"Место для чудовища"

[bistrick]

Плюшка пока ушел, но обещал вернуться).
история Костика и отдельно - двойного брака Олега спецом для Сквирри, которая разочаровалась в оборотневой моногамии.

4 тыс слов

Полночи плакавшая в подушку Ольга проспала свой обычный ранний подъем. Еще сонная, с тяжелой головой она, не глядя на часы, спустила с кровати руку, чтобы нащупать жесткий мех или ухо Волчка. Но Зверя на половике не оказалось, и с Ольги разом весь сон слетел.
На ходу застегивая блузку, кое-как причесанная она прошла на кухню и сперва удивилась тому, что Олег Петрович еще не уехал на работу, и только потом заметила сидящего рядом с ним своего странного парня. Костик в одежде с чужого плеча, впрочем, на нем любая одежда смотрелась чужой, неизменно спокойный, сам подошел к остановившейся в дверях Ольге. Теперь он показался ей старше, мужественнее, красивее и даже выше, чем помнился по Тобольску. Ольга позволила взять себя за руку, отвести за стол и, сжимая в ответ лежащую на ее колене горячую ладонь Костика, вспомнила, как тетя Нина об этом говорила – сговор. Так и есть, даже без слов понятно, что Ольга теперь согласна и на дикий поселок с курами и на опорки в качестве обуви, только бы не отпускал.
И Константин не отпустил – рукой, взглядом, неким особенным ощущением своего присутствия он все время держал Ольгу, и это уже не казалось ей ни навязчивым, ни жутким. Он, как и Волчок, носил ей ведра с водой, и пока Ольга мыла пол, сам успевал что-то сделать. Тетя Нина на хозяйственного парня смотрела с девичьим восторгом – Олег Петрович, оставивший объяснение до вечера, таким рвением не отличался.

Вечером, после ужина, во время которого Костик три раза брал добавку, и это никого не удивляло, состоялся тот самый разговор. Ольга надеялась, что их просто отпустят, быть может скажут, когда их поезд, проводят и попрощаются. Вместо этого Олег Петрович задал один вопрос, глядя на них с Константином обоих разом.
- Мы остаемся, - хотя они с Ольгой ничего подобного не обсуждали, ответил Вожаку Костик. – Тебе здесь будет лучше, чем в поселке, рядом стая и лес есть, - позже объяснил он удивленно икающей Ольге. Возражать она, конечно же, не стала, тем более что и Олег Петрович, кажется, был доволен таким исходом.
- А что скажут твои дяди из поселка? – когда они с Костиком остались одни в ее комнате, поинтересовалась Ольга. Еще ее очень болезненно интересовало, как они будут спать этой ночью. Можно ли сказать, что она пока не готова пустить жениха в свою постель или их сговор означает, что она уже на все авансом согласилась?
- Геннадий будет рад, что образовалась новая связка, - Костик потрогал подушку, искоса следя за Ольгой, а потом растянулся на паласе, на том самом месте, где спал Волчком. – Геннадий - Вожак той стаи.
- Ты… - из ложного стыда Ольга собиралась предложить ему лечь на кровать, но Костик так мирно смотрелся, что она перестала терзаться, зашла за дверцу шкафа, чтобы раздеться и спросила оттуда. – А как ты стал оборотнем?
- Меня обратил Отец, - просто ответил Костик и уточнил, когда она ужаснулась. – Не тот, который родной, того я не помню, мать с сестрой немного, а его совсем нет. Лучше всего я запомнил, что год был двадцатый, потому что это все кругом повторяли.
- Тебе был двадцатый год? – не поняла Ольга. Под внимательным взглядом жениха ей стало неловко, хотя длинная свободная ночнушка все скрывала, и она поторопилась забраться под одеяло, но затем сразу придвинулась к краю, чтобы видеть Костика.
- Нет, год был тысяча девятьсот двадцатый.
- Как?! Но тогда тебе было бы больше сорока теперь!
- По человеческим меркам да, но я очень недолго жил человеком.
- Расскажи, - зачарованно попросила Ольга.
