собачка ела апельсин и недобро посматривала на посетителей (с)
Это измучившая меня история Константина и Ольги - персонажей из Илюшечно-Плюшечного текста. Ильи и Соло здесь (пока) нет, так что в целом это оборотневый оридж.
Нца, жестокость в моем понимании. Толком не вычитываю.
Писаться будет пока отстанет.
4 тыс словКогда Ольгиного отца арестовали как врага народа, она была еще слишком мала, чтобы понимать, что это значит. Она едва помнила, как безобразно и страшно плакала мама, когда черные люди его уводили, очень слабо помнила, как потом односельчане разграбили их дом, а потом и вовсе выгнали мать с ребенком из деревни. Ольгины родители работали учителями в местной школе и пользовались особенным за то уважением, она помнила их большой светлый дом, цветастый половик в своей комнате, вышитые и плетеные салфетки и скатерть, каких ни у кого больше не было. Все это сгинуло в момент, и они с матерью бежали среди ночи в лес, чтобы спрятаться от тех, кто раньше снимал перед ними шапку и неловко спрашивал: «Ну, как там мой балбес, Ирина Витальевна? Не озорует более?»
Зато Ольга хорошо помнила, как голодно было до войны, как еще более голодно и страшно стало в войну. Но, как ни странно, хуже всего стало, когда после Победы ее отцу посмертно объявили амнистию. Они с матерью должны были осесть в каком-нибудь колхозе и осели у дальних родственников. Ольга пошла в школу и зубрила ненавидимые до слез постулаты равенства, братства и свободы, мать, растерявшая здоровье, как могла работала в колхозе. И обе они должны были быть бесконечно благодарны власти, которая позволила им вернуться в общество.
Одноклассницы жаловались кто на веснушки, кто на вздернутый или длинный нос, Ольга же и не пыталась объяснить, как на самом деле этим девочкам повезло. Едва ей стукнуло двенадцать, как на нее стали обращать внимание взрослые парни и мужчины, а мать тревожилась и оплакивала дочернюю такую опасную красоту. Сама Ольга тогда в себе никакой красоты не замечала, разве что волосы золотистые, богатые, а остальное – как у всех. Послушная матери она нигде не ходила одна, не сбегала на свидания, хотя иногда ну, очень хотелось, а назойливые поклонники чуть ли не лезли в дом, предлагали подарки и даже деньги, которых тогда ни у кого не было. Ольга подбила глаз тащившему ее на сенник председательскому сынку, который войну благополучно отсидел в тылу по «херне», и только позже узнала, что мать за это долго и унизительно извинялась перед его ни дня не работавшей мамашей.
Когда Ольге стукнуло пятнадцать, ее дядя подкараулил ее вечером и, заткнув рот, отнес в сарай. Мать тогда кричала и рыдала еще страшнее, чем когда отца забирали, но что она могла сделать? В милицию или на товарищеский суд с таким ходить было не принято – только опозоришься. Поэтому она лишь утерла дочери слезы, успокоила, как могла и собрала все, что у них обеих было ценного. Ее саму из колхоза никто не отпустил бы, а вот Ольга вполне могла уехать в город, поступить в педучилище, как мечтала. Ведь доченька у нее умница, а порядки в городе построже, чем в деревне, так думала Ирина Витальевна, жившая в городе очень недолго да и слишком давно.
Приехав в Тобольск, Ольга еще на вокзале поняла, что продать материны вязанные платки, как они обе рассчитывали, будет очень непросто. Платки впрочем, очень ей пригодились – за белье в общежитии потребовали полтинник, и Ольга заворачивалась в них, чтобы уснуть.
Единственная ненужная трата, которую она себе все-таки позволила, были 11копеек на самое дешевое фруктовое мороженое. Одноклассницы не врали, Ольга ничего вкуснее в своей жизни не ела.
Но на этом городские радости для нее и закончились. Директор педучилища пожелал лично проводить с ней собеседование. Мать ведь учила ее, как вести себя в таких случаях – заплачь, чтобы и слезы, и сопли, и глаза красные. Ольга не смогла, она молча отбивалась и заплакала только после, когда вышла с наказом подумать, хочет ли она учиться в этом заведении. А ведь у нее в аттестате одни пятерки!
- Смотри-ка, какая краля! А что это мы плачем, а кто это нас обидел?
К Ольге подкатили развязно вихляющие парни в кепках и с папиросками в зубах, и даже она, не знавшая городских порядков, сразу поняла, кто они такие. Но именно бандиты оказались человечнее всех, кого ей здесь приходилось встречать.
Так Ольга поступила в педучилище без личного собеседования у директора, нашла общежитие «покозырнее» и начала карьеру от «крали» до «марухи».
Ей было не привыкать к роли изгоя, но маруху сначала одного, затем другого, третьего «уважаемого в городе человека» никто не смел тронуть, никто не таскал у нее продукты и здоровались вежливо. Вот только платить за это удобное отщепенство приходилось так, что только сама Ольга знала, как иногда манит петля или большая доза крысиного яда. Она бросила педучилище и поступила в учительский институт, зная, что никогда не будет заниматься чужими детьми – не воровской подстилке, переходящей от одного к другому, мечтать об этом. Мечты о собственных детях Ольга похоронила в девятнадцать, когда ее после неудачного аборта у «проверенной акушерки» привезли в больницу с окровавленной простынью между ног.
Врач, который делал операцию, ничего ей не сказал, только приходил, щупал живот и кивал своим мыслям. А вот медсестра, перевидавшая таких как она дур, повесив новую банку крови, сказала.
- Не хотела этого, так теперь никакого не будет.
И заплакала вместе с Ольгой.
Единственное, что удерживало Ольгу от той же петли – мечта матери увидеть дочь выпускницей института. Педагогом. И только эта мечта держала на этом свете не привыкшую жаловаться, с трудом передвигающую ноги, рано состарившуюся женщину. Ради нее Ольга жила, слала письма и раз в полгода ездила проведать. Городскую «мадаму», которой она теперь стала, никто из бывших деревенских ухажеров тронуть не смел – догадывались, что теперь дело женским плачем не кончится. Мама, видимо, тоже чувствовала, что дочь не так счастлива, как хотела бы казаться, и потому не расспрашивала ее о «той» жизни, довольствовалась тем, что Ольга рассказывала сама. Теперь она вполне могла бы отомстить дяде, который не стеснялся при встрече смотреть ей в глаза и ухмыляться, чужими руками. В первое время Ольге казалось, что она вот-вот шепнет свою просьбу кому нужно. Но прошел год, другой, а дядя все жил и ухмылялся. Ольге оказалось легче убедить себя в том, что тогда она сама была виновата.
Учеба, к которой она так стремилась, тоже не приносила удовлетворения – ведь все это было зря, лишь ради отличного аттестата и материнской радости. Неожиданной отдушиной для Ольги стало пение.
В институте, в отличие от училища, Ольгу сразу взяли в оборот комсомольцы-активисты, которых ее подозрительные знакомства почему-то не отпугнули. Тут-то и выяснилось, что у нее прекрасный голос и слух, позволяющий без труда перепеть, что угодно. Председатель кружка самодеятельности очкарик Сережа, немножко в нее влюбленный, даже попытался скандалить с приехавшим за ней «уважаемым в городе человеком», когда тот заявился раньше положенного.
Окунуться на некоторое время в чужую жизнь, полюбить, потерять или наоборот встретить – это стало для Ольги минутным облегчением, ведь с ней самой ничего подобного уже не могло случиться. Так ей казалось.
