В рамках моего Плюшелюбия хожу волонтером в Дом Хаски, глажу-гуляю, отучаюсь бояться собак. В апреле там родились щенки, сейчас их уже четверо. Штука в том, что это именно племенные, рабочие и выставочные собаки - то есть не под стерилизацию и для тех, кто будет с ними заниматься.
А если кто-то как я просто хочет прийти и на час стать собаковладельцем - есть и такая возможность.

сайт вк vk.com/dom_husky_sp

Даже если не имеете никаких намерений, просто полюбуйтесь на мелких хасей). Описания собак, это на мой непрофессиональный взгляд.

фото щеночков

Юкатан, он же Первый. Самый сообразительный и шустрый)




Юкон, он же Беломордый. Мой любимчик). Если не найдется достойный хозяин, наберусь наглости и поговорю с заводчицей о совладении.




Юта, она же Серая. Шебутная милая девочка на первый взгляд, но на деле та еще хитрюга.




Югра, она же Тощая. Умная, и как таким полагается, с характером.

---

"Место для чудовища"

Плюшка пока ушел, но обещал вернуться).
история Костика и отдельно - двойного брака Олега спецом для Сквирри, которая разочаровалась в оборотневой моногамии.

4 тыс слов

Полночи плакавшая в подушку Ольга проспала свой обычный ранний подъем. Еще сонная, с тяжелой головой она, не глядя на часы, спустила с кровати руку, чтобы нащупать жесткий мех или ухо Волчка. Но Зверя на половике не оказалось, и с Ольги разом весь сон слетел.
На ходу застегивая блузку, кое-как причесанная она прошла на кухню и сперва удивилась тому, что Олег Петрович еще не уехал на работу, и только потом заметила сидящего рядом с ним своего странного парня. Костик в одежде с чужого плеча, впрочем, на нем любая одежда смотрелась чужой, неизменно спокойный, сам подошел к остановившейся в дверях Ольге. Теперь он показался ей старше, мужественнее, красивее и даже выше, чем помнился по Тобольску. Ольга позволила взять себя за руку, отвести за стол и, сжимая в ответ лежащую на ее колене горячую ладонь Костика, вспомнила, как тетя Нина об этом говорила – сговор. Так и есть, даже без слов понятно, что Ольга теперь согласна и на дикий поселок с курами и на опорки в качестве обуви, только бы не отпускал.
И Константин не отпустил – рукой, взглядом, неким особенным ощущением своего присутствия он все время держал Ольгу, и это уже не казалось ей ни навязчивым, ни жутким. Он, как и Волчок, носил ей ведра с водой, и пока Ольга мыла пол, сам успевал что-то сделать. Тетя Нина на хозяйственного парня смотрела с девичьим восторгом – Олег Петрович, оставивший объяснение до вечера, таким рвением не отличался.

