собачка ела апельсин и недобро посматривала на посетителей (с)
Снова предыстория о Соловье.
Соловью лет 20-22, Илья младше на год.
С праздником, друзья!
читать дальшеВзгляд черный, дикий – живое проклятье невысказанное, отпугивал тех, кто пытался покуситься на валашенку, в возраст девичий еще не вошедшую. Раз один из псов похотливых хозяйских погнался, и не спас бы ее ни взгляд, ни волосы в колтуны спутанные, ни нрав яростный. И прибилась она тогда к Немыке, тот умом скуд был и косноязычен, но когда беспокоен становился и цепи до треска на руках богатырских натягивал – все отступались. Так и пошла дальше валашенка возле раба немого, в одиночку воз тяжелый вместо быков тащившего.
В город дальний славный вел торговец на продажу жен, дев и отроков в плен захваченных или господами ему отданных. Дикарку-валашенку вместе с теткой твари ночные, деревню разграбившие продали. Не выдержала тетка перехода долгого и надругательств псов охраняющих – бросилась в реку и утопла. Звала она племяшку с собой, но та по молодости смерти устрашилась.
Под вечер пришел обоз с рабами под стены городские, и велено было всем девам красу навести, грязь дорожную смыть. Своим любимицам торговец платья дорогие да украшения дал, чтоб покупателя вернее приманивали.
Как рассвело, открылся ряд торговый.
Хоть чудны были купцы соседние и товар, и рабы их, но взгляд валашенки, под возом, за ногами Немыки прятавшейся, к люду городскому прикипел. Дивные здесь люди жили - лицом и повадкой мирные, телом крепкие, волосом все больше светлые – не видала таких прежде дикарка.
Уж красавиц, не цепями, лентами к хозяйским возкам привязанных, разобрали – туго набил мошну золотом торговец. Уж купили жен рукодельниц и стряпух – немало серебра получил купец. Увели отроков, кого в сыновья, кого в рабы – медяки торговец псам своим кинул.
Немыку видом грозного люди добрые обходили, а под воз тем паче никто не заглядывал.
Оттого подивилась валашенка, когда рядом сапожки кожи мягкой, цвета небесного невиданного остановились. Замычал Немыка гулко и цепями звякнул – кабы не знала валашенка, что тот мухи нарочно не обидит, испугалась бы.
Но не устрашился, не сбежал господин в сапожках чудных, заговорил он с рабом голосом текучим, приветливым. На речь его переливчатую отвечал Немыка языком своим косным.
Тут купец, отлучавшийся, подбежал и низенько господину тому закланялся, предлагая товар, в шатре припрятанный посмотреть. Но не соблазнился господин сладкоречивый товаром особенным, за раба приглянувшегося торговаться начал. Не хотел купец Немыку продавать – хоть страшен тот был, а все ж за двоих быков поклажу тянул. Тут дикарка из-под воза выбралась – коль продадут Немыку, ее уж верно в тот же день псам кинут, но забыла она о доле своей горькой, на покупателя дивного засмотревшись. Как ни хорош был голос господский, а вид оказался еще того краше – не по местному смольноволос, телом воин, одежды богатые, перстни с камнями как у купца, а взгляд и сердце – рысьи. Валашенка сердца людей чувствовать умела. Как сощурился Кот хитрый, хищный, так торговец рукой махнул и отдал ему силача немого.
Вновь Немыка промычал слова неведомые, непонятные, улыбнулся на то господин и на дикарку косматую, грязную ласково посмотрел.
Щедро торговцу за раба было заплачено, потому дикарку отдал он в дар безденежно.
Тут же у рядов велел господин их новый Немыку расковать. Как пали с него цепи тяжелые, на руки свои до коросты ими истертые Немыка не узнавая, посмотрел. Сколько себя помнил, был он рабом, окованным ходящим. Как воздел он руки освобожденные, легкие, как крикнул, засмеялся в небо чужое, бескрайнее, так купец с псами своими прочь отступил. Даже воины с мечами у пояса, что с господином сладкоречивым пришли, шаг назад сделали, за рукояти удерживаясь. Только сам господин не устрашился – усмехнулся довольно и раба своего по груди твердокаменной одобрительно похлопал.