В тот прохладный весенний вечер она пела с особенным удовольствием – ее нынешний любовник с дружками не показывался после недавнего шухера. Будь он здесь, заставил бы ее позже петь только для него, а то, что дарили ей песни, Ольга ни с кем не любила делить. Перед сценой в городском парке топтались те же, что и всегда, парочки и все те же одиночки ждали приглашения в стороне. Ольга, вместе с героиней песни встречавшая своего милого, смотрела на них лишь мельком, но на том, прежде здесь не виданном парне задержала взгляд, затем отвела. И снова вернулась.
Парень не был ни высок, ни красив и даже одет без той праздничной тщательности, с которой обычно ходили на танцы. Он смотрел на Ольгу, почти не моргая и, кажется, не дыша, и взгляд его не был, как обычно случалось, восторженным или масляно-оценивающим. Ольгу заворожила уверенность и спокойствие этого лица и взгляда, потому она снова и снова к ним возвращалась, ожидала, что парень заволнуется, махнет ей рукой, подмигнет – хоть что-то. Но тот лишь смотрел.
Какая впрочем, разница, в конце концов, они все в лучшем случае смотрели, а в худшем… Ольга отлично помнила романтического красавца капитана, вихрем ворвавшегося в ее жизнь словно на алых парусах, решившего спасти ее, увезти, жениться. После «разговора» в подворотне капитана быстро подлатали в госпитале и отправили в другую часть, так и кончилась любовь. В отличие от капитана один из сокурсников Ольги проявил неразумное упорство и потому вовсе пропал.
После ее выступления знакомые с правилами обращения поклонники выразили свой восторг и оставили Ольгу в покое, и только один или не знающий в чем дело, или отчаянный увязался следом.
- Тебе не стоит за мной ходить, - чуть обернулась она к тому самому спокойному парню.
- Я провожу, - поставил ее в известность осмелевший, приблизившийся ухажер и протянул ветку сирени, которую рвать в парке запрещалось.
- Не нужно. Иди обратно, танцы еще не кончились.
- Почему? - речь давалась парню с явным трудом, как будто он прислушивался к чему-то кроме слов. – Ты ни с кем не связана, то есть не замужем, а я тебе понравился.
- Я смотрела на тебя потому, что раньше здесь не видела, а не потому что понравился! – Ольга начала терять терпение. – Чтобы быть связанной, необязательно выходить замуж, - тихо, только для себя добавила она, но парень услышал.
- Необязательно.
- У меня есть любовник, и ему не нравится, когда за мной кто-то ходит, понятно?
- Понятно, - сказал парень, но отставать и не подумал.
- Я сказала, не ходи за мной! – под фонарем Ольга остановилась, говорить она старалась тише, чтобы не привлекать внимание случайных прохожих. – Ты, теленок… - и она запнулась, разглядев вблизи какие у парня необычные глаза – темно-зеленые с желтыми искрами. Да, наверное, все дело было в цвете, потому что, встретившись с незнакомцем взглядом, Ольга вдруг ощутила странное смущение, робость, которые в обращении с мужчинами уже давно потеряла.
Парень воспользовался мгновением и все-таки всучил ей сирень. По пути к Ольгиному общежитию – она отказывалась переезжать в дом или квартиру, зная, что ее тут же превратят в хазу – парень узнал и то, кто именно Ольгин любовник, и что он может сделать за эти невинные провожания. Затем Ольга поупражнялась в острословии, насмехаясь над поклонником, которому по виду едва можно было дать двадцать. Но парень все снес и довел ее до дверей общежития.
Ольга и хотела бы думать, что рассталась с ним без сожаления, но в холодной, обставленной с городским шиком комнате ее ждали лишь конспекты, мамины письма и ожидание очередного свидания, которое было мучительнее самого свидания.
- Ты можешь пойти ко мне, - предложил, видимо, заметивший ее секундное колебание парень. До него так и не дошло, что за одни эти слова его запросто могут забить до смерти.
Ольга не стала прощаться.
А утром, первым, что она увидела, выглянув в окно, был тот самый парень. Он пил, черпая ладонью дождевую воду и, похоже, прождал здесь всю ночь. Ольга едва не отпрыгнула от окна, встретившись с ним взглядом. Ни злости, ни оскорбленных чувств, ни слепого обожания – ничего из того, что заставляет мужчину мерзнуть под окнами женщины, в этих глазах не было. Парень был так же нечеловечески спокоен, как накануне.
Он проводил так и не заговорившую с ним Ольгу до булочной и обратно. Учитывая, сколько человек их видели вместе, парень уже наухаживал себе на смертный приговор. О чем Ольга ему и сообщила, но опять не добилась не то что испуга – ничего.
День она просидела над учебниками, а каждый раз, когда выглядывала в окно, встречала все тот же спокойный взгляд, и учеба не ладилась. Вечером Ольга вышла погулять, но молчать смогла недолго – мужчины в ее жизни не отличались ни терпением, ни упорством.
- Ты ел что-нибудь?
- У меня был с собой хлеб, - просто ответил парень.
- Почему ты никак не уйдешь домой? - Ольга и не заметила, когда начала переживать за него.
- Мой дом теперь там, где ты.
Ольга с досадой замахнулась на этого дурака, ведь и себя и ее угробит, но не ударила, приученная к тому, что любовники, не стесняясь, били в ответ.
- Тоже мне жених! Откуда ты хоть взялся, ты из какой деревни? – больше для того, чтобы найти, чем его обидеть, спросила Ольга. Парень выглядел скорее городским – незагорелый, руки не убитые тяжелой работой, и точно лет двадцати, не старше.
- Я из поселка, у которого нет названия, - заинтересованно блеснув глазами на слово «жених», ответил парень, - и я никогда не ударю тебя. Тебе совсем не нужно меня бояться.
Ольга возмущенно фыркнула и прибавила шаг, парень не отставал.
- Ты здесь учишься? – снова спросила она через некоторое время.
- Да. Техучилище на автомеханика закончил.
- Хорошо закончил?
- С отличием.
- Родители, наверное, тобой гордятся, - ей почему-то было очень трудно представить его родителей.
- Они умерли, - подтвердил ее догадку парень. – А дяди будут больше рады, если я подругу, то есть жену приведу.
- Дяди, у тебя их много? – от упоминания этого родства у Ольги привычно захолодело, замерло все внутри.
- Весь поселок. Дяди, тети, братья.
- Это где-то на Кавказе? – Ольга даже остановилась.
- Нет, здесь, под Тобольском. Мы не кровные родственники, но в чем-то даже больше связаны друг с другом.
- Ах, вот оно что! – теперь она вспомнила рассказы о не то диких общинах, не то о раскольниках, которые целыми деревнями жили в лесах вдали от людей и никак не сообщались с «миром». Это объясняло и целый поселок родни, которая могла поколениями плодиться между собой, и странности самого парня. Да, с ним надо быть осторожнее, а то еще очнешься с мешком на голове по пути в тот поселок без названия. И неизвестно еще что лучше – приехать туда в качестве жены или в качестве жертвоприношения какому-нибудь божку.
- Я никогда не причиню тебе боль, - вдруг с особенной серьезностью снова заявил парень.
И Ольга впервые испугалась, а вдруг он мысли умеет читать или что там еще у дикарей бывает? Одно она знала точно – от зверя нельзя, поддавшись страху, бежать.
- Так значит, тебя отправили в город, чтобы ты получил образование и нашел жену? – как можно беспечнее спросила она.