- В последний день нас с матерью и сестрой травили собаками, я маленький был и не помню кто и за что. Была зима, много снега. Мы убежали в лес, и мама посадила нас с сестрой на дерево, велела молчать, а сама побежала дальше. Она недалеко убежала и, наверное, она старалась не кричать, чтобы мы не испугались еще больше. Сестра – она старше была – все шептала мне: «Молчи, Костька», и только по тому шепоту я и запомнил, как меня звали. А потом собаки вдруг завизжали и пронеслись мимо нас, когда стало тихо, мы с сестрой все-таки пошли к маме. Она под деревом лежала, уже загрызенная насмерть, рядом две собаки напополам разорванные, а над мамой стоял высокий человек в одежде из шкур. Он глянул на нас, отвернулся и пошел в самую чащу. А мы пошли за ним. Долго шли, и сестра, которая и так болела, легла в снег, сказала, что очень надо отдохнуть, что догонит и чтоб я дальше шел за тем дядей. И я пошел, от холода уже не соображал ничего, хотел тоже лечь, но она меня издалека окликнула, хотя видеть уже не могла. Я шел и шел, обходя по насту следы дяди, иногда в потемках проваливался в них, раз провалился и уже засыпал там весь окоченевший, но он меня за шкирку вытащил и запазуху к себе, в самое тепло сунул. Следующее, что помню – мне очень больно. Везде сразу, и изнутри, и снаружи. И больно, и больше того страшно. Кругом темно, я, в шкуру завернутый, барахтаюсь, плачу, а луна круглая и такая желтая в глаза лезет, как будто для меня одного светит. Дяди, который мне так ни слова не сказал, нет, а рядом с одеждой его сидит не то волк, не то медведь. Мне тогда все равно стало, пусть съест, только чтоб боль кончилась. А Зверь подошел и вытряхнул меня из шкуры прямо в снег, отошел немного и снова смотрит. Повалялся я голый в снегу, покорчился, и он сжалился, лег рядом, разрешил к теплому боку прижаться, лизать меня начал. Точнее не меня, а щенка своего, который вскоре родился. Я и тело, и разум сразу щенку уступил, просыпался иногда ненадолго, но то была его жизнь, человеком я там был бесполезен. Мы с Отцом все время в лесах жили, он иногда обращался, показывал мне как надо, а у меня не получалось, да и незачем было. Поначалу людей мы редко встречали, только если кто-то заплутает, отец таким дорогу указывал, они безобидные были. Но раз мы девочку нашли, маленькую и голую. Она долго уже бродила в лесу одна и потому даже нам обрадовалась, называла «дяденька-волчок». Мы ее отогрели, облизали и вернули домой к самому порогу. Она так и не поняла, что с ней сделал тот, кто ее в лес завел и бросил, зато мы все разнюхали и выследили его. А у него у самого в доме двое детенышей было не больше той девочки. Но кроме того случая, да еще тех, кто медведиц с медвежатами валил, мы на людей до войны не охотились. А в войну начали, да.
- Тебе нравилось? – тихо спросила едва дышащая Ольга.
- Это была охота, а она не может не нравится.
Ольга хотела спросить, чем же охота на людей отличается от охоты на животных, но решила, что, по крайней мере, пока не хочет этого знать.
- А семь лет назад, когда я уже считал себя взрослым Зверем, Отец привел меня в стаю и отдал на попечение Геннадия, потому что сам шел умирать. Я так привык считать его самым сильным, самым опытным и только в поселке, когда сравнил с другими, понял, что он был стар, что хотел покоя, одиночества и все-таки почему-то обратил меня и не бросил, учил, воспитывал как мог. Отец ушел, а я остался в доме Вожака, дрался, бился, хотел уйти следом и от горя впервые обернулся в человека, что оказалось очень неудобно. Геннадий надрал мне загривок и загнал под стол, где я и прожил несколько дней, потому что всех боялся. Я же кроме отца не знал других собратьев, а в поселке их оказалось сразу много, и они все пришли под окна Геннадия и звали меня выйти поиграть, поохотиться вместе. А я хотел только к Отцу, и когда Геннадий меня выпустил, я сразу отыскал его след, бросился догонять. Оказалось, он ушел недалеко и уже не пах собой живым.
