Глава 2, 2 тыс слов
читать дальше-Заметно, что совесть у тебя дрессированная, можно догадаться, что вор, но видно, что красть ты начинал с еды. Ты слишком стараешься, продаешь себя, как с Викторией Винчигуэрра, только здесь тебя не возьмут на подозрение, а сразу выпустят кишки. Выросшие под крылом «семьи» привычны к уважению, поклонению и требуют его.
- Готов спорить, мне поклонялись чаще, чем тебе, - Соло по-настоящему уязвило то, что его игра Илью не впечатлила.
- Не пожилые графини, Ковбой. А мужчины, бойцы, по твоему слову отправляющиеся умирать, женщины, с кухонным ножом бросающиеся на твоих врагов, дети, которые преданны тебе больше, чем собственным родителям. Понял разницу? Сядь, - Илья подтолкнул его к креслу, а сам отвернулся и допил оставшийся в стакане виски.
Слова не требовались – в том, как Курякин подошел к сидящему Наполеону, как поклонился, было больше правдивого почтения и причастности, чем можно передать вербально. В том, как Илья наклонился, целуя перстень на мизинце Соло, была готовность умереть по приказу. В том, как агент КГБ встал на колени у кресла и снова как к святыне приложился уже не к кольцу, а к пальцу была монументальная преданность и любовь.
У Наполеона пересохло во рту.
Он смотрел на то, как Илья запечатлевает свою отчего-то не унизительную принадлежность, целуя кисть его руки, и не знал, что с этим делать.
- Все, что прикажешь, - подталкивая его к действию, тихо проговорил Илья.
Все?
Соло больше от обиды за свой провал, чем, проверяя предел дозволенного, двинул ногой, уперся носком ботинка в колено Курякина.
- Целуй.
На этом и должен был закончиться этот нерядовой тренинг, Илья должен был вспылить и перевернуть кресло вместе с провокатором.
Вместо этого, неудобно изогнувшись, Курякин облобызал подставленный ботинок. Не просто наклонился и сделал вид – Соло почувствовал, как прижимаются губы к отполированной коже. И от этих прикосновений родилась новая, подстегнутая безнаказанностью, подсказанная собственным возродившимся страхом мысль.
Конечно, ему хотелось иногда большей сговорчивости напарника, хотелось иметь рычаг давления на несгибаемого Большевика. Но Соло никогда не думал о том, чтобы унизить Илью таким вот образом, не представлял его перед собой принимающим. В том проклятом углу всегда оказывался сам Наполеон.
И вот теперь можно все.
Так почему бы и нет?
Соло переложил руку с подлокотника себе на колено, слегка развел ноги в стороны и требовательно постучал пальцем.
Илья все понял правильно, как будто ждал именно этого.
Он вернулся к руке, но ненадолго. Без спроса, без предупреждающего взгляда, но так естественно Курякин вклинился меж колен Соло, каким-то образом не теряя при этом мужественной почтительности и уважения. Аккуратно, без проститутской поспешности и без недобровольной медлительности Илья расстегнул, приспустил одежду и, только выправив член из белья, взглянул Соло в лицо.
Наполеон и сам удивился тому, как успел возбудиться, ведь ситуация для него к тому совсем не располагала. Неофициальный, но все же инструктаж, напарник, двухметровый, привычный, не умеющий держать себя в руках Большевик. Себя, может, и нет, а вот Соло Илья держал правильно. И поцелуи вокруг головки не были неприятны. И первые, на пробу, облизывания.
Когда Илья взялся сосать всерьез, помогая себе рукой, подпирая член языком, пропуская все глубже в горло, Наполеон уже не отвлекался на мысли и сомнения, все, что его интересовало - это ритмичные, по-мужски жесткие движения. Он придерживал Илью за затылок, и толкался ему в рот тогда, когда этого хотелось – Илья принимал все, и принимал до конца.
Единственное, чем Курякин выдал свою личную, интимную заинтересованность – перед самим оргазмом стиснул свободной рукой бедро Соло возле паха, смял брючную ткань, обласкал не потому, что нужно, а потому что захотел и не удержался.
Вид этой сильной руки, жадных пальцев, проступившего на одну секунду желания кое-что двинул в представлениях Соло о мужском минете.
Кончив, Наполеон прикрыл глаза и откинулся глубже в кресло, чувствуя, как Илья осторожно поправляет его одежду. Как благодарить за такое? Благодарить ли? Когда Соло открыл глаза, Ильи уже не было в номере.
Его приезд был приурочен к юбилею дона Сальваторе, Никколо и красавец Кадиллак Эльдорадо выступали в качестве подарка. Настоящего Джунто со всеми предосторожностями вывели из игры еще в Чикагском аэропорту, освободив место агенту Соло.
В аэропорту его встретили парни, точь-в-точь похожие на наемников Винчигуэрра. Его обхлопали по карманам во время приветственных поцелуев, и консильери Джунто ухмыльнулся с брезгливым пониманием.
Следуя на кадиллаке в хвост сопровождающим, Наполеон еще раз мысленно прокрутил основные моменты, на которых, по словам Ильи, «провисал». Мысль споткнулась на втиснувшемся в рабочий ряд воспоминании о сильной, стискивающей его бедро руке.
