Недописано, но хочу как-нибудь дописать

[bistrick]

Походу у меня ОС скоро рухнет, так что скидываю всякое из запасников.

Эдвин Эппс и Валентин Булгаков
- Господин! Господиииин! – голос мерзкий, с протяжной ниггерской плаксивостью. – Проснитесь, господин! Господиииин!
Хочется язык вырвать этой собаке, чтобы никогда больше…
- Господиииин! – скулеж звучал сначала под окном сквозь закрытые ставни, затем один ниггер осмелел и прокрался в дом аж до самых дверей кабинета, где спал Эппс.
- Господиииин! К вам пришли, господииин!
Какое же ангельское терпение надо иметь с этими тварями!
- Господиииин! – ниггер плакал, но подходил все ближе и ближе к двери.
Эппс дождался, когда неосторожная скотина окажется рядом с дверным проемом, и поднял пляшущий в руке пистолет, целясь в белую рубаху. Грохнул выстрел, и от косяка отлетела щепка. Ниггер взвизгнул по-свиному и убрался, наконец, но его визг еще долго не затихал в голове, тяжелой, больной после вчерашнего и позавчерашнего и… Эппс уже забыл, когда пил что-то кроме виски. Солодовая дрянь! Как же от него трещит голова! И вкус – настоящие помои. Эти ниггеры отравить его хотят! Но ничего! Он им покажет! Покажет!
Эппс, едва дыша от боли, сел, сжимая голову руками, обвел медленным мутным взглядом кабинет. Чертовы ниггеры! Никто даже не додумался принести хозяину воды! Осколки графина разбитого еще несколько дней назад так и лежали в углу рядом со сломанными напольными часами – приданым его дорогой женушки.
Сбежала стерва! Все его бросили! Все! И даже Пэтси.
После того, как тот ниггер и его аболиционисткие друзья разорили Эппса, все начали обходить его стороной. Соседи и раньше только здоровались, да по воскресениям приглашали на завтраки после проповеди в церкви. А теперь без Мэри он не ходил в церковь.
Эппс тяжело поднялся, собираясь крикнуть, чтобы сходили за водой, но во рту так пересохло от этого пойла, что он сам себя едва услышал. Пошатываясь, добрался до двери, но тут же спохватился – пистолет. Вернулся, забрал, а затем, встав на колени, долго пытался достать кнут из-под стола. Все эти ниггеры только спят и видят, как бы напасть со спины.
Он напился несвежей, горькой как его рот, воды прямо из стоявшего в кухне ведра. Пил и пил, пока не начало тошнить. В доме было прохладно и тихо – часы Эппс разбил несколько недель назад. А за закрытыми ставнями и дверями воздух уже становился по-полуденному плотным от жары, запахов скота и травы. Наверное, в поле опять поют свои песни ниггеры – их осталось так мало, что Эппс больше не мог платить надсмотрщику. Рабы сами уходили в поле, сами возвращались со своими жалкими тюками. Хозяин не следил за ними и не наказывал как должно. Хозяин вообще очень редко выходил теперь из дома.
Иногда Эппс ощущал прилив сил, но страх, что на него могут напасть аболиционисты или ниггеры, загонял его обратно в берлогу. И днем, и ночью он не расставался с заряженным пистолетом и кнутом, хотя из-за того, что постоянно пил, никак не мог прицелиться и вряд ли бы смог размахнуться как следует.
Вместо еды – засохшие лепешки и подгнивший батат. Вместо костюма – вонючая от алкогольного пота нижняя сорочка и такие же портки. В доме слышно только потрескивание нагревающихся деревянных досок, но и от этого звука леденеет в затылке от страха. А снаружи жизнь, жара, ниггеры с их вечным нытьем.
Днем-то они еще смирные. При свете не нападут. А Эппсу стало так холодно одному.
Он с опаской отворил дверь дома, в котором родился, прожил всю жизнь, но так и не научился чувствовать себя в безопасности.
Дверь, как и все в жизни Эдвина скрипела и заметно покосилась, после того, как хозяйка Мэри все же вернулась к своим родителям, сбежала от никогда нелюбимого супруга. Эппс тоже не испытывал к ней романтической привязанности даже во времена приличного по местным меркам ухаживания, но он привык верить, что жена – это навсегда, неважно, какова она. Жить со своей женой - это такая же обязанность мужчины, как и управление плантацией, скотом и ниггерами. Так было у его родителей и их родителей. Мать вот тоже была не сахар, сколько раз Эдвин просыпался от ее криков в родительской спальне, сколько раз она била сына по щекам только за то, что он слишком похож на отца. А на кого же еще ему быть похожим? Эппс так и не понял, что именно не нравилось в нем матери, и винил во всем ее вздорный характер.
Однажды ребенком он видел, как пьяный отец тащит ее в одной ночнушке за волосы к мосткам, собираясь утопить. Эдвин тогда всю ночь проплакал в своей комнате от страха, и черная нянька никак не могла его успокоить. На следующее утро мать отругала сына за то, что тот опоздал к завтраку. А няньку высекли за его покрасневшие глаза.
Каждое утро мать выглядела и вела себя, как полагалось истинной леди, что бы ни происходило в другое время суток.
Как бы мало ни значила Мэри для него, жена – это собственность, она не могла, не должна была уходить. Лучше бы умерла. Но убить ее Эппс не посмел. Даже испуганная, в разорванном платье Мэри гордо кривила губы и оскорбляла его.