После я хотел сразу уйти в лес, хотя и застрял в двуногом обличии, но Отец перед смертью попросил Вожака научить меня быть человеком, и потому Геннадий меня не отпустил, принялся учить. Он водил меня с собой к другим собратьям, показывал их семьи, меня везде кормили и иногда трепали, чтобы научить играть и драться. Однажды к Геннадию пришел дядя Женя и принес мне подарок – вырезанную из дерева фигурку медведя. Фигурку я в тот же вечер изгрыз, но так она мне понравилась, что я на следующий день сам по следу к дому дяди Жени и дяди Степы пришел. Они мне еще фигурок нарезали, а потом все показывали, как сарай строить, как его теплым сделать. Когда дошли до дверок, я уже захотел сам попробовать. Сначала ничего не получалось, конечно, руки не слушались.
- Дядя Женя и дядя Степа - братья? – Ольга помнила сказку о том, что оборотни могут приходить за своими родственниками, уводить их с собой, и ей захотелось показать, что она тоже что-то знает о народе Константина.
- Нет, партнеры. Мужья. Нет в языке подходящего слова, - потряс головой Костик.
- Как мммужья?
- Родить не могут, но в остальном как супруги.
- Два мужчины?
- Да. Жены оборотни – редкость, а большинству из нас нужен партнер, вот и живут так.
- А почему жены – редкость?
- Они зачатых детенышей в Луну сбрасывают и очень мучаются от этого, поэтому мало кто решается обратить своих подруг или дочерей.
- И мужчины… живут с мужчинами? – Ольга не могла это осознать, все, что она прежде слышала по этому поводу, относилось к насилию.
- Да.
- Но у Вожака-то наверное, есть жена?
- Нет, у него партнер. Олег, - Костик же считал это вполне само собой разумеющимся и с извечным своим спокойствием качнул головой на дверь.
- Олег Петрович? – прежде чем спросить это сиплым шепотом Ольга некоторое время молчала.
- Да.
- Но он женат!
- Наверное, он захотел своих детенышей. Да и щенков лучше растить рядом с женщиной. Вот Геннадий и отпустил.
- Он женат! – ошарашено повторила Ольга, поняв, что Костик совсем ее не разыгрывает. – И тетя Нина не знает?!
- Знает. Она знает, что пока жива, Олег принадлежит ей.
- А у тебя? – после еще более долгого молчания, с полным сумбуром в мыслях спросила Ольга. – У тебя тоже есть партнер?
- Нет. Я бы не стал ни с кем вязаться, если бы не встретил тебя. Отвез бы Геннадию диплом, как договаривались, и ушел бы в леса.
- Но почему? – Ольга так и не смогла представить Олега Петровича, сожительствующим с каким-то Геннадием, и решила пока не думать об этом. А вот то, что Костик только ради нее собирался вести человеческий образ жизни, требовало разъяснений. – Ты ведь отлично жил в городе, даже техникум закончил.
- Я был там чужим. Я это чувствовал, люди это чувствовали. А если идти против своей природы, можно однажды взбеситься.
- Ты так много трудился, и все зря? – Ольга даже свесилась с кровати, заглядывая в чуть мерцающие в темноте волчьей зеленью глаза Костика.
- Не зря. Это была воля моего Отца. Поэтому я остался в поселке, научился говорить, потом читать и писать.
- Ты не умел говорить?!
- Не умел, начал, когда уже плотничать научился – руки разработал, и речь появилась. Потом Геннадий мне букварь и палочку для письма дал – буквы учить. Ты не бойся, я не взбешусь, - распознал Ольгины волнение и сомнения Костик. – И Олег как Вожак проследит, чтобы я никому не причинил вреда.
Если кто и имел право осуждать ушедшего от партнера к жене Олега Петровича, то уж точно не Ольга. Однако именно ее, хотя ни тетя Нина, ни Костик не испытывали ни малейшего неудобства, это волновало. Она не позволяла себе открытого проявления неуважения, но Вожак учуял и скрытое.
- Что такого неприемлемого для вас произошло? – спросил Олег, нарочно застав Ольгу на кухне одну. Костик с тетей Ниной с самого утра увлеченно переделывали изгородь за домом.
- Геннадий, - ранее Ольге казалось, что представься ей возможность, она высказала бы Олегу все многословно и пылко – его «неверность» задела ее так глубоко, словно они с тетей Ниной были ее собственными родителями. И вот она возможность – а Ольга вдруг поняла, насколько это не ее дело, и смогла выдавить лишь одно имя. – Вы с ним…
- Партнеры? Да. Вас настолько раздражают мужчины, состоящие в связи?
Это Ольгу весьма смущало, но не более того.