- Чтобы я решил, могу жить среди людей или не могу, - с искренней простотой ответил парень. – Я не знал, что встречу тебя.
- Я ничего тебе не обещала! – заранее возмутилась отчего-то взволнованная безыскусным признанием Ольга. – Я даже имени твоего не знаю.
- Константин, - парень попытался улыбнуться, но получилось у него не очень хорошо, как-то жутковато. – И я дождусь, когда ты пообещаешь.
Она вновь, в который уже раз зло высмеяла и внешность его, и невысокий рост – чуть ниже ее – и явную бедность, и деревенские повадки, которых, впрочем, не было. Она, прекрасно знакомая с тропинками в парке, попыталась от него убежать, но карауливший последние сутки голодный Константин легко ее настиг, позволил сбежать – и опять внезапно поймал. Ольга прекратила бегать от него, потому что заметила, что преследователю эта игра нравится! В последний раз она, оборачиваясь назад, слегка запнулась, и Костик, предупреждая падение, ее обнял, впрочем, отпустил почти сразу, только глубоко вдохнул ее запах.
- Духи понравились? - спросила запыхавшаяся Ольга, собираясь после положительного ответа озвучить стоимость флакончика шанели – явно не по карману этому Константину.
- Духи – нет. А ты пахнешь лучше всех, кого я только чуял.
- Да что ты в этом понимаешь! – поправляя волосы и воротничок, срезала его Ольга.
- Все, - в этот раз Константин не смолчал и не уступил. – Эти духи пахнут женщиной, которая хочет спать со многими мужчинами, а ты не такая.
Ольга даже не рассмеялась, не сказала, что он ничего о ней не знает, она плотнее закуталась в шаль и пошла домой.
Она не озвучила приглашение, не обернулась, лишь придержала за собой дверь общежития – если судьба, Константин все поймет. Он понял и прошел следом. Зная, как податливы становятся мужчины, стоит их подразнить желаемым, Ольга собиралась убедить этого странного парня уехать, а не выйдет, так хоть приласкать его напоследок.
- В комнате посиди, я ужин разогрею, - она быстро поджарила большую сковороду вареной картошки и пару котлет, оставшихся от обеда, а вернувшись, застала Константина за подкручиванием расшатавшейся ручки на оконной раме. Давно покосившаяся дверца шкафа тоже держалась прямо. И все это Константин сделал обломком старого гвоздя, неудачно вбитого кем-то из прошлых жильцов в дверной косяк.
После того, как он без спешки, но ни на что не отвлекаясь, уговорил всю сковороду и буханку хлеба, Ольга, по вечерам обходившаяся лишь чаем, насмешливо спросила.
- Наелся?
- Нет.
Ольга поджарила еще сковороду картошки и открыла две банки рыбных консервов. Костик, не снижая темпа, съел и это.
Ольга заняла у соседки макарон и сварила их с банкой тушенки целую кастрюлю.
Неизвестно, куда в него столько вмещалось, но Константин съел и макароны, после чего, наконец, признал, что сыт.
Любой другой человек после такого ужина не смог бы подняться, Константин же выпил кружку чая и спросил, нет ли у Ольги каких-нибудь инструментов – поправить скрипучие половицы. В отсутствие инструментов он обошелся обычным столовым ножом да еще вышел на улицу, наскреб какой-то смолы и щепок. И пол, вынуждавший хозяйку ходить лишь «по тропкам», наконец, умолк. Вид того, как гость возится с половицами, отчего-то нагнал на Ольгу печаль по несбывшемуся – по той жизни, которую они с матерью так желали и которая у одной из них была недолго, а у второй не будет никогда.
От давно запретной, бесполезной грусти Ольге захотелось то ли петь, то ли плакать, и она спросила Константина о первом.
- Нет, не умею, то есть умею, но не так, - он снова затруднялся объяснить простые, казалось бы, вещи. – А вот у тебя очень красивый голос.
И этот комплимент, даже такой неловкий тронул растревоженную Ольгу неожиданно глубоко.
Но спеть ей так и не пришлось – едва на патефоне заиграл припев к Молдаванке, которую заказал Константин, как незапертая дверь рывком распахнулась, и в комнату ввалились шестерки Ольгиного любовника. О том, что на нее стукнул кто-то из соседей, Ольга подумает потом, а тогда она, не рассуждая, чем это грозит ей самой, встала между бандитами и странным парнем, которого знала всего-то одни сутки. Она говорила, что Константин ее земляк, что зашел только передать ей письмо от матери, и многое другое, уже откровенно надуманное, но спасительное.
- А мы легонько с ним поговорим, раз земляк, - старший из шестерок гоготнул своим и словно ненароком прихватил Ольгу за зад. Она стерпела, лишь бы те сдержали обещание.
А вот Константин не стерпел, и старший заорал, хватаясь за вывернутую из суставов руку.
- Дверь запри и ни о чем не волнуйся, - сообщая Ольге свое спокойствие, велел этот странный, словно не было рядом урок с финками, и ушел.
А ведь Ольга думала, что уже разучилась волноваться – бессмысленное, лишь отнимающее силы занятие, тем более что расклад ясен. Один безоружный против троих, у которых рука точно не дрогнет. И Ольга побежала к соседу Николаю Степанычу, тот, пока фронтовые ранения не загнали его на раннюю пенсию, служил здесь участковым и такого разгула преступности не позволял. Степаныч встрепенулся как старый боевой конь и, хромая, поскакал удерживать бандитов от убийства. А его жена впервые с искренней ненавистью посмотрела на Ольгу, ведь мужем, пусть и инвалидом, она дорожила и боялась потерять.
К тому времени уже стемнело, и как ни вглядывалась Ольга в окно, как ни прислушивалась, о происходящем в недалекой глухой подворотне ничего не узнала.
Они вернулись неожиданно быстро – Константин и опирающийся на него Николай Степаныч. Фронтовик еще что-то втирал своему молодому спутнику, делился боевым опытом или рассказывал о прежних заслугах. А перед тем, как отдаться на милость встретившей его слезами и упреками – прям как во времена службы – жены, Степаныч отозвал Ольгу в сторонку и шепнул, чтоб шла замуж, мол, парень что надо, броня.
- Ты петь собиралась, - напомнил вернувшийся невредимым Константин и кивнул на патефон.
Но Ольге было не до песен, она коротко ощупала Константиновы крепкие, какие-то чересчур жесткие под рубашкой плечи и поцеловала его, и вздохнула от облегчения, почувствовав, как вокруг ее талии смыкаются в объятии его руки.
Ее прежние мужчины, едва получив намек на согласие, дальше уже не терялись и не особенно деликатничали, поэтому для Ольги стало неожиданностью осторожное облизывание ее губ, затем всего лица, а за ним и шеи. Константин как будто пробовал ее на вкус и так увлекся, что совсем не спешил в койку и только обнимал все теснее и шире.
- Ты собираешься меня съесть? – Ольга вдруг отчего-то почувствовала себя будто слегка захмелевшей и потому вопрос, действительно ее волновавший, вышел даже игривым.
- Ни в коем случае. И никто не тронет тебя, пока я жив, - Константин так строго это заявил, что она не стала спорить.
- Так мы ляжем? – спросила она некоторое время спустя – странный Костик ее еще даже не лапал, но на вопрос серьезно кивнул и тут же разделся донага, споро складывая одежду. Ольга осмотрела его пристально, нарочно, чтобы смутить, но вместо этого смутилась сама, когда голый Константин откинул покрывало с одеялом и проверил ее кровать – годится ли. Предыдущим ее любовником Ольге в такие моменты удавалось командовать, да и остальные легко бездумно обещали, что бы она ни просила, Костик же осмотрел врученный ему презерватив с недоумением.