Снаружи было душно, но при этом так свободно. Эдвин сперва посмотрел, не выглядывает ли кто из-за угла, потом, наконец, вдаль на поля и деревья. И только затем заметил скромно молчащего просителя.
Перед порогом стоял молодой мужчина в городском костюме и, когда на него пал взгляд хозяина, гость снял шляпу и учтиво поклонился. Торговец или чей-то поверенный? Ни с теми, ни с другими Эппс не церемонился.
А незнакомец повертел в руках шляпу и, не дождавшись приветствия, степенно поздоровался первым и представился непроизносимым именем, которое Эппс, даже не мучай его похмелье, не запомнил бы. Еще одна причина, чтобы прогнать без лишних слов.
Плантатор начал собираться с силами, чтобы пугнуть неизвестного кнутом, но так и забыл свое намерение, когда незваный гость вперевалочку подошел к нему ближе, как-то очень доверчиво посмотрел в глаза и вдруг звонко чихнул.
- Простите, это от волнения.
Обычно слово «простите» только больше разъяряло Эдвина – негры, если не молчали, то только и делали, что просили прощения, но сейчас перед ним был джентльмен, на которого еще и не хватало сил злиться. В конце концов, этот господин пришел к Эппсу по делу, и хозяину так же стоило проявить приличествующие манеры. Равный с равным.
- Проходите, - бросил он незнакомцу, даже не пытаясь воспроизвести ту часть имени, которую вроде бы запомнил.
Так положено по законам гостеприимства, да и не говорить же во дворе, стоя на виду у рабов.
- Благодарю вас.
После адвоката и судебного пристава, посещавших дом Эппса в связи с делом того проклятого ниггера, здесь еще не было ни одного белого.
Незнакомец сел на уцелевший из обстановки столовой дубовый стул, шляпу положил рядом.
Приличия требовали подать угощение, но об этом всегда распоряжалась Мэри. Это ее обязанность.
- Бетси, неси кофе! – Эдвин приотворил ставню и крикнул в окно.
Взгляд гостя ни в коей мере не осуждал ни беспорядок, ни внешний вид хозяина, что же он собирается просить?
Незнакомец, снова повторивший свое имя, назвался мистером Булгаковым. И Эппс неожиданно запомнил.
Оказалось, существует некая община не то политических не то религиозных отщепенцев, прибывших из России. Где это и за каким дьяволом Булгаков привез их сюда, плантатор так и не понял. Суть же рассказа о злоключениях свободных людей сводилась к просьбе сдать этим людям клочок земли, чтобы они могли сами себя прокормить. Этого Эппс тоже не мог понять: они что, собрались работать как черные, как белая голытьба?
Разумеется, не стоило пускать на свою землю пришлых невесть откуда еретиков. Ни к чему это.
А когда Булгаков завершил свою речь тихим признанием в том, что соседи Эппса уже отказали русским в аренде, Эдвин только убедился в том, что именно так и следует поступить.
Суетливая, большерукая Бетси принесла кофе и чуть не разбила чашки, когда ставила поднос на стол. А разливать, кто будет? Впрочем, неважно.
- Вы ожидаете, что я… - из-за того, что перед ним находился джентльмен, какого редко встретишь в их краях, Эппс не мог просто выгнать просителя кнутом. Хотя на своей земле он мог все, но под ждущим, почти молящим взглядом голубых глаз, Эдвину захотелось показать себя не хуже воспитанным человеком.
- Я понимаю. Принять тех, кого отвергли ваши соседи – это еще и акт неуважения к тем, кто проживает рядом. Поверьте, я не стал бы обращаться к вам со столь неудобной просьбой, если бы мы не находились в отчаянном положении… - Булгаков еще что-то говорил, с тоской и отеческой заботой глядя мимо хозяина, когда до Эппса дошло – он может отомстить! Всем им! Всем тем фальшивым друзьям из соседних усадеб, которые ни слова не сказали, когда у Эдвина отбирали его собственность аболиционисткие свиньи.
- Я сдам вам в аренду десять акров земли, а так же скот и упряжь.
Булгаков, поднимавшийся уже, чтобы уйти, сел обратно, неверяще посмотрел на плантатора и снова чихнул.
Русских оказалось больше, чем Эппс ожидал, а может ему так показалось, потому что он давно не видел много белых. Да он даже в местной церкви не был несколько месяцев, а в городе вообще несколько лет. И вот дюжина взрослых и двое детей поселились в заброшенном бараке совсем недалеко от его дома. Между собой они говорили по-русски, а еще временами почему-то по-французски – мать пробовала научить Эдвина, но бросила спустя несколько уроков. Большая часть взрослых – мужчин и женщин так же довольно бегло изъяснялась по-английски, хотя мало кто говорил так же хорошо как Булгаков. Видимо поэтому, а так же по каким-то другим причинам тот и считался главным.
Эппс думал только позлить соседей, а затем приказать этому табору убираться. Но когда он ехал в повозке, которой правил улыбавшийся солнцу Булгаков, и слушал, как опрятная светловолосая женщина что-то рассказывает детям, наверное, сказку, Эдвин вдруг понял, как ему не хватало этого – общества себе подобных. Нет, он, конечно же, прогонит их всех со своей земли, но позже. Позже. А пока можно наслаждаться положенным вниманием и почтением.
Оглядев мужчин и убедившись, что они не опасны – из оружия у русских были только топоры, плантатор заинтересовался женщинами. Их было пять, причем самая старшая, вероятно, являлась ровесницей Мэри, а младшей вряд ли исполнилось восемнадцать. У всех женщин была светлая кожа и тонкие черты, даже у угрюмой дурнушки – Булгаков, кажется, говорил, что они все – из благородных семей. Определить на первый взгляд, кто из женщин замужем и кому принадлежат дети Эдвин так и не смог. Особенно ему приглянулась блондинка, на которую и Булгаков смотрел с особенной нежностью.
- Это ваша жена? – небрежно спросил его Эппс.
- А? Нет, что вы. Лидия – моя сестра и супруга одного из моих братьев, - Булгаков отчего-то заволновался, начал теребить свою бороденку.
«Ах, ты греховодник», - с завистью и весельем подумал Эдвин.
- А где же ваша супруга? – всем видом показывая, что «верит в братские чувства», спросил он.
- Моя Маша… - все заботы и надежды, с которыми Булгаков только что оглядывал их новый дом, вдруг исчезли из его взгляда, вместо этого там поселилась какая-то светлая грусть, нежная тоска. – Моя дорогая жена скончалась от инфлюэнцы. Еще в Москве.
Он так просто и сдержанно сказал, что Эппс понял: нет у него интрижки с этой Лидией и ни с кем другим. На миг Эдвину даже показалось, что он соприкоснулся с каким-то другим миром, где как в романах, которые читали его мать и жена, бывает Любовь.
Всю обратную дорогу до дома – Булгаков рассеянно спрашивал о различных хозяйственных мелочах, Эппс отвечал как можно грубее и резче, так что вскоре они замолчали.