Чтоб освободить дикарку, за шею веревкой к возу привязанную, подошел один из воинов. Как увидела валашенка нож в его руке, так обратно под воз забилась. Тогда присел, склонился низенько господин бесстрашный и наречием, на ее родное похожим, ласково поманил. Хоть страшилась дикарка, а все ж вылезла говором чудным, словом знакомым да улыбкой солнечной привлеченная. Придержал ее за плечо господин прекрасный да хитро, так чтоб ножа не увидела, веревку разрезал.
Походили они еще по ряду торговому – за господином Немыка следовал, а уж дикарка подле него держалась, и в город за стены пошли.
Никогда они, рабы только купленные, в городах не бывали, оттого насмотреться не могли на ворота высокие, железом окованные, воинов статных в латах и коней их в сбруе блестящей, пока господин с воеводой беседовал. Но затем тронулись они дальше и пуще прежнего подивились дикарка с Немыкой жизни городской мирной, ладной. Люди встречные приветливо господину их кланялись, рабов его без страха прежнего оглядывали, дома да заборы стояли вокруг крепкие, чисто беленые или рисунками узорчатыми расписанные. Даже собаки сторожевые без злобы, для порядку только на прохожих гавкали, хвостами притом помахивая.
Привел их господин ко двору просторному с домом богатым и в руки прислужников своих отдал. Немыку в мужскую увели, а дикарка в руки прислужниц попала. Прежде всего в доме ее за стол усадили, хлебом и мясом кормить стали да не костями и корками, а мякишем нежным, молока жирного, коровкой пахнущего дали. Мать родная с теткой каждый кусок считали, потому дикарка что не съела, в платок завязала, припрятала. Заметили то прислужницы малые и меж собой на наречии местном пересмеивались, но пищу утаенную не отняли. После обеда сытного повела старшая дикарку в избушку малую, во дворе особняком стоящую. Жарко там от пара водяного было. Начала прислужница с дикарки платье снимать, и перепугалась та, узелок к сердцу прижав, взмолилась. Как ни уговаривала ее старшая, не иссяк страх дикарки малой. Тогда дали ей рубашку новую белую и велели космы нечесаные платком прикрыть.
Из-за того, что грязна оставалась и платье только по указке меняла, спала дикарка отдельно от прислужниц у печки на мешке с соломой. Но работу ей в доме давали, во двор к скотине не гнали, никто ей слова гневного не говорил и руки не поднимал. Скоро наречие местное валашенка понимать начала да увидела, что в доме этом каждый ест досыта и кусочки обеденные припрятывать перестала, но тело омыть да косы расчесать все боялась. Страшило ее, что если хороша станет, ее в наложницы отдадут, а что с девами теми бывает, она уж по дороге в обозе видала.
Раз, дело свое закончив, вышла дикарка к воротам – на город красивый одним глазком полюбоваться. Но подхватила ее у самых ворот Курочка, прислужница заполошная, суетливая.
- Ох! Ох, беги к господину, Дарёнка, скажи ему, что князь в гости идет!
Никогда прежде дикарка-валашенка в покоях господских не бывала, только дверь видала тяжелую дубовую. Еле сил ее хватило дверь ту отворить, чтоб в горницу просторную вступить. На убранство богатое не посмотрела она, взглядом господина отыскивая, но стол малый с яствами невиданными и чарку с вином темным, пахучим заметила. За другую дверь, в спальную Дарёна прошла. Навзничь на постели раскинувшись, спал господин, сапогов и рубашки верхней не сняв. На груди, по шелку дорогому пятно темное винное расползлось. Тихо подошла Дарёнка, к сердцу чужому невольно присматриваясь. Болело сердце господское – много тревог и забот его тяготили, но под тяжестью той увидала валашенка занозу малую, глубоко в самую сердцевину вонзенную. Жалко и жарко Дарёне стало от вида господина ее прекрасного, сном поздним, беспокойным забывшегося. Но о деле вспомнив, тронула она его за руку, что с постели свешивалась, перстнями утяжеленная. Шевельнулись тогда уста имя тайное, неслышно произнося, но затем отступил сон, и тут же руку свою господин вскинул имя то удерживая. Засвербела заноза в сердце его пробужденном.
Как сказала Дарёна, что передать должна была, так скоро господин поднялся и, благодарно плечо ее по местному обычаю тронув, велел стол прибрать, угощение новое подать.
Гостя дорогого господин на пороге встретил, поклонился почтительно. Ахнула Дарёнка, из-за угла за тем подглядывавшая, когда князь высокий, в плечах с силой медвежьей господина ее по-братски обнял.
