Часть третья, будет четвертая
Делаю ход Ильей)
2700 словКотофеев напоследок приласкала Дарина и в спальную вернулась, никого не разбудив. Весь день в думах, словно саму ее приворожили, ходила, даже Любава развлечь не могла.
Но ни при чем тут ворожба была – это Дарина верно знала, как и то знала, что Соловья с его занозой сердечной ни одно зелье привязывающее, белым колдовством сготовленное, не возьмет.
Как загасили в спальной женской лучину последнюю, так припомнила валашенка теткин сказ о зелье темном на крови детской сваренном, на смерть завязанном, уж то верно и занозу в сердце, и самое сердце мужское спалило бы. И решилась тогда Дарина, жизнью поклялась никогда господина любимого силой ведовской не тянуть к себе, не неволить, даже если больше взгляд в ее сторону не бросит, слова доброго не скажет.
Оттого про приворот она задумалась, что вид Соловья в исподнице ей желания женские стыдные внушил. От подруг укрывшись, вспоминала Дарина руки его сильные, без перстней легкие и, аж в груди жало, как хотелось ей ласки их ощутить. Вспоминала она кудри густые, мастью как ее вороные и мечталось деве, чтоб господин голову на колени ей снова положил, чесать, играть с ними позволил. За негу ту, думалось Дарине, сможет она и то, что псы с женами в обозе купеческом творили, снести.
Отстояли морозы последние, и весна с ручьями и листочками смолистыми пахучими пришла.
Не только земля и вода пробудились, восстала с теплом и злоба, жадность людская.
От границы западной, неспокойной прибежал к князю гонец безлошадный, как у стены городской Илью, с десятником говорившего, увидал, так в ноги ему замертво и повалился. Только по одежде изорванной, кровью пропитанной можно было в нем пахаря свободного из деревни западной опознать. Спина, плечи в ранах сабельных – не убить, поиграться хотели, а ноги до самых костей о землю родную истерты. Да сжимал пахарь в кулаке правом, мертвом кусок плата желтого – знамени латгальского.
Рев княжий яростный коней продажных в ряду торговом испугал, а бывалые дружинные только всхрапнули и ушами прянули.
Но умерил Илья гнев до поры и кликнул сбор трех сотен. Сам домой зашел, чтоб только в кольчугу обрядиться, оружие забрать и на жен с детками взглянуть.
Бегали, суетились жены и прислуга в домах дружинных, мужей, сыновей и братьев в поход скорый собирая.
Как всполошилась Красимира всегда степенная, неспешная, так побежала за ней Дарина, причину выспрашивая.
Хоть советником у князя был Соловей, а все ж по зову ратному вместе с дружинниками за меч брался. И теперь отставать не хотел.
Как представилось Дарине со страху, что зарубят, покалечат господина ее милого, так сердце в пятки и ушло. Но враз она его на место вернула и за дело принялась. Пищи с собой, рубаху сменную Красимира быстро собрала. Дарина же, воды в плошку свою зачерпнув, нашептать на нее успела и, когда Соловей уж у коня стоял, подошла со словом прощальным и щит его водой той облила. На шалость ту Красимира осерчала, но велел господин ей не гневаться, сам Даринкину косу на прощание тронул и уехал.
Опустел дом без хозяина, приуныли рабы и прислужники.
Тревожно было ждать валашенке, много раз хотела она кости гадальные раскинуть, но все удерживалась.
Чтоб печаль и ожидание трудное развеять пуще прежнего работы Красимира раздавала, всем дело находила. Но даже от трудов за день ослабевшая любовно, жарко вспоминала Соловья Дарина, духам на удачу за него шептала.
На исходе второго дня прилетел от князя сокол ручной. Изловил, обиходил птицу Степан-сокольничий, дощечку с письмом с лапы ее снял и княгине, мужем править оставленной, снес. Сотников не взятых, прибереженных созвала Любомира. Сделали дружинные общий сбор и отряд вспомогательный скоро снарядили, отправили.
Уж после отряда прискакал от князя и гонец на коне загнанном с приказом тем же. Чуть передохнул с пути молодец безусый и на площадь городскую вместе с рабом полногласным отправился. Собрался на площади люд от мала до велика весть послушать.