- Это зачем?
- Я так хочу, - с вызовом ответила Ольга, не снявшая еще даже шаль. Забеременеть ей не грозило, но вот вытираться после и застирывать простынь она ненавидела до тошноты.
Константин кивнул, разорвал упаковку, осмотрел стандартное изделие №2, положил его в рот и принялся сосредоточенно разжевывать, но заметив, как Ольга на него смотрит – выплюнул.
- Ты не знаешь что такое презерватив, - подвела она итог. – Ты вообще хоть раз был с девушкой?
- Нет, не был, - ничуть этого не стыдясь, признался тот, кого она пригласила в свою постель.
Неопытных и диких у Ольги тоже еще не бывало.
Сложности не заставили себя ждать. Когда она погасила свет, зная, что фонаря с улицы будет достаточно, без спешки, позволяя себя рассмотреть, разделась, выяснилось, что этой нехитрой прелюдии оказалось мало, чтобы уже надеть презерватив.
Ольга, оставшаяся в одной лишь комбинации, соблазнительно покрутилась.
Костик даже не дрогнул.
Она, изгибаясь в талии, оседлала его колени, погладила будто специально напряженные мышцы груди, плеч.
И только тогда, когда Константин ее обнял и принялся снова лизать ей шею, ожидаемая реакция все же возникла.
Ольга помогла ей рукой, добилась-таки полноценной готовности и подумала, что неудивительно, что у этого дикаря ни разу не было женщины. Она заставила Костика лечь на спину и собралась все сделать сама, но пристроиться не успела - неопытный любовник вдруг очень ловко перевернулся и подмял ее под себя. Что ж, это всего лишь несколько менее удобный для нее вариант. Но Костик только лизал, нежно покусывал ее шею, вызывая этим щекотные мурашки, и как будто не знал, куда следует деть руки.
А ведь и правда не знает, - напомнила себе Ольга и, скользнув между их тел, попыталась направить его в себя. – Ну, давай же, туда!
- Но ты сейчас не хочешь, - после целой минуты в течение которой его тянули за то, что Ольга про себя уничижительно именовала «отростком», с непониманием отозвался Костик.
- Хочу, милый. Я же здесь, с тобой, - поощрительно заворковала Ольга.
- Нет, не хочешь. Ты не ждешь удовольствия от сношения.
- Послушай, милый, - такой несвоевременной упертости от дикаря Ольга не ожидала. – Женщины устроены иначе, чем мужчины, наше удовольствие совсем-совсем маленькое, ты его и не заметишь. Так что давай уже.
- Это неправильно, - и по тому, как голый Костик это сказал, стало ясно, что сложности еще только начинаются.
- И что же в этом неправильного? - Ольга выбралась из-под него и укуталась в одеяло, чтоб не мерзнуть. Топить в общежитии уже прекратили.
- Сначала ты должна захотеть, потом я. И только потом можно. Сношение, - у Константина снова начались проблемы с речью, но в этом не было ничего странного кроме самих его дикарских понятий.
- И ты хоть раз видел, чтобы было по-твоему? - ехидно спросила Ольга, у которой желание одарить героя уже напрочь пропало.
- В поселке у каждой пары так. Потом, когда уже сживутся, оба могут начинать сношения, но сначала надо привыкнуть друг к другу.
- Не хочу тебя разочаровывать, - Ольга и не пыталась представить, чего именно мог насмотреться в диком поселке этот странный парень, – но для женщины в этом нет никакого удовольствия. В лучшем случае, она делает это с тем, кто ей не отвратителен и не причиняет ей боли.
- Это неправильно.
- Как знаешь, - спорить с такой упертостью было бы неразумно. – Но я могу предложить тебе только это.
- Тогда я буду лизать тебя, - с неподходящей этой фразе серьезностью поставил в известность Костик.
Ольга усмехнулась и кивнула.
Сначала она приняла это облизывание за дикий вариант предварительных ласк, но, очевидно, было что-то еще, пока ею не понятое. По обстоятельности и серьезности Константина это действо можно было принять за какой-то ритуал. И самое странное, что на Ольгу что-то и впрямь действовало. Сначала появилась и укрепилась легкость в теле и мыслях, как при несильном опьянении, потом облизанная с подсыхающей слюной кожа приятно потеплела, Ольге не требовалось больше одеяло. Расслабленная, томная она лежала на спине словно сквозь сон замечая, как Костик без всякого девственного смущения понемногу стаскивает с нее комбинацию, освобождая место для лизания. Но когда он добрался до ее живота, Ольга вскинулась и придержала ткань рукой. Комбинация нарочно была такого покроя, чтобы показать то, что хотят увидеть, не раздеваясь окончательно, неширокий продольный шрам на животе в число доступных зрелищ не входил. Константин не стал отталкивать ее руку, а прижался всем лицом рядом и лежал так долго, что Ольге показалось, что он уснул. Но Костик вдруг отмер и двинулся ниже. Тут Ольгу охватило беспокойство другого рода – она давно жила по понятиям своих «благодетелей», и по этим понятиям мужчина так делать ни за что бы ни стал. Однако именно на этом запретном для мужчин акте падения Константин впервые потерял свое нечеловеческое спокойствие. Он уткнулся лбом в ее лобковые завитки и жадно, скоро задышал ей между ног, так что Ольге стало очень неловко, но он стиснул ее бедра, не дав отстраниться, и застонал болезненно и сладко.
- Ты что это удумал? – сиплым шепотом заговорила Ольга и потянула его за ухо – стригся Константин коротко. – Вылезай.
А когда Костик послушно поднял голову, она приоткрыла рот от ужаса, но крикнуть так и не смогла. Во тьме, слабо разгоняемой фонарным светом, глаза ее необычного любовника светились зеленым.
Константин, впрочем, и на неслышный крик отреагировал быстро, закрыл глаза, тряхнул головой, и волчья зелень глаз тут же погасла.
- Как это? Что? Что? – Ольга так испугалась, что обняла вернувшегося на прежнюю позицию, лицом к лицу, Константина и ждала его слов о том, что ей все почудилось.
- У меня так бывает, ты не пугайся, - поглаживая ее по спине, попросило чудовище.
Нца, жестокость в моем понимании. Толком не вычитываю.
Писаться будет пока отстанет.
4 тыс словКогда Ольгиного отца арестовали как врага народа, она была еще слишком мала, чтобы понимать, что это значит. Она едва помнила, как безобразно и страшно плакала мама, когда черные люди его уводили, очень слабо помнила, как потом односельчане разграбили их дом, а потом и вовсе выгнали мать с ребенком из деревни. Ольгины родители работали учителями в местной школе и пользовались особенным за то уважением, она помнила их большой светлый дом, цветастый половик в своей комнате, вышитые и плетеные салфетки и скатерть, каких ни у кого больше не было. Все это сгинуло в момент, и они с матерью бежали среди ночи в лес, чтобы спрятаться от тех, кто раньше снимал перед ними шапку и неловко спрашивал: «Ну, как там мой балбес, Ирина Витальевна? Не озорует более?»