Первым, кого Наполеон увидел, выступив из машины, оказался капо Винсенте - палач семьи Греко. Взгляд, пробивающий насквозь, и аура убийцы для которого каждый встречный потенциально – мясо, вот на что напоролся Соло и невольно припомнил число раскрытых до него агентов и то, что согласно досье, потом сделала команда Винсенте с семьями этих агентов.
«Ты для них свой», - вкладывал, впечатывал в него Илья. И таки впечатал.
Соло протянул сухую, не выдающую его волнения, ладонь капо и кивнул, не без почтительного ужаса оглядывая живую легенду. Капо придержал его руку, присмотрелся пристальнее, нарочно заставляя нервничать. Тогда Наполеон представил, что за его плечом стоит Курякин, примериваясь к ощерившему на напарника зубы капо, и хмыкнул, вопросительно приподнимая брови.
Винсенте вернул ухмылку и неожиданно вполне дружелюбным образом похлопал его по щеке.
- На фото ты больше смахивал на отца, земля ему пухом, а сейчас вижу – в материнскую породу пошел.
Значит, все-таки было фото, о котором разведка Уэверли не знала – они ставили на то, что Никколо в Италии никто не знал в лицо, и Соло еще на этапе подготовки этот момент показался сомнительным. С Джунто у него действительно имелось некоторое сходство, но и только.
- А что жену не привез? – не отпуская руки и все еще сверля гостя взглядом, допрашивал капо.
- Карм заканчивает колледж, приедет ко мне, как сдаст экзамены.
Упоминание о женском образовании толкнуло Винсенте на целую лекцию о традиционном доме и браке, между делом капо ощупывал ладонь Соло, вызнавая прошлое не хуже матерого хироманта. Напоследок он обнял «троюродного племянника» за плечи и развернул к машине, которую в это самое время проверяли скеллером. Уэверли велел оснастить кадиллак по полной, Илья обещал этим заняться.
Поэтому теперь Соло спокойно ожидал окончания поисков, зная, что выключенные передатчики затерялись где-то в Курякинском чемодане.
Из рук боевиков Наполеон попал в чисто женские руки. Сначала хозяйка, по-матерински тепло расцеловав его в щеки, взъерошила волосы на затылке, а потом ненавязчиво провела пальцем по воротнику его рубашки и под отворотом пиджака. Затем его взяли в плотное кольцо многочисленные тети с кузинами и, спрашивая одновременно о здоровье родственников и особенностях образа жизни американок, обшарили всего. Пришлось немного рассказать о своей горячей любви к оставленной в Чикаго невесте, чтобы немного остудить поклонниц, обыскивающих совсем уж бесстыдно.
Среди консильери попадались известные британской разведке личности, но весь страх остался у капо Винсенте. С доном Сальваторе тоже прошло гладко, и Наполеона оставили гостить в хозяйском доме.
Следуя совету Ильи, он не гулял по Палермо в одиночку и в кафе, где его ждал связной, не пытался наведаться. Ему нашли работу в семейном ресторане, и Соло с удовольствием перенимал секреты настоящей итальянской кухни у собрата Лоренцо. Сверстник Соло обаятельный балагур шеф-повар Лоренцо Ферро умел располагать к себе людей и держался так, что ничем не напоминал члена мафиозной семьи. Наполеон, подкупленный их с Лоренцо сходством, даже решил, что вся работа шефа заключается в составлении и следовании меню. А потом придя к открытию, нашел белого от кровопотери Ферро в подсобке - накануне был налет, и того серьезно зацепило. Оказалось, что добродушный парень Лоренцо, обожавший двух своих дочек, и подкармливавший бродячих собак, является одним из ближних солдат капо Винсенте и претендует на то, чтобы стать преемником Палача.
Соло к тому времени уже насмотрелся на официантов, меняющих у личных шкафчиков пистолеты на форменный фартук, на поставщиков продуктов и вин, которые переговаривались с Лоренцо после приветственных поцелуев. При Наполеоне первое время все замолкали, но Ферро за него поручился и даже оставил вместо себя на кухне, пока отлеживался после ранения – это была высшая мера доверия.
В отсутствие шефа одна просительница рискнула обратиться к замещающему его Соло. У нее была молочная лавка, с которой надлежало платить отступные, но дела шли плохо, и женщина, целуя руку Наполеону, молила об отсрочке и защите от слишком резвых сборщиков. Он принял эту просьбу близко к сердцу и посетил капо Армандо, державшего ту часть города. Тот угостил Наполеона рыбой с пряностями по рецепту своей бабушки и очень вежливо посоветовал не лезть не в свое дело. Соло проявил настойчивость, упирая на почтение к пожилой женщине, и тем самым приблизил неизбежный ритуал своего «крещения». Выглядело так, как будто капо внял его словам – он обещал разобраться и проводил американского консильери до порога. А ночью Соло подняли с постели и, дав время одеться, вручили бейсбольную биту – подарок от Армандо – его отвезли к той самой молочной лавке, велели самому забрать долг у хозяйки и научить ее платить вовремя.