И рассказал тогда гонец, все своими глазами видавший, что много деревень кривицких западных разграблены, пожжены. Рассказал, что соплеменников мирных кого в плен угнали, кого посекли, кого замучили, даже детей малых при том не жалея. Рассказал гонец после дороги тяжкой ослабевший, как нагнали три сотни княжеских тучу вражескую и, как князь в ярости неуемной оборотиться туче той не дал - так в тыл и врубилась дружина. От гордости за силу и удаль соратников окреп голос отрока, еще в возраст мужской полный не вошедшего. Затаил дыхание люд на площади, умолк раб, весть пересказывавший, когда поведал гонец, что воеводу латгальского князь Полоцкий в единоборстве на куски голыми руками разорвал, а подвоеводкам его велел нутро вспороть и издыхать оставить. За грабеж, за пытки люда мирного крепко Илья разгневался и сам на становище латгальское войной пошел, оттого отряд сподружный ему требовался, о чем Соловей на дощечке, соколом принесенной, и начертал.
Как закончил гонец сказ свой, так другое дело исполняя, начал имена дружинников, головы в бою том сложивших, выкрикивать.
Много семей полоцких в день тот слезы лили и тризну заочную справлять готовились. В Соловьином же доме кто Велеса, а кто других богов иль духов благодарил – цел, жив был господин их любимый.
С честью, с данью богатой вернулось войско в Полоцк родной, долго после похода того не смело племя латгальское зубы свои редкие щерить на земли кривичей.
По обычаю женам и невестам дружинным разрешалось за стены городские навстречу отрядам выйти. И Дарина, хоть только рабыней была, не удержалась, сбежала из дома, к девам свободным прибилась.
Строй соблюдая, неспешно к воротам городским дружина ехала. Кони уставшие, денники родные почуявшие, все вперед рвались, вместе с ними рвались к очагу домашнему и сердца витязей, но те рукой правящей и свое, и конское нетерпение удерживали. Бок о бок с князем Соловей ехал, много щербин да прорех на щите его было, но невредим он сам возвратился. От Ильи крепко в седле, несмотря на раны, сидящего, взгляд Соловей не отводил, потому и Дарину, сердце отпустившую, радость свою слезами благодарными омывшую, не заметил.
Кто из жен рядом с конями мужей своих шел, кого витязи любимые в седло к себе брали, без зависти на то Дарина смотрела. Раз-другой и ее дружинники приветливые звали к себе в объятия, а один особо пригожий и веселый все имя выспрашивал, жениться хотел. Пришлось Дарине взор жениху настойчивому отвести, чтоб дом и имя свое в тайне сохранить. Уж видела она, как рабынь своих господин в жены отдавал и приданное щедрое дарил, хоть говорили прислужницы, что каждая по своей воле, по зову сердечному уходила, не хотела того Дарина.
Суетно, радостно в городе стало, пока добралась Дарина до двора господского, утекло время драгоценное. Как увидела Красимира ее пригорюнившуюся оттого, что приветствие, взгляд Соловьиный ей не достался, так ругать не стала, а велела к господину в покои идти и сказать, что готова баня.
Князя в руки жен его передавший, расположился Соловей в своих покоях у стола полного, едва пищи и вина вкусил, все на щит свой рядом, стоящий, поглядывал. Как вошла Дарина в горницу, поднял на нее взгляд господин, только ее ожидавший.
От ласки его и приветливости застыдилась дева валашская, о думах ночных своих жарких вспомнила. Едва сил ей достало здоровья господину пожелать и о бане натопленной сказать.
Но подошел к ней Соловей с улыбкой доброй, обнял бережно и к груди своей приблизил.
Духом крови пролитой, жизней отнятых и костров погребальных на Дарину пахнуло. Но не испугалась она того и сама к господину милому прильнула, стан его руками охватила и голову свою возле сердца его склонила.
Жарко усмехнулся Соловей ей в косы.
- А поведай-ка мне, дева моя прекрасная, - только начал он песню любовную, голос в груди рождая, так любая мука в руках господских Дарине желанной показалась. – Расскажи, Свет мой нежный, что за водица то была, которой ты щит мне окропила?
Хоть ослабела от ласк его Дарина, разнежилась, но только спросил ее господин, так рванулась она из объятий и в ноги Соловью пала о милости и прощении умоляя. Да разве станет кто ведьму в доме своем держать?
От отчаяния в силе прибавившая, цеплялась Дарина за сапоги господина милого, оторвать себя прочь не давалась, слово успокоительное не слушала. Тогда присел Соловей на корточки, по косам ласково ее погладил и в очи себе взглянуть велел. Как встретились взгляд черный и лазоревый, так поверила Дарина в то, что не изгонят ее из дома. Наново привлек, приласкал ее господин, на колени к себе усадил, тогда открылась ему Дарина, о роде своем, о матери с теткой и делах их поведала. Выслушал ее Соловей, сердцем, взглядом рысьим к сказу присматриваясь, а после за воду-оберег ему и князю жизнь защитившую, поблагодарил.
С тем и отпустил господин от себя рабыню обласканную, счастью своему не верящую, а сам в баню, дух битв кровавых смывать отправился.