Зато Ольга хорошо помнила, как голодно было до войны, как еще более голодно и страшно стало в войну. Но, как ни странно, хуже всего стало, когда после Победы ее отцу посмертно объявили амнистию. Они с матерью должны были осесть в каком-нибудь колхозе и осели у дальних родственников. Ольга пошла в школу и зубрила ненавидимые до слез постулаты равенства, братства и свободы, мать, растерявшая здоровье, как могла работала в колхозе. И обе они должны были быть бесконечно благодарны власти, которая позволила им вернуться в общество.
Одноклассницы жаловались кто на веснушки, кто на вздернутый или длинный нос, Ольга же и не пыталась объяснить, как на самом деле этим девочкам повезло. Едва ей стукнуло двенадцать, как на нее стали обращать внимание взрослые парни и мужчины, а мать тревожилась и оплакивала дочернюю такую опасную красоту. Сама Ольга тогда в себе никакой красоты не замечала, разве что волосы золотистые, богатые, а остальное – как у всех. Послушная матери она нигде не ходила одна, не сбегала на свидания, хотя иногда ну, очень хотелось, а назойливые поклонники чуть ли не лезли в дом, предлагали подарки и даже деньги, которых тогда ни у кого не было. Ольга подбила глаз тащившему ее на сенник председательскому сынку, который войну благополучно отсидел в тылу по «херне», и только позже узнала, что мать за это долго и унизительно извинялась перед его ни дня не работавшей мамашей.
Когда Ольге стукнуло пятнадцать, ее дядя подкараулил ее вечером и, заткнув рот, отнес в сарай. Мать тогда кричала и рыдала еще страшнее, чем когда отца забирали, но что она могла сделать? В милицию или на товарищеский суд с таким ходить было не принято – только опозоришься. Поэтому она лишь утерла дочери слезы, успокоила, как могла и собрала все, что у них обеих было ценного. Ее саму из колхоза никто не отпустил бы, а вот Ольга вполне могла уехать в город, поступить в педучилище, как мечтала. Ведь доченька у нее умница, а порядки в городе построже, чем в деревне, так думала Ирина Витальевна, жившая в городе очень недолго да и слишком давно.
Приехав в Тобольск, Ольга еще на вокзале поняла, что продать материны вязанные платки, как они обе рассчитывали, будет очень непросто. Платки впрочем, очень ей пригодились – за белье в общежитии потребовали полтинник, и Ольга заворачивалась в них, чтобы уснуть.
Единственная ненужная трата, которую она себе все-таки позволила, были 11копеек на самое дешевое фруктовое мороженое. Одноклассницы не врали, Ольга ничего вкуснее в своей жизни не ела.
Но на этом городские радости для нее и закончились. Директор педучилища пожелал лично проводить с ней собеседование. Мать ведь учила ее, как вести себя в таких случаях – заплачь, чтобы и слезы, и сопли, и глаза красные. Ольга не смогла, она молча отбивалась и заплакала только после, когда вышла с наказом подумать, хочет ли она учиться в этом заведении. А ведь у нее в аттестате одни пятерки!
- Смотри-ка, какая краля! А что это мы плачем, а кто это нас обидел?
К Ольге подкатили развязно вихляющие парни в кепках и с папиросками в зубах, и даже она, не знавшая городских порядков, сразу поняла, кто они такие. Но именно бандиты оказались человечнее всех, кого ей здесь приходилось встречать.
Так Ольга поступила в педучилище без личного собеседования у директора, нашла общежитие «покозырнее» и начала карьеру от «крали» до «марухи».
Ей было не привыкать к роли изгоя, но маруху сначала одного, затем другого, третьего «уважаемого в городе человека» никто не смел тронуть, никто не таскал у нее продукты и здоровались вежливо. Вот только платить за это удобное отщепенство приходилось так, что только сама Ольга знала, как иногда манит петля или большая доза крысиного яда. Она бросила педучилище и поступила в учительский институт, зная, что никогда не будет заниматься чужими детьми – не воровской подстилке, переходящей от одного к другому, мечтать об этом. Мечты о собственных детях Ольга похоронила в девятнадцать, когда ее после неудачного аборта у «проверенной акушерки» привезли в больницу с окровавленной простынью между ног.
Врач, который делал операцию, ничего ей не сказал, только приходил, щупал живот и кивал своим мыслям. А вот медсестра, перевидавшая таких как она дур, повесив новую банку крови, сказала.
- Не хотела этого, так теперь никакого не будет.
И заплакала вместе с Ольгой.
Единственное, что удерживало Ольгу от той же петли – мечта матери увидеть дочь выпускницей института. Педагогом. И только эта мечта держала на этом свете не привыкшую жаловаться, с трудом передвигающую ноги, рано состарившуюся женщину. Ради нее Ольга жила, слала письма и раз в полгода ездила проведать. Городскую «мадаму», которой она теперь стала, никто из бывших деревенских ухажеров тронуть не смел – догадывались, что теперь дело женским плачем не кончится. Мама, видимо, тоже чувствовала, что дочь не так счастлива, как хотела бы казаться, и потому не расспрашивала ее о «той» жизни, довольствовалась тем, что Ольга рассказывала сама. Теперь она вполне могла бы отомстить дяде, который не стеснялся при встрече смотреть ей в глаза и ухмыляться, чужими руками. В первое время Ольге казалось, что она вот-вот шепнет свою просьбу кому нужно. Но прошел год, другой, а дядя все жил и ухмылялся. Ольге оказалось легче убедить себя в том, что тогда она сама была виновата.
Учеба, к которой она так стремилась, тоже не приносила удовлетворения – ведь все это было зря, лишь ради отличного аттестата и материнской радости. Неожиданной отдушиной для Ольги стало пение.
В институте, в отличие от училища, Ольгу сразу взяли в оборот комсомольцы-активисты, которых ее подозрительные знакомства почему-то не отпугнули. Тут-то и выяснилось, что у нее прекрасный голос и слух, позволяющий без труда перепеть, что угодно. Председатель кружка самодеятельности очкарик Сережа, немножко в нее влюбленный, даже попытался скандалить с приехавшим за ней «уважаемым в городе человеком», когда тот заявился раньше положенного.
Окунуться на некоторое время в чужую жизнь, полюбить, потерять или наоборот встретить – это стало для Ольги минутным облегчением, ведь с ней самой ничего подобного уже не могло случиться. Так ей казалось.
В тот прохладный весенний вечер она пела с особенным удовольствием – ее нынешний любовник с дружками не показывался после недавнего шухера. Будь он здесь, заставил бы ее позже петь только для него, а то, что дарили ей песни, Ольга ни с кем не любила делить. Перед сценой в городском парке топтались те же, что и всегда, парочки и все те же одиночки ждали приглашения в стороне. Ольга, вместе с героиней песни встречавшая своего милого, смотрела на них лишь мельком, но на том, прежде здесь не виданном парне задержала взгляд, затем отвела. И снова вернулась.
Парень не был ни высок, ни красив и даже одет без той праздничной тщательности, с которой обычно ходили на танцы. Он смотрел на Ольгу, почти не моргая и, кажется, не дыша, и взгляд его не был, как обычно случалось, восторженным или масляно-оценивающим. Ольгу заворожила уверенность и спокойствие этого лица и взгляда, потому она снова и снова к ним возвращалась, ожидала, что парень заволнуется, махнет ей рукой, подмигнет – хоть что-то. Но тот лишь смотрел.