- Значит, дело в том, что у меня и партнер, и жена? – Олег дождался осторожного ответного кивка и продолжил. – Видите ли, иногда человеческая часть оборотня предпочитает одно, а звериная – другое. Константину подобное вряд ли грозит, но все же, знайте, при всей внешней схожести ваши супружеские отношения и оборотневое партнерство – не взаимозаменимые вещи.
Нравоучительный тон, ни следа вины – Ольга чуть скривилась в сторону, все-таки это его, а не ее дом.
- Сядьте, - Олег произнес это без тени угрозы, но ослушаться показалось невозможным. – Надеюсь, в будущем вы станете терпимее. Не нужно извиняться. Я знаю, что Нина рассказала вам о нашем с ней знакомстве, эта история ей так дорога в том числе и потому, что Нина верит в судьбу – не самое полезное человеческое качество. Впрочем, что вам еще остается, если вы можете пройти мимо идеально подходящего вам человека и не заметить его, если только не встретитесь взглядами и не будете притом в подходящем настроении. Нину я бы не оставил в покое, даже окажись она к нашей первой встрече замужем. Я ждал ее сто лет, искал в каждой встречной, мне не помешало даже то, что я к тому времени два десятка лет был повязан. Чтобы вы знали, обычно партнерство само по себе гарант верности, но в моем случае, это оказалось справедливо только для Зверя.

Когда большевисткая угроза приобрела гибельный для страны размах Олег и его стая не смогли остаться в стороне – они вышли из костромских лесов и примкнули к армии белогвардейцев. Война так всех равняла, что вскоре люди стали казаться большим зверьем, чем те, кто в действительности носил в себе Зверя. Некоторая обособленность оборотневого отряда – десятка мужчин на вид от восемнадцати до сорока лет – не бросалась соратникам в глаза, каждый из них производил впечатление урожденного охотника, которым в действительности и являлся. О том каковы они в разведке и в бою лучше всего говорило то, что командование любого ранга принимало каждый совет Вожака без лишних рассуждений. Олег, несмотря на длительную жизнь в лесу, среди аристократов и потомственных офицеров смотрелся не просто уместно – своим, он мог поддержать разговор на любую тему, носил то же что и они, так же как и они и так же пылко и беспощадно мыслил.
Это продолжалось до тех пор, пока на границе тюменской области, где пропадали отряд за отрядом как белых так и красных, дорогу их полку не перегородила стая собратьев во главе с Вожаком по имени Геннадий.
Олег, разумеется, вызвался быть парламентером. Он пришел в чужую стаю и с нескрываемым восхищением высмотрел около полусотни взрослых матерых Псов, заметил, что Геннадий пользуется таким уважением, что даже дикарей подтянул ради общей цели. Но планам Олега, ожидавшего найти здесь соратников, не суждено было сбыться. Когда он разделил с Геннадием кусок вяленого мяса в знак мирных намерений и изложил цель своего прихода, то получил отказ, несдвигаемый ни на волос к компромиссу. Медведеподобный Геннадий отнюдь не был красным, но и белым становиться не собирался.
Олег имел право гордиться своей способностью убеждать – она в не меньшей степени, чем сила и опыт помогла ему в свое время занять место Вожака. Он говорил долго, исключительно доступно и по делу - опасность, угрожавшую всей стране, следовало остановить теперь же, и это касалось каждого.
- Ты ведь не ослепленный жадностью и чужой болью человек, ты мне брат, - Геннадий долго, тяжело молчал, прежде, чем заговорил. – И потому я надеюсь, что ты услышишь мой ответ с первого раза. Это наша земля и наши люди, которые веками дарили нам своих женщин в подруги и детей в щенки. Те из них, кто хотел воевать, уже ушли, остальные хотят мирно жить и заботиться о своих семьях. Вы, как и все пришлые, попытаетесь забрать их мужчин и отнять их хлеб, во имя царя ли или народа вы это сделаете, голодающим будет безразлично. И потому ни вы, ни кто другой не ступит на нашу территорию, пока мы живы.
- Когда за ними придут полчища красных, будет поздно жалеть, - Олег не только умел убеждать, он еще и прекрасно распознавал, когда следует отступить. – Вам не удастся остаться в стороне - это война.