День город возвращение своих витязей победное, славное праздновал, день князь с дружиной пировал, день люди Перуну могучему дары на поклон-гору несли. А с рассветом новым жизнь полоцкая, мирная началась.
Одолел врага лютого пограничного князь с дружиной, прокатились молва о силе и славе их воинской по землям соседским. Но нашлась змея подколодная ядовитая в самом Полоцке.
Раз поутру пришла на двор Соловьиный весть, что купцы заезжие на торговом ряду распоясались. Скоро велел Соловей коня себе уздать да так торопился, что Варяга своего из руки не прикормил.
На крики и храп звериный бешеный прибежала Дарина с подругами, и хоть велела Красимира всем в дом уйти, под рукой ее проскользнула валашенка и во двор выскочила.
Страшно, дико бился конь боевой, седока своего сбросить пытаясь, и не мог его Соловей усмирить, и не мог никто из конюших приблизиться. Так и скинул Варяг хозяина своего из седла наземь, заржал, смерть предвещая, и топтать двинулся. Тогда и увидала Дарина, что очи конские пламенем темным колдовским заволокло. Зачерпнула она горстью воду дождевую, что в ушат за ночь собрана была, плюнула в нее проклятье черное и в коня, на господина наступающего, плеснула.
Замер Варяг дважды проклятый, содрогнулся, а тем временем Немыка подоспел и одним ударом кулака своего богатырского череп конский проломил. Пал, забился на земле конь, издыхающий, и из ноздрей, из ушей его черви черные мелкие вместе с кровью вылезли. Поторопилась Дарина и червей тех в платок свой собрала, завязала, в землю уйти не дала.
Тут отмер люд дворовый, кто к коню, копытами по земле скребущему приблизился, а кто к господину, что подняться не мог, на помощь бросился. Прежде чем унесли его в дом, с болью, страданием сердечным на Варяга, друга своего боевого Соловей взглянул и велел добить быстрее, от мук избавить.
Уж как любил коня того Соловей, жеребенком молочным ему подаренного - сам кормил, чистил, а, как время пришло, под седлом ходить научил. Не знал Варяг иного седока кроме хозяина, оттого по обычаю кривичей от сглаза защищенным считался.
Сильно о землю зашибся Соловей, конем сброшенный, но больше боли телесной терзала его смерть друга верного. И не с кого за колдовство то спросить. Думой тяжкой он уж на валашенку свою подумал и велел Красимире ее позвать.
Платок с проклятьем схоронила Дарина в месте тайном, в воде заговоренной. А как вернулась в женскую, так старшая ее сначала сама обо всем выспросила, а после к господину за руку отвела. Хоть видела Красимира заговор Даринкин и знала, что спасла та Соловья от смерти верной, но о ведьмовстве черном в стенах Полоцких давно уж не слышно было. Если узнают горожане, Соловью за многие дела добрые благодарные, что ведьма на него колдовала, то не будут долго судить – в поле на казнь вытащат.
Только раз глянул господин на рабыню свою, с трепетом сострадательным на него самого смотрящую. Нюхнула Рысь чуткая косы Даринкины, умысел злой выискивая, и отступила.
- Не она, - сказал Соловей и отворотился. – Хоть золотом, хоть угрозой сбереги дом мой, Красимирушка, покуда на ноги не встану.
С тем и отпустил их господин.
Еще перед тем велела Красимира запереть все ворота, все двери накрепко и сидеть рабам на местах своих безмолвными. Выбрала она из своих дев Любаву смелую и ее одну к князю отослала.
Как ступил князь на двор, так рабы и прислужники, которых прежде старшая не могла усмирить, смолкли. Знали полочане, что каждый, кто навет на Соловья наводит – враг князю, а врагов своих истреблял Илья без жалости.
На зов скоро Илья явился, прежде чем в дом брата своего войти, с Красимирой перемолвился да перед конем павшим остановился. Осмотрел князь и уши, и очи конские, зубы стиснутые силой своей разжал, наклонился, принюхался. Копыта, бабки, гриву и хвост нестриженные – все ощупал, а после седло снял. Наконец приказ дал Илья холстиной коня обернуть и в поле дотла сжечь, развеять.
Смотрела на то Дарина из светелки малой, где Красимира ее от всех спрятала.
Вечером выпустила старшая Дарину и, спросив наперед, не заробеет ли она князя, отправила в покои господские, чтоб помогла Илье, в чем потребность будет. Как пришла валашенка в спальную, так по духу, по виду Соловья спящего поняла, что опоил его хмелем князь, чтоб тревогу и боль телесную унять. Указал деве Илья добыть трав целебных и воды свежей, с тем и отпустил ее, а сам к брату на ложе вернулся, силой своей родовой вернее отваров любых исцеляя.