Какая впрочем, разница, в конце концов, они все в лучшем случае смотрели, а в худшем… Ольга отлично помнила романтического красавца капитана, вихрем ворвавшегося в ее жизнь словно на алых парусах, решившего спасти ее, увезти, жениться. После «разговора» в подворотне капитана быстро подлатали в госпитале и отправили в другую часть, так и кончилась любовь. В отличие от капитана один из сокурсников Ольги проявил неразумное упорство и потому вовсе пропал.
После ее выступления знакомые с правилами обращения поклонники выразили свой восторг и оставили Ольгу в покое, и только один или не знающий в чем дело, или отчаянный увязался следом.
- Тебе не стоит за мной ходить, - чуть обернулась она к тому самому спокойному парню.
- Я провожу, - поставил ее в известность осмелевший, приблизившийся ухажер и протянул ветку сирени, которую рвать в парке запрещалось.
- Не нужно. Иди обратно, танцы еще не кончились.
- Почему? - речь давалась парню с явным трудом, как будто он прислушивался к чему-то кроме слов. – Ты ни с кем не связана, то есть не замужем, а я тебе понравился.
- Я смотрела на тебя потому, что раньше здесь не видела, а не потому что понравился! – Ольга начала терять терпение. – Чтобы быть связанной, необязательно выходить замуж, - тихо, только для себя добавила она, но парень услышал.
- Необязательно.
- У меня есть любовник, и ему не нравится, когда за мной кто-то ходит, понятно?
- Понятно, - сказал парень, но отставать и не подумал.
- Я сказала, не ходи за мной! – под фонарем Ольга остановилась, говорить она старалась тише, чтобы не привлекать внимание случайных прохожих. – Ты, теленок… - и она запнулась, разглядев вблизи какие у парня необычные глаза – темно-зеленые с желтыми искрами. Да, наверное, все дело было в цвете, потому что, встретившись с незнакомцем взглядом, Ольга вдруг ощутила странное смущение, робость, которые в обращении с мужчинами уже давно потеряла.
Парень воспользовался мгновением и все-таки всучил ей сирень. По пути к Ольгиному общежитию – она отказывалась переезжать в дом или квартиру, зная, что ее тут же превратят в хазу – парень узнал и то, кто именно Ольгин любовник, и что он может сделать за эти невинные провожания. Затем Ольга поупражнялась в острословии, насмехаясь над поклонником, которому по виду едва можно было дать двадцать. Но парень все снес и довел ее до дверей общежития.
Ольга и хотела бы думать, что рассталась с ним без сожаления, но в холодной, обставленной с городским шиком комнате ее ждали лишь конспекты, мамины письма и ожидание очередного свидания, которое было мучительнее самого свидания.
- Ты можешь пойти ко мне, - предложил, видимо, заметивший ее секундное колебание парень. До него так и не дошло, что за одни эти слова его запросто могут забить до смерти.
Ольга не стала прощаться.
А утром, первым, что она увидела, выглянув в окно, был тот самый парень. Он пил, черпая ладонью дождевую воду и, похоже, прождал здесь всю ночь. Ольга едва не отпрыгнула от окна, встретившись с ним взглядом. Ни злости, ни оскорбленных чувств, ни слепого обожания – ничего из того, что заставляет мужчину мерзнуть под окнами женщины, в этих глазах не было. Парень был так же нечеловечески спокоен, как накануне.
Он проводил так и не заговорившую с ним Ольгу до булочной и обратно. Учитывая, сколько человек их видели вместе, парень уже наухаживал себе на смертный приговор. О чем Ольга ему и сообщила, но опять не добилась не то что испуга – ничего.
День она просидела над учебниками, а каждый раз, когда выглядывала в окно, встречала все тот же спокойный взгляд, и учеба не ладилась. Вечером Ольга вышла погулять, но молчать смогла недолго – мужчины в ее жизни не отличались ни терпением, ни упорством.
- Ты ел что-нибудь?
- У меня был с собой хлеб, - просто ответил парень.
- Почему ты никак не уйдешь домой? - Ольга и не заметила, когда начала переживать за него.
- Мой дом теперь там, где ты.
Ольга с досадой замахнулась на этого дурака, ведь и себя и ее угробит, но не ударила, приученная к тому, что любовники, не стесняясь, били в ответ.
- Тоже мне жених! Откуда ты хоть взялся, ты из какой деревни? – больше для того, чтобы найти, чем его обидеть, спросила Ольга. Парень выглядел скорее городским – незагорелый, руки не убитые тяжелой работой, и точно лет двадцати, не старше.
- Я из поселка, у которого нет названия, - заинтересованно блеснув глазами на слово «жених», ответил парень, - и я никогда не ударю тебя. Тебе совсем не нужно меня бояться.
Ольга возмущенно фыркнула и прибавила шаг, парень не отставал.
- Ты здесь учишься? – снова спросила она через некоторое время.
- Да. Техучилище на автомеханика закончил.
- Хорошо закончил?
- С отличием.
- Родители, наверное, тобой гордятся, - ей почему-то было очень трудно представить его родителей.
- Они умерли, - подтвердил ее догадку парень. – А дяди будут больше рады, если я подругу, то есть жену приведу.
- Дяди, у тебя их много? – от упоминания этого родства у Ольги привычно захолодело, замерло все внутри.
- Весь поселок. Дяди, тети, братья.
- Это где-то на Кавказе? – Ольга даже остановилась.
- Нет, здесь, под Тобольском. Мы не кровные родственники, но в чем-то даже больше связаны друг с другом.
- Ах, вот оно что! – теперь она вспомнила рассказы о не то диких общинах, не то о раскольниках, которые целыми деревнями жили в лесах вдали от людей и никак не сообщались с «миром». Это объясняло и целый поселок родни, которая могла поколениями плодиться между собой, и странности самого парня. Да, с ним надо быть осторожнее, а то еще очнешься с мешком на голове по пути в тот поселок без названия. И неизвестно еще что лучше – приехать туда в качестве жены или в качестве жертвоприношения какому-нибудь божку.
- Я никогда не причиню тебе боль, - вдруг с особенной серьезностью снова заявил парень.
И Ольга впервые испугалась, а вдруг он мысли умеет читать или что там еще у дикарей бывает? Одно она знала точно – от зверя нельзя, поддавшись страху, бежать.
- Так значит, тебя отправили в город, чтобы ты получил образование и нашел жену? – как можно беспечнее спросила она.
- Чтобы я решил, могу жить среди людей или не могу, - с искренней простотой ответил парень. – Я не знал, что встречу тебя.
- Я ничего тебе не обещала! – заранее возмутилась отчего-то взволнованная безыскусным признанием Ольга. – Я даже имени твоего не знаю.
- Константин, - парень попытался улыбнуться, но получилось у него не очень хорошо, как-то жутковато. – И я дождусь, когда ты пообещаешь.
Она вновь, в который уже раз зло высмеяла и внешность его, и невысокий рост – чуть ниже ее – и явную бедность, и деревенские повадки, которых, впрочем, не было. Она, прекрасно знакомая с тропинками в парке, попыталась от него убежать, но карауливший последние сутки голодный Константин легко ее настиг, позволил сбежать – и опять внезапно поймал. Ольга прекратила бегать от него, потому что заметила, что преследователю эта игра нравится! В последний раз она, оборачиваясь назад, слегка запнулась, и Костик, предупреждая падение, ее обнял, впрочем, отпустил почти сразу, только глубоко вдохнул ее запах.
- Духи понравились? - спросила запыхавшаяся Ольга, собираясь после положительного ответа озвучить стоимость флакончика шанели – явно не по карману этому Константину.
- Духи – нет. А ты пахнешь лучше всех, кого я только чуял.