- Уж верно, кабы Велес облик человечий принял и то не стал бы краше тебя, Соловушка, - со смехом добрым князь сказал и брата своего названного из рук выпустил.
- От тебя ли, Светлый князь, статью и славой Перуна превзошедшего, я слова льстивые слышу? – наскоро рубашку на алую, праздничную переменивший и кудри, со сна растрепанные, пригладивший Соловей в ответ улыбался.
Как пригласил он князя в дом, так Дарёна об имени новом услышанном задумалась.
Знала уже валашенка, что в доме господском покровителем Велеса мудрого почитают, оттого фигурка кота на столбе воротнем сидит да домашних котофеев каждый ласкает. Знала она и о Перуне грозном. А вот что господин их Соловьем зовется – не ведала, и запало имя это ласковое, правдивое в сердце ее девичье.
По наказу стряпухи побежала Дарёна яиц из-под куры принести, но как услыхала мычанье приветливое, так шаг замедлила – редко она Немыку во дворе встречала. Очень уж тот ей обрадовался, руки навстречу протянул. Рассказала Дарёна другу своему и защитнику, что хорошо ей живется, и сама мычанье довольное послушала. Хотела валашенка уж дальше бежать – ведь ждет стряпуха – но взял ее Немыка за руку, удерживая, и замычал ласково, расставаться так скоро не желая. И пришлось бы Дарёне друга обидеть, да вышли тут на порог господин с князем.
Как увидел князь раба стати богатырской, так не стал восторг свой удерживать, подступил он к Немыке. На чужака, хоть и господином приведенного, но ростом ему едва уступающего, Немыка набычился и Дарёнку себе за спину убрал.
- И молчал ты, друже, воина такого дивного от меня скрывал? – к Соловью князь оборотился.
- То не воин, Илья, водонос мой, делу ратному не обученный. Потому, если хочешь силой с ним честно помериться, на ток не зови.
- Как же рослый такой и не воин? – удивился князь Илья и, гаркнув молодецки, по плечу, цепью истертому, рукой своей так хлопнул, что ноги рабские чуть в землю вошли.
Перепугался Немыка хоть выше князя и крупнее был, чуть Дарёнку не затоптав, в угол забился и голову укрыл.
Как приблизилась к нему валашенка слово дружеское успокоительное сказать, так схватил ее Немыка скудоумный и на груди у себя спрятал. Уж верно удавил бы он ее руками от страха неловкими, но, князя до ворот проводив, вернулся Соловей. Заговорил господин с Немыкой, словно песню баюкающую запел, по плечу бережно погладил да взглядом приласкал – и отвел тем страх испытанный. Чуть живая Дарёна к стряпухе вернулась.
К вечеру как собрались прислужницы в баню, с ними пошла валашенка и потом ночь полную косы свои расчесывала, колтуны распутывала. Похвалила ее старшая за вид пригожий, рубашку вышитую и ленту, чтоб волосы убрать, дала. Девы прислужницы прежде в сторонке над чужачкой шептавшиеся, пригласили Дарёну подругой в игры свои вечерние, место в спальной общей выделили. Ко всем Дарёна приветлива была, но косы свои смоляные расчесывать, как у дев заведено было, не позволяла. Вечерами садилась она от подруг чуть поодаль и к говору их прислушивалась, слова запоминала. Как говорили прислужницы о господине своем добром, так птицей малой сладкоголосой трепетало в сердце валашенки имя Соловьиное.
Раз вышла она после завтрака на двор, пока другие девы лакомства, от господина присланные, делили. Горько было Дарёне, что из-за занозы сердечной не сладки Соловью те яства – нетронутыми их из покоев его выносили.
И увидала она во дворе, как господин коня своего оседланного из руки перед дорогой прикармливает. Заметил прислужницу Соловей и к себе поманил, косы тяжелые, гребнем по обычаю валашскому подобранные, похвалил, красавицей назвал.
Захолонуло сердечко Дарёнино от ласки господской, млела она под взглядом его, но глаз сама не опускала, любовалась.
- А что, Дарина, - на свой лад назвал ее Соловей, - хочешь ли Полоцк, город наш славный посмотреть?