- Война, - Геннадий выглядел завзятым дикарем, но дикарь никогда не стал бы Вожаком, не подумал бы даже претендовать на это место. – Когда к твоей территории приходит враг, когда он забирает твою пищу и жизни твоих людей – это война. То, что творится теперь – не она, а какая-то больная грызня повязанных землей и кровью. Люди словно взбесились, а кто-то тычет и тычет в них горящей палкой, чтобы они, ослепшие и безумные, дальше грызли друг друга. Тем, кто приходил до вас, помочь уже было нельзя, и мы их похоронили. Не уподобляйся бешеным людям, уводи своих братьев.
- Мы уйдем, - от имени стаи обещал Олег.
Когда он вернулся к армейским и объяснил, чем грозит попытка дальнейшего продвижения, многие предсказуемо возмутились. Тогда Олег заявил, что оборотни в любом случае дальше не пойдут и драться с защищающими территорию собратьями не станут. После того, как прозвучали обвинения в измене, угрозы расстрела на месте, на которые Вожак особого отряда лишь усмехнулся, оборотней решили оставить в покое.
Но пока велись эти споры, среди людей нашлась группа отчаянных, которые, подговорив одного из Олеговых щенков, решили пощупать запретную границу.
И стая Геннадия перебила их всех до единого.
Люди – пусть, о них командование не горевало, а вот погибший щенок разъярил стаю Олега до крайности. Они все метались по лагерю и только ждали клич к бою. Щенок мог погибнуть, как и любой из взрослых, но не от руки собрата, а только лишь врага, и стая взбесилась, так что Олег не мог их унять, досталось и ему, и некстати сунувшимся людям. А совсем рядом, в лесу, чуя их ярость, собиралась стая Геннадия. В такой момент, когда обе стороны были готовы, и вовсю пахло дракой, оборотням даже повод не требовался. Олег с трудом выторговал себе полчаса и ушел совещаться с Геннадием, но встретились они уже не во временном логове стаи, а нейтрально – на опушке леса, на виду у стай. Геннадий так же очень жалел щенка, но выдать его убийцу на расправу отказался – тот сам еще не сбросил щенячий пух. И тогда Олег, слыша за спиной приближающееся рычание, предложил единственный ведущий к миру выход – объединение.
Это было возможно, ведь они с Геннадием оба свободны, но не виси над ними угроза массовой грызни, ни один из них на это не пошел бы. Олег искал себе в пару женщину, а с теми, кто нравился, с удовольствием заводил недолгие, ни к чему не обязывающие знакомства. В городе с этим было, разумеется, проще, но и когда он жил в лесу, находились женщины, которые хотели здоровых детей или не могли зачать от мужа или просто склонные к приключениям. О том, чтобы повязаться с кем-то из собратьев, Олег не раздумывал – он даже к старшим состайникам относился по-отечески, так он понимал обязанности Вожака. Тем более, что половина стаи являлась его собственными щенками. Племенные оборотни были еще большей редкостью, чем те, кто мог повести за собой целую стаю, поэтому Геннадий сразу проникся уважением к Олегу, уступил ему лучший кусок и ни разу не зарычал. В тобольской стае давно уже не появлялось племенных, и щенок, ненароком убивший собрата, был у них единственным. Стая Геннадия состояла из опытных бойцов, частью дикарей – тех, кто действительно годился для войны.
Но, даже зная, насколько именно он и его щенки нужны чужой стае, Олег предлагал объединение осторожно – чуял, что Геннадий, несмотря на возраст, партнерства по какой-то причине тоже не ищет.
Как бы там ни было, теперь, когда на кону стояли жизни их собратьев, ни предпочтения, ни желания их самих не имели значения.
- Твоя стая – моя стая, - Геннадий не стал долго раздумывать и заголил правую руку до локтя, шею и грудь возле сердца. – Твое горло отныне – мое горло.
Олег так же без колебаний дал ответную клятву и, сжимая предложенную руку, приступил ближе, чтобы впервые снюхаться с тем, кому с этой минуты принадлежал.
Они оба умели скрадывать, маскировать свой запах, поэтому только теперь по-настоящему смогли оценить друг друга. Олег и при первой встрече был поражен силой Геннадия, не мускульной тягой, которая так явно бросалась в глаза, а той особой медвежьей видимой неповоротливостью, за которой успешно скрываются и точность, и скорость. Но и это оказалось лишь верхушкой дерева – Олег не встречал подобных, хотя при своей жилистости и маловесности очень часто дрался. Ему случалось валить и крупных, и диких, на что Олег собственно и рассчитывал в случае, если не удастся решить дело миром, но Геннадия он бы не одолел.