- Да что ты в этом понимаешь! – поправляя волосы и воротничок, срезала его Ольга.
- Все, - в этот раз Константин не смолчал и не уступил. – Эти духи пахнут женщиной, которая хочет спать со многими мужчинами, а ты не такая.
Ольга даже не рассмеялась, не сказала, что он ничего о ней не знает, она плотнее закуталась в шаль и пошла домой.
Она не озвучила приглашение, не обернулась, лишь придержала за собой дверь общежития – если судьба, Константин все поймет. Он понял и прошел следом. Зная, как податливы становятся мужчины, стоит их подразнить желаемым, Ольга собиралась убедить этого странного парня уехать, а не выйдет, так хоть приласкать его напоследок.
- В комнате посиди, я ужин разогрею, - она быстро поджарила большую сковороду вареной картошки и пару котлет, оставшихся от обеда, а вернувшись, застала Константина за подкручиванием расшатавшейся ручки на оконной раме. Давно покосившаяся дверца шкафа тоже держалась прямо. И все это Константин сделал обломком старого гвоздя, неудачно вбитого кем-то из прошлых жильцов в дверной косяк.
После того, как он без спешки, но ни на что не отвлекаясь, уговорил всю сковороду и буханку хлеба, Ольга, по вечерам обходившаяся лишь чаем, насмешливо спросила.
- Наелся?
- Нет.
Ольга поджарила еще сковороду картошки и открыла две банки рыбных консервов. Костик, не снижая темпа, съел и это.
Ольга заняла у соседки макарон и сварила их с банкой тушенки целую кастрюлю.
Неизвестно, куда в него столько вмещалось, но Константин съел и макароны, после чего, наконец, признал, что сыт.
Любой другой человек после такого ужина не смог бы подняться, Константин же выпил кружку чая и спросил, нет ли у Ольги каких-нибудь инструментов – поправить скрипучие половицы. В отсутствие инструментов он обошелся обычным столовым ножом да еще вышел на улицу, наскреб какой-то смолы и щепок. И пол, вынуждавший хозяйку ходить лишь «по тропкам», наконец, умолк. Вид того, как гость возится с половицами, отчего-то нагнал на Ольгу печаль по несбывшемуся – по той жизни, которую они с матерью так желали и которая у одной из них была недолго, а у второй не будет никогда.
От давно запретной, бесполезной грусти Ольге захотелось то ли петь, то ли плакать, и она спросила Константина о первом.
- Нет, не умею, то есть умею, но не так, - он снова затруднялся объяснить простые, казалось бы, вещи. – А вот у тебя очень красивый голос.
И этот комплимент, даже такой неловкий тронул растревоженную Ольгу неожиданно глубоко.
Но спеть ей так и не пришлось – едва на патефоне заиграл припев к Молдаванке, которую заказал Константин, как незапертая дверь рывком распахнулась, и в комнату ввалились шестерки Ольгиного любовника. О том, что на нее стукнул кто-то из соседей, Ольга подумает потом, а тогда она, не рассуждая, чем это грозит ей самой, встала между бандитами и странным парнем, которого знала всего-то одни сутки. Она говорила, что Константин ее земляк, что зашел только передать ей письмо от матери, и многое другое, уже откровенно надуманное, но спасительное.
- А мы легонько с ним поговорим, раз земляк, - старший из шестерок гоготнул своим и словно ненароком прихватил Ольгу за зад. Она стерпела, лишь бы те сдержали обещание.
А вот Константин не стерпел, и старший заорал, хватаясь за вывернутую из суставов руку.
- Дверь запри и ни о чем не волнуйся, - сообщая Ольге свое спокойствие, велел этот странный, словно не было рядом урок с финками, и ушел.
А ведь Ольга думала, что уже разучилась волноваться – бессмысленное, лишь отнимающее силы занятие, тем более что расклад ясен. Один безоружный против троих, у которых рука точно не дрогнет. И Ольга побежала к соседу Николаю Степанычу, тот, пока фронтовые ранения не загнали его на раннюю пенсию, служил здесь участковым и такого разгула преступности не позволял. Степаныч встрепенулся как старый боевой конь и, хромая, поскакал удерживать бандитов от убийства. А его жена впервые с искренней ненавистью посмотрела на Ольгу, ведь мужем, пусть и инвалидом, она дорожила и боялась потерять.
К тому времени уже стемнело, и как ни вглядывалась Ольга в окно, как ни прислушивалась, о происходящем в недалекой глухой подворотне ничего не узнала.
Они вернулись неожиданно быстро – Константин и опирающийся на него Николай Степаныч. Фронтовик еще что-то втирал своему молодому спутнику, делился боевым опытом или рассказывал о прежних заслугах. А перед тем, как отдаться на милость встретившей его слезами и упреками – прям как во времена службы – жены, Степаныч отозвал Ольгу в сторонку и шепнул, чтоб шла замуж, мол, парень что надо, броня.
- Ты петь собиралась, - напомнил вернувшийся невредимым Константин и кивнул на патефон.
Но Ольге было не до песен, она коротко ощупала Константиновы крепкие, какие-то чересчур жесткие под рубашкой плечи и поцеловала его, и вздохнула от облегчения, почувствовав, как вокруг ее талии смыкаются в объятии его руки.
Ее прежние мужчины, едва получив намек на согласие, дальше уже не терялись и не особенно деликатничали, поэтому для Ольги стало неожиданностью осторожное облизывание ее губ, затем всего лица, а за ним и шеи. Константин как будто пробовал ее на вкус и так увлекся, что совсем не спешил в койку и только обнимал все теснее и шире.
- Ты собираешься меня съесть? – Ольга вдруг отчего-то почувствовала себя будто слегка захмелевшей и потому вопрос, действительно ее волновавший, вышел даже игривым.
- Ни в коем случае. И никто не тронет тебя, пока я жив, - Константин так строго это заявил, что она не стала спорить.
- Так мы ляжем? – спросила она некоторое время спустя – странный Костик ее еще даже не лапал, но на вопрос серьезно кивнул и тут же разделся донага, споро складывая одежду. Ольга осмотрела его пристально, нарочно, чтобы смутить, но вместо этого смутилась сама, когда голый Константин откинул покрывало с одеялом и проверил ее кровать – годится ли. Предыдущим ее любовником Ольге в такие моменты удавалось командовать, да и остальные легко бездумно обещали, что бы она ни просила, Костик же осмотрел врученный ему презерватив с недоумением.
- Это зачем?
- Я так хочу, - с вызовом ответила Ольга, не снявшая еще даже шаль. Забеременеть ей не грозило, но вот вытираться после и застирывать простынь она ненавидела до тошноты.
Константин кивнул, разорвал упаковку, осмотрел стандартное изделие №2, положил его в рот и принялся сосредоточенно разжевывать, но заметив, как Ольга на него смотрит – выплюнул.
- Ты не знаешь что такое презерватив, - подвела она итог. – Ты вообще хоть раз был с девушкой?
- Нет, не был, - ничуть этого не стыдясь, признался тот, кого она пригласила в свою постель.
Неопытных и диких у Ольги тоже еще не бывало.
Сложности не заставили себя ждать. Когда она погасила свет, зная, что фонаря с улицы будет достаточно, без спешки, позволяя себя рассмотреть, разделась, выяснилось, что этой нехитрой прелюдии оказалось мало, чтобы уже надеть презерватив.
Ольга, оставшаяся в одной лишь комбинации, соблазнительно покрутилась.