Согласием заручившись, поднял ее Соловей как перышко легкое и в седло высокое наперед посадил, а после сам вскочил. Как всхрапнул да пошел рысью крупной конь, боевую сбрую и хозяина своего в латах много раз носивший, так шатнуло Дарину, и в испуге она за руку господскую взялась. Крепко в седле сидел Соловей, и рука его, конем правившая, тверда оставалась, другой же он рабыню пугливую надежно за опоясок придержал. По указке его поставила Дарина лапотки свои малые на сапог господский, к груди в платье верхнем с выделкой искусной прислонилась, за луку седельную держась. И не беспокоило ее больше, что конь высок и норовист.
Красив и чуден был город Полоцк, много домов высоких, богатых стояло, на множество устройств невиданных указал Соловей Дарине, назначения их описал. Берегом озерца теплого, доброго, что посреди города плескалось, пронес их конь легконогий, за то время успел господин былину о Водяном Полоцком и русалках его рассказать.
У домов нужных останавливался Соловей, с хозяевами беседовал, часто притом молодые или седоусые мастеровые, купцы или воины красавицу, что возле коня оставалась, хвалили. К разговорам прислушиваясь, узнала Дарина, что господин ее советником князю приходится, и порадовалась его положению высокому, почетному. Долго Соловей по городу разъезжал, дела разные вызнавая, устраивая. Раз-другой заметила валашенка, что люди дурные обмануть его хотят, злобу таят, но не дремало сердце рысье – чуял Соловей неправду.
У избушки одной маленькой остановил Соловей коня да, как был в седле, в окошко постучал. В избушке той, как узнала потом Дарина у дев домашних, ткачиха жила искусница, от пояса вверх – красавица дивная, а внизу – уродство страшное, ножки нечеловечьи, скрюченные. Оттого ходить не ходила, у окна возле станка сидела. Заговорил с хозяйкой Соловей ласково, польстил, как водится, и монету золотую на подоконник положил, на платок выменивая.
Как во дворе дома своего снял господин Дарину с коня, так платок тот, словно из водяных и солнечных нитей тонко вытканный, и подарил, ответного дара не требуя.
Ног под собой от томления девичьего не чуя, пришла Дарина к старшей, наказания ожидая. Но не осерчала на нее Красимира уж не первый год над домом женским старшая, не затаила обиды женской завистливой, платок подаренный увидав. Поманила она Даринку да выспросила, не звал ли ее к себе господин. Видела Красимира, что приглянулась Соловью рабыня чернокосая, потому заговорила она с Дариной, как положено подруге старшей, мать заменяющей, убедила объятий господских ласковых не дичиться и рассказала девице, как тоску мужскую избыть, развеять. Без трепета ее Дарина слушала, за науку благодарная, после дня минувшего только одного она желала – вновь к груди господина своего припасть и занозу ту свербящую, хоть бы в обмен на жизнь свою, из сердца его извлечь.
Соловью лет 20-22, Илья младше на год.
С праздником, друзья!
читать дальшеВзгляд черный, дикий – живое проклятье невысказанное, отпугивал тех, кто пытался покуситься на валашенку, в возраст девичий еще не вошедшую. Раз один из псов похотливых хозяйских погнался, и не спас бы ее ни взгляд, ни волосы в колтуны спутанные, ни нрав яростный. И прибилась она тогда к Немыке, тот умом скуд был и косноязычен, но когда беспокоен становился и цепи до треска на руках богатырских натягивал – все отступались. Так и пошла дальше валашенка возле раба немого, в одиночку воз тяжелый вместо быков тащившего.
В город дальний славный вел торговец на продажу жен, дев и отроков в плен захваченных или господами ему отданных. Дикарку-валашенку вместе с теткой твари ночные, деревню разграбившие продали. Не выдержала тетка перехода долгого и надругательств псов охраняющих – бросилась в реку и утопла. Звала она племяшку с собой, но та по молодости смерти устрашилась.
Под вечер пришел обоз с рабами под стены городские, и велено было всем девам красу навести, грязь дорожную смыть. Своим любимицам торговец платья дорогие да украшения дал, чтоб покупателя вернее приманивали.
Как рассвело, открылся ряд торговый.
Хоть чудны были купцы соседние и товар, и рабы их, но взгляд валашенки, под возом, за ногами Немыки прятавшейся, к люду городскому прикипел. Дивные здесь люди жили - лицом и повадкой мирные, телом крепкие, волосом все больше светлые – не видала таких прежде дикарка.