В свою очередь Геннадий, получивший возможность обнюхать его как следует, так же нашел для себя нечто интересное и смял его в объятиях, не собираясь скоро отпускать.
Они оба не сдерживали больше рычание, потому что привыкли к статусу Вожака и чуяли конкурента. А Олег едва удерживался от того, чтобы укусить – так ярило его чужое превосходство и то, что Геннадий явно вынюхивал его интимные привычки. Самому Бурому, таково оказалось стайное имя Геннадия, в этом смысле скрывать было нечего – ни партнеров, ни временных подруг, редкое человеческое самоудовлетворение и только. Но при всей этой неопытности, а может и благодаря ей, Олег ему сразу понравился, причем именно в человеческом облике – и объятия сменились ощупыванием.
В первый раз стоило бы нюхаться подольше, но они не могли себе этого позволить – к ним приблизились еще полные ярости, но уже сбитые с толку запахом новой связки собратья.

Досада на то, что Геннадий по праву более сильного в паре подмял его статус Вожака, затенила для Олега мысли о ночи, когда ему придется подчиниться физически. Настоящая партнерская связка не могла оставаться платонической, да и Геннадий не был создан для полумер.
Впрочем, в дни, которые понадобились людям, чтобы убраться от оборотневой границы Бурый не настаивал на консуммации, довольствовался снюхиванием и тем, что они с Олегом ложились вместе. Но эти простые, знакомые любому оборотню действия обрели интимный характер – у Олега ребра постоянно болели от несдержанных объятий, и вся шея была искусана в приступах неизвестной прежде Геннадию нежности.
За этим грубоватым на человеческий вкус ухаживанием Олег и не заметил, как его подавленная ярость сменилась согласием, когда именно он впервые откликнулся на безмолвный зов своего партнера. Тогда, когда они в первые ночи спали на лапнике, и Геннадий охватывал его, грея, укрывая от дождя? Или когда они вместе обратились в полнолуние и, забыв про охоту, бегали друг за другом, валялись словно щенки? Или тогда, когда Бурый привел его в свою избушку в поселке, показывал все и вел носом – нравится ли партнеру?
Как бы там ни было, когда они оба стояли нагие перед постелью и рассматривали друг друга, принюхивались, выжидая, соблюдая положенную дистанцию, Олег уже не чувствовал прежнего отвращения к не самому естественному для него виду сношения.
Он знал, что Геннадий не причинит ему боль нарочно, но тот все равно смог удивить Олега своей бережностью. Бурый не стал спешить, доказав партнеру, что его сила стреножена не меньшей волей, тщательно вылизал Олега, помог расслабиться, и сперва кончил тому на спину, растер семя для лучшего скольжения. Но затем Олегу, разнеженному партнерской лаской, какую ему не могла подарить ни одна из любовниц, пришлось набраться терпения – Геннадий трудился над ним до самого рассвета, вовсю эксплуатируя оборотневую выносливость. Сношение сменялось вылизыванием и снова, и снова, так что он потерял им счет и совершенно одурел от аромата связки.
После той ночи Олег, впитавший часть свойств партнера, уже не рвался так рьяно к войне, путь стаи, его собственная роль в ней обрели для него новое, более глубокое значение. В партнерстве Олег, наконец, обрел то, что безуспешно искал в одиночестве, и этого было более чем достаточно, пока он не учуял под обломками истребителя ту, которую его человеческая часть ждала все это время. Геннадий мог его удержать, заставить остаться в стае, растить щенков и плечом к плечу ходить в бой, делить походную лежку или домашнюю постель. Но всецело преданный партнеру диковатый однолюб Бурый отпустил Олега пожить человеком.
И Олег жил, растил детей и щенков, работал и учил. Временами его въедливый человеческий разум начинали рвать сомнения, а правильно ли он поступил, имел ли он право на такое тройное сожительство. Но затем поднимал голову его Зверь, звавшийся в стае Серым, он унимал человеческие метания низким примирительным рычанием, потому что был уверен в своем Буром и отлично понимал любовь Олега к Нине.