«Можешь не скрывать, что тебе неприятно, но никогда, понял, никогда не отказывайся исполнить приказ».
Когда Соло кивал на Курякинские инструкции, он и представить себе не мог, что приказ будет заключаться в запугивании беспомощной вдовы. Будь он один, он бы попытался договориться, но за ним наблюдали и ждали шоу. Пришлось устроить шоу. Пришлось дать пощечину той, которая просила его о защите, и тащить за волосы по полу ее едва одетую дочь, пришлось бить аккуратно расставленные бутылки с молоком и витрины, слушая плач и мольбы, отталкивая, ползающую, несмотря на осколки, перед ним на коленях хозяйку. Правило Девы Марии распространялось только на женщин клана Греко.
Выходящий из лавки Наполеон действительно ощущал себя «крещенным» в новую жизнь. Здесь его не мучило ожидание угла за спиной, слабости в руках, тошнотворного вкуса мочи и спермы во рту. Новая жизнь – новый кошмар с лицом рыдающей от страха женщины, протягивающей ему в окровавленных руках пригоршню дешевых побрякушек и мятых купюр.
«Пожалуйста! Пожалуйста, возьмите! Этого хватит?»
Такова была плата за состязание в остроумии с Лоренцо, за право приветствовать приходящих членов семьи и принимать из рук супруги его дона обязательную чашку вечернего чая. Бреясь утром этого чертовски длинного дня, Соло склонялся к мысли, что если бы его забросили на длительный срок, он бы справился. Спустя двадцать часов ему, уходящему из молочной лавки, ничего так не хотелось, как проломить этой самой битой башку одобрительно хлопающему его по спине Армандо-младшему, а затем Уэверли.
- Тебе нужен «якорь» - сильное положительное воспоминание, подкрепленное вещью или простым жестом, способное помочь тебе сохранить баланс, - за некоторое время до учебных поцелуев настоятельно посоветовал, а вернее приказал, Курякин и для наглядности сжал левую руку в кулак, чтобы ремешок часов плотнее обхватил запястье.
- Старо как мир, - приноравливаясь доставать пистолет из рукава или кармана плаща, парировал Соло. – И чем им наплечная кобура не угодила?
- Потому что ее носят полицейские, и еще так при необходимости можно выстрелить прямо через карман. А насчет «якоря» подумай.
Двадцать лет назад, ощупывая нос, сломанный ублюдками в морской форме, и развороченный рот Наполеон уже не был настолько наивен, чтобы мечтать о мести. Он знал, что по этому счету не расплатится никогда, и от этого хотелось спрыгнуть с моста. Жизнь, набитая девчонками, подработками и тут же кражами, шикарными джазовиками и пятью обязательными для поступления в университет предметами, валялась перед Соло раздавленная до состояния помоев, оставалось только пнуть ее с Вашингтона. Но была еще мама. Мама с ума сойдет, если с ним что-то случится. Наполеон только представил, что с ней станет, когда копы покажут ей для опознания объеденный рыбами труп и, скуля от боли, начал приводить себя в порядок. По дороге к папке одного своего приятеля, мастерски вправляющего кости, Соло думал о мамином панфорте – она специально делала послаще и помягче, как ему нравилось.
Конечно, Наполеон не стал бы предъявлять Илье этот итальянский эквивалент русского пряника в качестве «якоря», но запах еще теплой выпечки с сахарной коркой оказывал на него должное умиротворяющее действие.
Новая жизнь в качестве мафиозной марионетки показала несостоятельность дорогого его памяти десерта.
Садясь в машину, Соло заметил у Армандо-младшего рукоять пистолета в кармане и, хоть не опознал модель, прикинул, что должно быть не меньше шести патронов. А значит, хватит и на выродка-сыночка, и на водителя, и на двух подручных. Или можно напроситься в гости к Армандо-старшему, поблагодарить за подарок. Наполеон мог бы отблагодарить и капо, и всех, кто окажется поблизости свинцовыми поцелуями в лоб. Или он мог бы попросить у Лоренцо ствол – давно пора – а потом вернуться в дом дона Сальваторе.
Наполеон прислонился лбом к холодному, подрагивающему стеклу и с силой зажмурился - у него припадок, истерика. Уму непостижимо. После всего. После войны, долгого пути в когорту европейской воровской элиты, после всей той грязи, в которой его с наслаждением валяло ЦРУ. После десятков стен. Его сломала кучка живущих по дикарским законам «чести» бандитов.
От напряжения заныли мышцы, надрываясь в тон рвущемуся с цепи разуму. Соло приоткрыл глаза и успел увидеть силуэт высокого мужчины, отступившего в проулок, подальше от мутноватого, сырно-желтого фонарного света. И Наполеон вспомнил, как вот так же через стекло смотрел на неизвестно как нашедшего его, все-таки пришедшего за ним Илью. Курякин из воспоминания снова приложил палец к губам, прося потерпеть еще немного, подождать, промолчать.
Наполеон кивнул ему, скользя лбом по дверному стеклу.
Когда цель теряет смысл, человека спасает его «якорь».