Вечером, после ужина, во время которого Костик три раза брал добавку, и это никого не удивляло, состоялся тот самый разговор. Ольга надеялась, что их просто отпустят, быть может скажут, когда их поезд, проводят и попрощаются. Вместо этого Олег Петрович задал один вопрос, глядя на них с Константином обоих разом.
- Мы остаемся, - хотя они с Ольгой ничего подобного не обсуждали, ответил Вожаку Костик. – Тебе здесь будет лучше, чем в поселке, рядом стая и лес есть, - позже объяснил он удивленно икающей Ольге. Возражать она, конечно же, не стала, тем более что и Олег Петрович, кажется, был доволен таким исходом.
- А что скажут твои дяди из поселка? – когда они с Костиком остались одни в ее комнате, поинтересовалась Ольга. Еще ее очень болезненно интересовало, как они будут спать этой ночью. Можно ли сказать, что она пока не готова пустить жениха в свою постель или их сговор означает, что она уже на все авансом согласилась?
- Геннадий будет рад, что образовалась новая связка, - Костик потрогал подушку, искоса следя за Ольгой, а потом растянулся на паласе, на том самом месте, где спал Волчком. – Геннадий - Вожак той стаи.
- Ты… - из ложного стыда Ольга собиралась предложить ему лечь на кровать, но Костик так мирно смотрелся, что она перестала терзаться, зашла за дверцу шкафа, чтобы раздеться и спросила оттуда. – А как ты стал оборотнем?
- Меня обратил Отец, - просто ответил Костик и уточнил, когда она ужаснулась. – Не тот, который родной, того я не помню, мать с сестрой немного, а его совсем нет. Лучше всего я запомнил, что год был двадцатый, потому что это все кругом повторяли.
- Тебе был двадцатый год? – не поняла Ольга. Под внимательным взглядом жениха ей стало неловко, хотя длинная свободная ночнушка все скрывала, и она поторопилась забраться под одеяло, но затем сразу придвинулась к краю, чтобы видеть Костика.
- Нет, год был тысяча девятьсот двадцатый.
- Как?! Но тогда тебе было бы больше сорока теперь!
- По человеческим меркам да, но я очень недолго жил человеком.
- Расскажи, - зачарованно попросила Ольга.
- В последний день нас с матерью и сестрой травили собаками, я маленький был и не помню кто и за что. Была зима, много снега. Мы убежали в лес, и мама посадила нас с сестрой на дерево, велела молчать, а сама побежала дальше. Она недалеко убежала и, наверное, она старалась не кричать, чтобы мы не испугались еще больше. Сестра – она старше была – все шептала мне: «Молчи, Костька», и только по тому шепоту я и запомнил, как меня звали. А потом собаки вдруг завизжали и пронеслись мимо нас, когда стало тихо, мы с сестрой все-таки пошли к маме. Она под деревом лежала, уже загрызенная насмерть, рядом две собаки напополам разорванные, а над мамой стоял высокий человек в одежде из шкур. Он глянул на нас, отвернулся и пошел в самую чащу. А мы пошли за ним. Долго шли, и сестра, которая и так болела, легла в снег, сказала, что очень надо отдохнуть, что догонит и чтоб я дальше шел за тем дядей. И я пошел, от холода уже не соображал ничего, хотел тоже лечь, но она меня издалека окликнула, хотя видеть уже не могла. Я шел и шел, обходя по насту следы дяди, иногда в потемках проваливался в них, раз провалился и уже засыпал там весь окоченевший, но он меня за шкирку вытащил и запазуху к себе, в самое тепло сунул. Следующее, что помню – мне очень больно. Везде сразу, и изнутри, и снаружи. И больно, и больше того страшно. Кругом темно, я, в шкуру завернутый, барахтаюсь, плачу, а луна круглая и такая желтая в глаза лезет, как будто для меня одного светит. Дяди, который мне так ни слова не сказал, нет, а рядом с одеждой его сидит не то волк, не то медведь. Мне тогда все равно стало, пусть съест, только чтоб боль кончилась. А Зверь подошел и вытряхнул меня из шкуры прямо в снег, отошел немного и снова смотрит. Повалялся я голый в снегу, покорчился, и он сжалился, лег