Костик даже не дрогнул.
Она, изгибаясь в талии, оседлала его колени, погладила будто специально напряженные мышцы груди, плеч.
И только тогда, когда Константин ее обнял и принялся снова лизать ей шею, ожидаемая реакция все же возникла.
Ольга помогла ей рукой, добилась-таки полноценной готовности и подумала, что неудивительно, что у этого дикаря ни разу не было женщины. Она заставила Костика лечь на спину и собралась все сделать сама, но пристроиться не успела - неопытный любовник вдруг очень ловко перевернулся и подмял ее под себя. Что ж, это всего лишь несколько менее удобный для нее вариант. Но Костик только лизал, нежно покусывал ее шею, вызывая этим щекотные мурашки, и как будто не знал, куда следует деть руки.
А ведь и правда не знает, - напомнила себе Ольга и, скользнув между их тел, попыталась направить его в себя. – Ну, давай же, туда!
- Но ты сейчас не хочешь, - после целой минуты в течение которой его тянули за то, что Ольга про себя уничижительно именовала «отростком», с непониманием отозвался Костик.
- Хочу, милый. Я же здесь, с тобой, - поощрительно заворковала Ольга.
- Нет, не хочешь. Ты не ждешь удовольствия от сношения.
- Послушай, милый, - такой несвоевременной упертости от дикаря Ольга не ожидала. – Женщины устроены иначе, чем мужчины, наше удовольствие совсем-совсем маленькое, ты его и не заметишь. Так что давай уже.
- Это неправильно, - и по тому, как голый Костик это сказал, стало ясно, что сложности еще только начинаются.
- И что же в этом неправильного? - Ольга выбралась из-под него и укуталась в одеяло, чтоб не мерзнуть. Топить в общежитии уже прекратили.
- Сначала ты должна захотеть, потом я. И только потом можно. Сношение, - у Константина снова начались проблемы с речью, но в этом не было ничего странного кроме самих его дикарских понятий.
- И ты хоть раз видел, чтобы было по-твоему? - ехидно спросила Ольга, у которой желание одарить героя уже напрочь пропало.
- В поселке у каждой пары так. Потом, когда уже сживутся, оба могут начинать сношения, но сначала надо привыкнуть друг к другу.
- Не хочу тебя разочаровывать, - Ольга и не пыталась представить, чего именно мог насмотреться в диком поселке этот странный парень, – но для женщины в этом нет никакого удовольствия. В лучшем случае, она делает это с тем, кто ей не отвратителен и не причиняет ей боли.
- Это неправильно.
- Как знаешь, - спорить с такой упертостью было бы неразумно. – Но я могу предложить тебе только это.
- Тогда я буду лизать тебя, - с неподходящей этой фразе серьезностью поставил в известность Костик.
Ольга усмехнулась и кивнула.
Сначала она приняла это облизывание за дикий вариант предварительных ласк, но, очевидно, было что-то еще, пока ею не понятое. По обстоятельности и серьезности Константина это действо можно было принять за какой-то ритуал. И самое странное, что на Ольгу что-то и впрямь действовало. Сначала появилась и укрепилась легкость в теле и мыслях, как при несильном опьянении, потом облизанная с подсыхающей слюной кожа приятно потеплела, Ольге не требовалось больше одеяло. Расслабленная, томная она лежала на спине словно сквозь сон замечая, как Костик без всякого девственного смущения понемногу стаскивает с нее комбинацию, освобождая место для лизания. Но когда он добрался до ее живота, Ольга вскинулась и придержала ткань рукой. Комбинация нарочно была такого покроя, чтобы показать то, что хотят увидеть, не раздеваясь окончательно, неширокий продольный шрам на животе в число доступных зрелищ не входил. Константин не стал отталкивать ее руку, а прижался всем лицом рядом и лежал так долго, что Ольге показалось, что он уснул. Но Костик вдруг отмер и двинулся ниже. Тут Ольгу охватило беспокойство другого рода – она давно жила по понятиям своих «благодетелей», и по этим понятиям мужчина так делать ни за что бы ни стал. Однако именно на этом запретном для мужчин акте падения Константин впервые потерял свое нечеловеческое спокойствие. Он уткнулся лбом в ее лобковые завитки и жадно, скоро задышал ей между ног, так что Ольге стало очень неловко, но он стиснул ее бедра, не дав отстраниться, и застонал болезненно и сладко.
- Ты что это удумал? – сиплым шепотом заговорила Ольга и потянула его за ухо – стригся Константин коротко. – Вылезай.
А когда Костик послушно поднял голову, она приоткрыла рот от ужаса, но крикнуть так и не смогла. Во тьме, слабо разгоняемой фонарным светом, глаза ее необычного любовника светились зеленым.
Константин, впрочем, и на неслышный крик отреагировал быстро, закрыл глаза, тряхнул головой, и волчья зелень глаз тут же погасла.
- Как это? Что? Что? – Ольга так испугалась, что обняла вернувшегося на прежнюю позицию, лицом к лицу, Константина и ждала его слов о том, что ей все почудилось.
- У меня так бывает, ты не пугайся, - поглаживая ее по спине, попросило чудовище.
@темы: Ё-моё
-
-
14.05.2017 в 17:22-
-
14.05.2017 в 20:55-
-
14.05.2017 в 21:05Княгиня Ольга, до того интересного места еще неблизко. Видишь же, сложности).
Спасибо за отклик, не думала, что кто-то станет читать.
-
-
14.05.2017 в 22:09Не могу сказать, что так люблю гет в фиках, но это ж Вы!
-
-
14.05.2017 в 22:16Николай второйпольщены). Давайте уже на ты.Если не остыну, расскажу как Ольга флиртовала с Соло. И кому за это Костик желто-серый пух из попы повыдергивал.
-
-
14.05.2017 в 22:43И кому за это Костик желто-серый пух из попы повыдергивал.
Ну, я конечно - догадываюсь, но прочитать все равно хочу!
-
-
15.05.2017 в 14:31-
-
15.05.2017 в 20:31Зефири, мерси)
-
-
16.05.2017 в 21:24-
-
16.05.2017 в 21:26А насчет голодного урчания осторожнее, там уже есть один едок!
-
-
16.05.2017 в 22:12-
-
17.05.2017 в 21:01И еще вспомнилась цитата из "Покровских ворот", подходит персонажу:
"Константин" в переводе с античного - постоянный.
-
-
17.05.2017 в 21:35Постоянство - это определенно о нем)).
-
-
17.05.2017 в 23:09В древнерусском памятнике за 1282 г. говорится о волкодлаке, который гонит облака и изъедает луну. На Руси верили, что волхвы (языческие жрецы) могли превращаться в волков, и управлять погодой. Такими же способностями по хорутанским поверьям обладал языческий бог Перун. По мнению Ф. Буслаева, "остаток этого предания доселе сохранился в пословице: "Серый волк на небе звезды ловит".
Словом, Соло может спокойно засаживать огород, полив ему Плюша нашаманит.
-
-
18.05.2017 в 00:21а если шаманство вдруг не сработает, пробежится и поднимет лапу над каждой морковкой и редиской)-
-
18.05.2017 в 07:04-
-
18.05.2017 в 08:33-
-
18.05.2017 в 20:45А производитель волшебного удобрения в это время погрызет им ботинки).
-
-
23.05.2017 в 23:00оборотни, блин...
Х)))))))))
-
-
24.05.2017 в 19:27-
-
25.05.2017 в 11:30ну и ещё потому что огород.