День и две ночи поручения княжеские Дарина исполняла, и видно ей было, что не только тело Соловьиное, но и дух, и сердце его с каждым часом здоровьем полнятся.
Но вот явился к князю гонец дружинный – купцы пуще прежнего буйствуют, требуют суда высокого, и не могут их дружинники миром унять.
Как без зова, тихо отворила Дарина дверь в спальную, так увидела, что братья названные на ложе теснее иных супругов сплелись. Крепко при том спал Илья, друга любимого к сердцу прижимавший, а вот Соловей одурманенный напротив беспокоен был – дышал тяжко, лбом к бороде князя своего жался да устами своими к его устам тянулся.
Только миг на то смотрела Дарина – учуял ее Илья, пробудился да прежде всего Соловушку своего, в исподнем возлежавшего, от взгляда чужого укрыл - шкурой постельной чресла его обернул, лицо рдевшее на груди у себя спрятал. И тогда уж сделал Дарине знак приблизиться.
Не осмеливалась валашенка при князе-медведе в сердце господина своего заглядывать, потому подошла и тишком о гонце, о купцах буйных сказала. Не хотел Илья брата опьяненного, слабого оставлять, но звал его долг княжеский. Бережно он Соловья забывшегося от груди отнял, уложил и велел Дарине за господином безотлучно смотреть.
Только князь, рубашку верхнюю наскоро на братскую чистую переменивший, за порог ушел, так застенал Соловей, во сне хмельном заплутавший, и рукой рядом с собой пошарил – тепло ближнее ища. И увидела Дарина к радости своей, что исцелил его сердце Илья – не было в нем занозы, только след остатний. Сначала руку свою она перстам ищущим отдала, а после и сама, трепеща, на ложе легла. Распознал Соловей подмен, застенал жалобно, еле заговором сонным да лаской уняла его Дарина.
Час, другой не возвращался Илья, и сила хмеля пьянящего в Соловье иссякла. Сначала дыхание сонное глубокое Дарина у груди своей ощутила, а вскоре, за плечо ее придержав, господин поднялся.
Скоро разум его от хмеля прояснился, и тогда поведала ему Дарина о червях проклятых и о том, что князь два дня и две ночи неотлучно о друге любимом заботился. Когда о проклятье говорила она, хмурился Соловей, мыслью врага выискивал. А, как сказала о князе, словно конь его неистовый господин взвился, руку девичью с силой сжал, ответ потребовал. И открыла ему правду Дарина, что тесно брата любимого Илья на ложе обнимал.
Горше, чем во сне хмелем опутанный, застенал Соловей, в кудри свои перстами крепко вцепился, головой покачивая.
- Выдал. Ох, верно, выдал! Оттого ушел и деву мне на ложе оставил!
Хоть испугал Дарину господин умом помраченный, но прильнула она к плечу его сильному, слово нужное ища, в сердце заглянула.
Сто лет бы гадала валашенка о руке злой, Соловья ранившей, и в сто лет ответа бы не нашла. Сам Соловей занозу ту, гвоздем раскаленным обернувшуюся, себе в сердце вгонял, клял себя безудержно за чувства небратские, за желания постыдные.
Не знала Дарина прежде, что мужу зрелому другой муж люб и потребен словно жена может быть. Но господин ее уж верно добрым был, да и князь Илья род свой только славой освещал. Хоть невиданно то было, а решила Дарина сердцем, что нет в том дурного. Заговорила она с Соловьем голосом текучим, ласковым. Сладости медовой подпустив, рассказала она господину отчаявшемуся, как не хотел уходить князь, как друга милого кутал-берег, как объятия тесные размыкать не желал. Жадно слушал ее Соловей, к словам нежным, имени любимому тянулся. Так и отогнала от него помрачение Дарина.
Едва разум рысий окреп, так прислужницу к себе ближе Соловей привлек, сам с ней ласково заговорил, голосом, взором нежным чаруя. Не могла чарам тем Дарина противиться, ради господина милого поклялась жизнью и силой родовой никогда ни камню, ни человеку того, что в горнице теперь видела и слышала, не открывать.
- Помни, о чем поклялась, дева моя ненаглядная, - косы ее да шею ласкал Соловей, до томления сладостного доводя. – Коли нарушишь клятву, так хоть человеком, хоть духом за то спросить приду.
Верная слову и господину своему тайну ту Дарина ни до, ни после смерти своей не выдала.
Вскоре от дел Илья вернулся и здоровью Соловушки своего порадовался. Пытливо к брату Соловей пригляделся, но неприязни новой, дружбы поруганной не нашел.