рядом, разрешил к теплому боку прижаться, лизать меня начал. Точнее не меня, а щенка своего, который вскоре родился. Я и тело, и разум сразу щенку уступил, просыпался иногда ненадолго, но то была его жизнь, человеком я там был бесполезен. Мы с Отцом все время в лесах жили, он иногда обращался, показывал мне как надо, а у меня не получалось, да и незачем было. Поначалу людей мы редко встречали, только если кто-то заплутает, отец таким дорогу указывал, они безобидные были. Но раз мы девочку нашли, маленькую и голую. Она долго уже бродила в лесу одна и потому даже нам обрадовалась, называла «дяденька-волчок». Мы ее отогрели, облизали и вернули домой к самому порогу. Она так и не поняла, что с ней сделал тот, кто ее в лес завел и бросил, зато мы все разнюхали и выследили его. А у него у самого в доме двое детенышей было не больше той девочки. Но кроме того случая, да еще тех, кто медведиц с медвежатами валил, мы на людей до войны не охотились. А в войну начали, да.
- Тебе нравилось? – тихо спросила едва дышащая Ольга.
- Это была охота, а она не может не нравится.
Ольга хотела спросить, чем же охота на людей отличается от охоты на животных, но решила, что, по крайней мере, пока не хочет этого знать.
- А семь лет назад, когда я уже считал себя взрослым Зверем, Отец привел меня в стаю и отдал на попечение Геннадия, потому что сам шел умирать. Я так привык считать его самым сильным, самым опытным и только в поселке, когда сравнил с другими, понял, что он был стар, что хотел покоя, одиночества и все-таки почему-то обратил меня и не бросил, учил, воспитывал как мог. Отец ушел, а я остался в доме Вожака, дрался, бился, хотел уйти следом и от горя впервые обернулся в человека, что оказалось очень неудобно. Геннадий надрал мне загривок и загнал под стол, где я и прожил несколько дней, потому что всех боялся. Я же кроме отца не знал других собратьев, а в поселке их оказалось сразу много, и они все пришли под окна Геннадия и звали меня выйти поиграть, поохотиться вместе. А я хотел только к Отцу, и когда Геннадий меня выпустил, я сразу отыскал его след, бросился догонять. Оказалось, он ушел недалеко и уже не пах собой живым.
После я хотел сразу уйти в лес, хотя и застрял в двуногом обличии, но Отец перед смертью попросил Вожака научить меня быть человеком, и потому Геннадий меня не отпустил, принялся учить. Он водил меня с собой к другим собратьям, показывал их семьи, меня везде кормили и иногда трепали, чтобы научить играть и драться. Однажды к Геннадию пришел дядя Женя и принес мне подарок – вырезанную из дерева фигурку медведя. Фигурку я в тот же вечер изгрыз, но так она мне понравилась, что я на следующий день сам по следу к дому дяди Жени и дяди Степы пришел. Они мне еще фигурок нарезали, а потом все показывали, как сарай строить, как его теплым сделать. Когда дошли до дверок, я уже захотел сам попробовать. Сначала ничего не получалось, конечно, руки не слушались.
- Дядя Женя и дядя Степа - братья? – Ольга помнила сказку о том, что оборотни могут приходить за своими родственниками, уводить их с собой, и ей захотелось показать, что она тоже что-то знает о народе Константина.
- Нет, партнеры. Мужья. Нет в языке подходящего слова, - потряс головой Костик.
- Как мммужья?
- Родить не могут, но в остальном как супруги.
- Два мужчины?
- Да. Жены оборотни – редкость, а большинству из нас нужен партнер, вот и живут так.
- А почему жены – редкость?
- Они зачатых детенышей в Луну сбрасывают и очень мучаются от этого, поэтому мало кто решается обратить своих подруг или дочерей.
- И мужчины… живут с мужчинами? – Ольга не могла это осознать, все, что она прежде слышала по этому поводу, относилось к насилию.
- Да.
- Но у Вожака-то наверное, есть жена?
- Нет, у него партнер. Олег, - Костик же считал это вполне само собой разумеющимся и с извечным своим спокойствием качнул головой на дверь.