Уж красавиц, не цепями, лентами к хозяйским возкам привязанных, разобрали – туго набил мошну золотом торговец. Уж купили жен рукодельниц и стряпух – немало серебра получил купец. Увели отроков, кого в сыновья, кого в рабы – медяки торговец псам своим кинул.
Немыку видом грозного люди добрые обходили, а под воз тем паче никто не заглядывал.
Оттого подивилась валашенка, когда рядом сапожки кожи мягкой, цвета небесного невиданного остановились. Замычал Немыка гулко и цепями звякнул – кабы не знала валашенка, что тот мухи нарочно не обидит, испугалась бы.
Но не устрашился, не сбежал господин в сапожках чудных, заговорил он с рабом голосом текучим, приветливым. На речь его переливчатую отвечал Немыка языком своим косным.
Тут купец, отлучавшийся, подбежал и низенько господину тому закланялся, предлагая товар, в шатре припрятанный посмотреть. Но не соблазнился господин сладкоречивый товаром особенным, за раба приглянувшегося торговаться начал. Не хотел купец Немыку продавать – хоть страшен тот был, а все ж за двоих быков поклажу тянул. Тут дикарка из-под воза выбралась – коль продадут Немыку, ее уж верно в тот же день псам кинут, но забыла она о доле своей горькой, на покупателя дивного засмотревшись. Как ни хорош был голос господский, а вид оказался еще того краше – не по местному смольноволос, телом воин, одежды богатые, перстни с камнями как у купца, а взгляд и сердце – рысьи. Валашенка сердца людей чувствовать умела. Как сощурился Кот хитрый, хищный, так торговец рукой махнул и отдал ему силача немого.
Вновь Немыка промычал слова неведомые, непонятные, улыбнулся на то господин и на дикарку косматую, грязную ласково посмотрел.
Щедро торговцу за раба было заплачено, потому дикарку отдал он в дар безденежно.
Тут же у рядов велел господин их новый Немыку расковать. Как пали с него цепи тяжелые, на руки свои до коросты ими истертые Немыка не узнавая, посмотрел. Сколько себя помнил, был он рабом, окованным ходящим. Как воздел он руки освобожденные, легкие, как крикнул, засмеялся в небо чужое, бескрайнее, так купец с псами своими прочь отступил. Даже воины с мечами у пояса, что с господином сладкоречивым пришли, шаг назад сделали, за рукояти удерживаясь. Только сам господин не устрашился – усмехнулся довольно и раба своего по груди твердокаменной одобрительно похлопал.
Чтоб освободить дикарку, за шею веревкой к возу привязанную, подошел один из воинов. Как увидела валашенка нож в его руке, так обратно под воз забилась. Тогда присел, склонился низенько господин бесстрашный и наречием, на ее родное похожим, ласково поманил. Хоть страшилась дикарка, а все ж вылезла говором чудным, словом знакомым да улыбкой солнечной привлеченная. Придержал ее за плечо господин прекрасный да хитро, так чтоб ножа не увидела, веревку разрезал.
Походили они еще по ряду торговому – за господином Немыка следовал, а уж дикарка подле него держалась, и в город за стены пошли.
Никогда они, рабы только купленные, в городах не бывали, оттого насмотреться не могли на ворота высокие, железом окованные, воинов статных в латах и коней их в сбруе блестящей, пока господин с воеводой беседовал. Но затем тронулись они дальше и пуще прежнего подивились дикарка с Немыкой жизни городской мирной, ладной. Люди встречные приветливо господину их кланялись, рабов его без страха прежнего оглядывали, дома да заборы стояли вокруг крепкие, чисто беленые или рисунками узорчатыми расписанные. Даже собаки сторожевые без злобы, для порядку только на прохожих гавкали, хвостами притом помахивая.
Привел их господин ко двору просторному с домом богатым и в руки прислужников своих отдал. Немыку в мужскую увели, а дикарка в руки прислужниц попала. Прежде всего в доме ее за стол усадили, хлебом и мясом кормить стали да не костями и корками, а мякишем нежным, молока жирного, коровкой пахнущего дали. Мать родная с теткой каждый кусок считали, потому дикарка что не съела, в платок завязала, припрятала. Заметили то прислужницы малые и меж собой на наречии местном пересмеивались, но пищу утаенную не отняли. После обеда сытного повела старшая дикарку в избушку малую, во дворе особняком стоящую. Жарко там от пара водяного было. Начала прислужница с дикарки платье снимать, и перепугалась та, узелок к сердцу прижав, взмолилась. Как ни уговаривала ее старшая, не иссяк страх дикарки малой. Тогда дали ей рубашку новую белую и велели космы нечесаные платком прикрыть.