Возмущение соседей не заставило себя ждать: они все, неважно, граничили их земли с Эппсом или нет, написали ему по письму. А полковник Мармадьюк даже явился лично. Достойные ответы на письма Эдвин так и не придумал, а помахивающего хлыстом седоусого мерзавца прогнал и посмеялся вслед.
Эта месть даже подняла плантатору настроение, и на другой день он хотел отправиться посмотреть, как устроились его арендаторы. Но дойдя до пролеска, за которым начинался сданный участок, Эппс повернул назад.
Нельзя забывать, что эти белые тоже ему не друзья.
Вместо того, чтобы идти к русским самому он, как и положено хозяину послал негритенка с запиской, в которой приглашал Булгакова на ужин. Тот, разумеется, не мог отказать.

Гость явился точно в назначенное время. И хотя уже смеркалось, Эдвин заметил, что тот успел загореть, и кроме того в Булгакове чувствовалась та усталость, что и в вернувшихся с поля ниггерах. Выглядела-то она, конечно, по-иному, но в плантаторе сразу пробудились надменность, презрение и отторжение, которые было принято выказывать белой рвани. И поначалу он, признаться, был весьма резковат, но гость держался с достоинством и незазорным смирением, словно какой-нибудь пастор, так что Эппс невольно сбавил тон. Говорили они немного, большей частью неловко молчали, и когда Эдвин глубокой ночью попытался вспомнить, о чем шла речь, то не смог.