- Олег Петрович? – прежде чем спросить это сиплым шепотом Ольга некоторое время молчала.
- Да.
- Но он женат!
- Наверное, он захотел своих детенышей. Да и щенков лучше растить рядом с женщиной. Вот Геннадий и отпустил.
- Он женат! – ошарашено повторила Ольга, поняв, что Костик совсем ее не разыгрывает. – И тетя Нина не знает?!
- Знает. Она знает, что пока жива, Олег принадлежит ей.
- А у тебя? – после еще более долгого молчания, с полным сумбуром в мыслях спросила Ольга. – У тебя тоже есть партнер?
- Нет. Я бы не стал ни с кем вязаться, если бы не встретил тебя. Отвез бы Геннадию диплом, как договаривались, и ушел бы в леса.
- Но почему? – Ольга так и не смогла представить Олега Петровича, сожительствующим с каким-то Геннадием, и решила пока не думать об этом. А вот то, что Костик только ради нее собирался вести человеческий образ жизни, требовало разъяснений. – Ты ведь отлично жил в городе, даже техникум закончил.
- Я был там чужим. Я это чувствовал, люди это чувствовали. А если идти против своей природы, можно однажды взбеситься.
- Ты так много трудился, и все зря? – Ольга даже свесилась с кровати, заглядывая в чуть мерцающие в темноте волчьей зеленью глаза Костика.
- Не зря. Это была воля моего Отца. Поэтому я остался в поселке, научился говорить, потом читать и писать.
- Ты не умел говорить?!
- Не умел, начал, когда уже плотничать научился – руки разработал, и речь появилась. Потом Геннадий мне букварь и палочку для письма дал – буквы учить. Ты не бойся, я не взбешусь, - распознал Ольгины волнение и сомнения Костик. – И Олег как Вожак проследит, чтобы я никому не причинил вреда.
Если кто и имел право осуждать ушедшего от партнера к жене Олега Петровича, то уж точно не Ольга. Однако именно ее, хотя ни тетя Нина, ни Костик не испытывали ни малейшего неудобства, это волновало. Она не позволяла себе открытого проявления неуважения, но Вожак учуял и скрытое.
- Что такого неприемлемого для вас произошло? – спросил Олег, нарочно застав Ольгу на кухне одну. Костик с тетей Ниной с самого утра увлеченно переделывали изгородь за домом.
- Геннадий, - ранее Ольге казалось, что представься ей возможность, она высказала бы Олегу все многословно и пылко – его «неверность» задела ее так глубоко, словно они с тетей Ниной были ее собственными родителями. И вот она возможность – а Ольга вдруг поняла, насколько это не ее дело, и смогла выдавить лишь одно имя. – Вы с ним…
- Партнеры? Да. Вас настолько раздражают мужчины, состоящие в связи?
Это Ольгу весьма смущало, но не более того.
- Значит, дело в том, что у меня и партнер, и жена? – Олег дождался осторожного ответного кивка и продолжил. – Видите ли, иногда человеческая часть оборотня предпочитает одно, а звериная – другое. Константину подобное вряд ли грозит, но все же, знайте, при всей внешней схожести ваши супружеские отношения и оборотневое партнерство – не взаимозаменимые вещи.
Нравоучительный тон, ни следа вины – Ольга чуть скривилась в сторону, все-таки это его, а не ее дом.
- Сядьте, - Олег произнес это без тени угрозы, но ослушаться показалось невозможным. – Надеюсь, в будущем вы станете терпимее. Не нужно извиняться. Я знаю, что Нина рассказала вам о нашем с ней знакомстве, эта история ей так дорога в том числе и потому, что Нина верит в судьбу – не самое полезное человеческое качество. Впрочем, что вам еще остается, если вы можете пройти мимо идеально подходящего вам человека и не заметить его, если только не встретитесь взглядами и не будете притом в подходящем настроении. Нину я бы не оставил в покое, даже окажись она к нашей первой встрече замужем. Я ждал ее сто лет, искал в каждой встречной, мне не помешало даже то, что я к тому времени два десятка лет был повязан. Чтобы вы знали, обычно партнерство само по себе гарант верности, но в моем случае, это оказалось справедливо только для Зверя.