Из-за того, что грязна оставалась и платье только по указке меняла, спала дикарка отдельно от прислужниц у печки на мешке с соломой. Но работу ей в доме давали, во двор к скотине не гнали, никто ей слова гневного не говорил и руки не поднимал. Скоро наречие местное валашенка понимать начала да увидела, что в доме этом каждый ест досыта и кусочки обеденные припрятывать перестала, но тело омыть да косы расчесать все боялась. Страшило ее, что если хороша станет, ее в наложницы отдадут, а что с девами теми бывает, она уж по дороге в обозе видала.
Раз, дело свое закончив, вышла дикарка к воротам – на город красивый одним глазком полюбоваться. Но подхватила ее у самых ворот Курочка, прислужница заполошная, суетливая.
- Ох! Ох, беги к господину, Дарёнка, скажи ему, что князь в гости идет!
Никогда прежде дикарка-валашенка в покоях господских не бывала, только дверь видала тяжелую дубовую. Еле сил ее хватило дверь ту отворить, чтоб в горницу просторную вступить. На убранство богатое не посмотрела она, взглядом господина отыскивая, но стол малый с яствами невиданными и чарку с вином темным, пахучим заметила. За другую дверь, в спальную Дарёна прошла. Навзничь на постели раскинувшись, спал господин, сапогов и рубашки верхней не сняв. На груди, по шелку дорогому пятно темное винное расползлось. Тихо подошла Дарёнка, к сердцу чужому невольно присматриваясь. Болело сердце господское – много тревог и забот его тяготили, но под тяжестью той увидала валашенка занозу малую, глубоко в самую сердцевину вонзенную. Жалко и жарко Дарёне стало от вида господина ее прекрасного, сном поздним, беспокойным забывшегося. Но о деле вспомнив, тронула она его за руку, что с постели свешивалась, перстнями утяжеленная. Шевельнулись тогда уста имя тайное, неслышно произнося, но затем отступил сон, и тут же руку свою господин вскинул имя то удерживая. Засвербела заноза в сердце его пробужденном.
Как сказала Дарёна, что передать должна была, так скоро господин поднялся и, благодарно плечо ее по местному обычаю тронув, велел стол прибрать, угощение новое подать.
Гостя дорогого господин на пороге встретил, поклонился почтительно. Ахнула Дарёнка, из-за угла за тем подглядывавшая, когда князь высокий, в плечах с силой медвежьей господина ее по-братски обнял.
- Уж верно, кабы Велес облик человечий принял и то не стал бы краше тебя, Соловушка, - со смехом добрым князь сказал и брата своего названного из рук выпустил.
- От тебя ли, Светлый князь, статью и славой Перуна превзошедшего, я слова льстивые слышу? – наскоро рубашку на алую, праздничную переменивший и кудри, со сна растрепанные, пригладивший Соловей в ответ улыбался.
Как пригласил он князя в дом, так Дарёна об имени новом услышанном задумалась.
Знала уже валашенка, что в доме господском покровителем Велеса мудрого почитают, оттого фигурка кота на столбе воротнем сидит да домашних котофеев каждый ласкает. Знала она и о Перуне грозном. А вот что господин их Соловьем зовется – не ведала, и запало имя это ласковое, правдивое в сердце ее девичье.
По наказу стряпухи побежала Дарёна яиц из-под куры принести, но как услыхала мычанье приветливое, так шаг замедлила – редко она Немыку во дворе встречала. Очень уж тот ей обрадовался, руки навстречу протянул. Рассказала Дарёна другу своему и защитнику, что хорошо ей живется, и сама мычанье довольное послушала. Хотела валашенка уж дальше бежать – ведь ждет стряпуха – но взял ее Немыка за руку, удерживая, и замычал ласково, расставаться так скоро не желая. И пришлось бы Дарёне друга обидеть, да вышли тут на порог господин с князем.
Как увидел князь раба стати богатырской, так не стал восторг свой удерживать, подступил он к Немыке. На чужака, хоть и господином приведенного, но ростом ему едва уступающего, Немыка набычился и Дарёнку себе за спину убрал.
- И молчал ты, друже, воина такого дивного от меня скрывал? – к Соловью князь оборотился.
- То не воин, Илья, водонос мой, делу ратному не обученный. Потому, если хочешь силой с ним честно помериться, на ток не зови.
- Как же рослый такой и не воин? – удивился князь Илья и, гаркнув молодецки, по плечу, цепью истертому, рукой своей так хлопнул, что ноги рабские чуть в землю вошли.
Перепугался Немыка хоть выше князя и крупнее был, чуть Дарёнку не затоптав, в угол забился и голову укрыл.
Как приблизилась к нему валашенка слово дружеское успокоительное сказать, так схватил ее Немыка скудоумный и на груди у себя спрятал. Уж верно удавил бы он ее руками от страха неловкими, но, князя до ворот проводив, вернулся Соловей. Заговорил господин с Немыкой, словно песню баюкающую запел, по плечу бережно погладил да взглядом приласкал – и отвел тем страх испытанный. Чуть живая Дарёна к стряпухе вернулась.
К вечеру как собрались прислужницы в баню, с ними пошла валашенка и потом ночь полную косы свои расчесывала, колтуны распутывала. Похвалила ее старшая за вид пригожий, рубашку вышитую и ленту, чтоб волосы убрать, дала. Девы прислужницы прежде в сторонке над чужачкой шептавшиеся, пригласили Дарёну подругой в игры свои вечерние, место в спальной общей выделили. Ко всем Дарёна приветлива была, но косы свои смоляные расчесывать, как у дев заведено было, не позволяла. Вечерами садилась она от подруг чуть поодаль и к говору их прислушивалась, слова запоминала. Как говорили прислужницы о господине своем добром, так птицей малой сладкоголосой трепетало в сердце валашенки имя Соловьиное.
Раз вышла она после завтрака на двор, пока другие девы лакомства, от господина присланные, делили. Горько было Дарёне, что из-за занозы сердечной не сладки Соловью те яства – нетронутыми их из покоев его выносили.
И увидала она во дворе, как господин коня своего оседланного из руки перед дорогой прикармливает. Заметил прислужницу Соловей и к себе поманил, косы тяжелые, гребнем по обычаю валашскому подобранные, похвалил, красавицей назвал.
Захолонуло сердечко Дарёнино от ласки господской, млела она под взглядом его, но глаз сама не опускала, любовалась.
- А что, Дарина, - на свой лад назвал ее Соловей, - хочешь ли Полоцк, город наш славный посмотреть?
Согласием заручившись, поднял ее Соловей как перышко легкое и в седло высокое наперед посадил, а после сам вскочил. Как всхрапнул да пошел рысью крупной конь, боевую сбрую и хозяина своего в латах много раз носивший, так шатнуло Дарину, и в испуге она за руку господскую взялась. Крепко в седле сидел Соловей, и рука его, конем правившая, тверда оставалась, другой же он рабыню пугливую надежно за опоясок придержал. По указке его поставила Дарина лапотки свои малые на сапог господский, к груди в платье верхнем с выделкой искусной прислонилась, за луку седельную держась. И не беспокоило ее больше, что конь высок и норовист.
Красив и чуден был город Полоцк, много домов высоких, богатых стояло, на множество устройств невиданных указал Соловей Дарине, назначения их описал. Берегом озерца теплого, доброго, что посреди города плескалось, пронес их конь легконогий, за то время успел господин былину о Водяном Полоцком и русалках его рассказать.
У домов нужных останавливался Соловей, с хозяевами беседовал, часто притом молодые или седоусые мастеровые, купцы или воины красавицу, что возле коня оставалась, хвалили. К разговорам прислушиваясь, узнала Дарина, что господин ее советником князю приходится, и порадовалась его положению высокому, почетному. Долго Соловей по городу разъезжал, дела разные вызнавая, устраивая. Раз-другой заметила валашенка, что люди дурные обмануть его хотят, злобу таят, но не дремало сердце рысье – чуял Соловей неправду.
У избушки одной маленькой остановил Соловей коня да, как был в седле, в окошко постучал. В избушке той, как узнала потом Дарина у дев домашних, ткачиха жила искусница, от пояса вверх – красавица дивная, а внизу – уродство страшное, ножки нечеловечьи, скрюченные. Оттого ходить не ходила, у окна возле станка сидела. Заговорил с хозяйкой Соловей ласково, польстил, как водится, и монету золотую на подоконник положил, на платок выменивая.
Как во дворе дома своего снял господин Дарину с коня, так платок тот, словно из водяных и солнечных нитей тонко вытканный, и подарил, ответного дара не требуя.
Ног под собой от томления девичьего не чуя, пришла Дарина к старшей, наказания ожидая. Но не осерчала на нее Красимира уж не первый год над домом женским старшая, не затаила обиды женской завистливой, платок подаренный увидав. Поманила она Даринку да выспросила, не звал ли ее к себе господин. Видела Красимира, что приглянулась Соловью рабыня чернокосая, потому заговорила она с Дариной, как положено подруге старшей, мать заменяющей, убедила объятий господских ласковых не дичиться и рассказала девице, как тоску мужскую избыть, развеять. Без трепета ее Дарина слушала, за науку благодарная, после дня минувшего только одного она желала – вновь к груди господина своего припасть и занозу ту свербящую, хоть бы в обмен на жизнь свою, из сердца его извлечь.
@темы: Ё-моё
-
-
08.03.2016 в 16:17Велес с Перуном как родные пришлись
жаль, что занозу ту из сердца Соловушке не вынуть, он сам ее глубже и дальше прячет
-
-
08.03.2016 в 16:19Очень уж дорога Соловью та заноза)).
-
-
08.03.2016 в 16:33а что-нибудь еще про Илью, Соловья и Дарину будет? очень уж вкусно получается
-
-
08.03.2016 в 16:47я вот отлипнуть не могу, так что приятно видеть, что есть еще лакомки
-
-
08.03.2016 в 17:51-
-
08.03.2016 в 17:57-
-
08.03.2016 в 18:11-
-
08.03.2016 в 18:39- С праздником тебя, Ковбой! *цветочки дарит*
- Спасибо, Большевик, но... я ж не женщина.
- Ты-то, конечно, не женщина. Не ЧЕСТНАЯ женщина, Ковбой.
- Что, не нашел другого праздника, чтобы отплатить за мои поздравления 23-его?
- Ну... не нашел.
А история радует).
-
-
08.03.2016 в 20:07Спасибо
-
-
08.03.2016 в 20:10позязя
-
-
09.03.2016 в 10:21-
-
09.03.2016 в 11:49Вот как серию из середины сезона посмотрела, запоем прочла на одном дыхании - так интересно! Но куча вопросов теперь. Что с Немыкой? Какого он роду-племени ,не валашского явно, но что-то близкое, раз Соловья понимал. Соловей у Дарины - любовь первая и единственная. Потрясающая женщина!
И Красимира опять же, что с ней? Ведь от нее потом Дарине должность старшей по дому перешла, И как и когда Дарина про чувства Соловья к князю узнала, ведь она точно знала, вот 100%!
Но это так, вопросы риторические. как после хорошей книги или фильма, когда придуманный мир не отпускает.
Буду ждать второй кусок с нетерпением. Да и вообще, про что угодно из этой вселенной!
bistrick,
-
-
09.03.2016 в 17:49А говорят, у канонического Соло ещё и день рождения 9.03.
История получается разом и былинная, и очень кинковая. Герои живут в буквах как-то так правильно и в то же время красочно, что хочется, чтобы это не кончалось. Надеюсь, текст нарадует вас десятком продолжений.
-
-
09.03.2016 в 20:25DeeLatener, вот и меня пока не отпускает).
Мой любимый момент, пожалуй, когда Соловей хлопает Немыку по груди
С одной стороны жест хозяйский, с другой дружелюбный, хотелось совместить.
Molly_Malone, Что с Немыкой? Какого он роду-племени Какого племени уж не выяснить) Немыка понимает множество наречий из-за того, что много хозяев сменил. Из врожденных дефектов у него только "волчья пасть" - это расщелина в нёбе, потому он косноязычен и из-за этого с ним всю жизнь обращались как с умственно отсталым, как обращались - то и выросло
А Соловей просто умеет угадывать смысл сказанного даже не словами)).
Надеюсь, кое-что в следующем куске прояснится)
Eia, А говорят, у канонического Соло ещё и день рождения 9.03. Упс))) Ну тогда это не просто совпадение). Наполеон уже тогда предпочитал быть поближе к женщинам и праздникам).
Я все же надеюсь вырваться до того, как понесет на внуков и правнуков
-
-
28.03.2016 в 10:50-
-
28.03.2016 в 10:51-
-
29.03.2016 в 17:49