Когда большевисткая угроза приобрела гибельный для страны размах Олег и его стая не смогли остаться в стороне – они вышли из костромских лесов и примкнули к армии белогвардейцев. Война так всех равняла, что вскоре люди стали казаться большим зверьем, чем те, кто в действительности носил в себе Зверя. Некоторая обособленность оборотневого отряда – десятка мужчин на вид от восемнадцати до сорока лет – не бросалась соратникам в глаза, каждый из них производил впечатление урожденного охотника, которым в действительности и являлся. О том каковы они в разведке и в бою лучше всего говорило то, что командование любого ранга принимало каждый совет Вожака без лишних рассуждений. Олег, несмотря на длительную жизнь в лесу, среди аристократов и потомственных офицеров смотрелся не просто уместно – своим, он мог поддержать разговор на любую тему, носил то же что и они, так же как и они и так же пылко и беспощадно мыслил.
Это продолжалось до тех пор, пока на границе тюменской области, где пропадали отряд за отрядом как белых так и красных, дорогу их полку не перегородила стая собратьев во главе с Вожаком по имени Геннадий.
Олег, разумеется, вызвался быть парламентером. Он пришел в чужую стаю и с нескрываемым восхищением высмотрел около полусотни взрослых матерых Псов, заметил, что Геннадий пользуется таким уважением, что даже дикарей подтянул ради общей цели. Но планам Олега, ожидавшего найти здесь соратников, не суждено было сбыться. Когда он разделил с Геннадием кусок вяленого мяса в знак мирных намерений и изложил цель своего прихода, то получил отказ, несдвигаемый ни на волос к компромиссу. Медведеподобный Геннадий отнюдь не был красным, но и белым становиться не собирался.
Олег имел право гордиться своей способностью убеждать – она в не меньшей степени, чем сила и опыт помогла ему в свое время занять место Вожака. Он говорил долго, исключительно доступно и по делу - опасность, угрожавшую всей стране, следовало остановить теперь же, и это касалось каждого.
- Ты ведь не ослепленный жадностью и чужой болью человек, ты мне брат, - Геннадий долго, тяжело молчал, прежде, чем заговорил. – И потому я надеюсь, что ты услышишь мой ответ с первого раза. Это наша земля и наши люди, которые веками дарили нам своих женщин в подруги и детей в щенки. Те из них, кто хотел воевать, уже ушли, остальные хотят мирно жить и заботиться о своих семьях. Вы, как и все пришлые, попытаетесь забрать их мужчин и отнять их хлеб, во имя царя ли или народа вы это сделаете, голодающим будет безразлично. И потому ни вы, ни кто другой не ступит на нашу территорию, пока мы живы.
- Когда за ними придут полчища красных, будет поздно жалеть, - Олег не только умел убеждать, он еще и прекрасно распознавал, когда следует отступить. – Вам не удастся остаться в стороне - это война.
- Война, - Геннадий выглядел завзятым дикарем, но дикарь никогда не стал бы Вожаком, не подумал бы даже претендовать на это место. – Когда к твоей территории приходит враг, когда он забирает твою пищу и жизни твоих людей – это война. То, что творится теперь – не она, а какая-то больная грызня повязанных землей и кровью. Люди словно взбесились, а кто-то тычет и тычет в них горящей палкой, чтобы они, ослепшие и безумные, дальше грызли друг друга. Тем, кто приходил до вас, помочь уже было нельзя, и мы их похоронили. Не уподобляйся бешеным людям, уводи своих братьев.
- Мы уйдем, - от имени стаи обещал Олег.
Когда он вернулся к армейским и объяснил, чем грозит попытка дальнейшего продвижения, многие предсказуемо возмутились. Тогда Олег заявил, что оборотни в любом случае дальше не пойдут и драться с защищающими территорию собратьями не станут. После того, как прозвучали обвинения в измене, угрозы расстрела на месте, на которые Вожак особого отряда лишь усмехнулся, оборотней решили оставить в покое.
Но пока велись эти споры, среди людей нашлась группа отчаянных, которые, подговорив одного из Олеговых щенков, решили пощупать запретную границу.
И стая Геннадия перебила их всех до единого.
Люди – пусть, о них командование не горевало, а вот погибший щенок разъярил стаю Олега до крайности. Они все метались по лагерю и только ждали клич к бою. Щенок мог погибнуть, как и любой из взрослых, но не от руки собрата, а только лишь врага, и стая взбесилась, так что Олег не мог их унять, досталось и ему, и некстати сунувшимся людям. А совсем рядом, в лесу, чуя их ярость, собиралась стая Геннадия. В такой момент, когда обе стороны были готовы, и вовсю пахло дракой, оборотням даже повод не требовался. Олег с трудом выторговал себе полчаса и ушел совещаться с Геннадием, но встретились они уже не во временном логове стаи, а нейтрально – на опушке леса, на виду у стай. Геннадий так же очень жалел щенка, но выдать его убийцу на расправу отказался – тот сам еще не сбросил щенячий пух. И тогда Олег, слыша за спиной приближающееся рычание, предложил единственный ведущий к миру выход – объединение.
Это было возможно, ведь они с Геннадием оба свободны, но не виси над ними угроза массовой грызни, ни один из них на это не пошел бы. Олег искал себе в пару женщину, а с теми, кто нравился, с удовольствием заводил недолгие, ни к чему не обязывающие знакомства. В городе с этим было, разумеется, проще, но и когда он жил в лесу, находились женщины, которые хотели здоровых детей или не могли зачать от мужа или просто склонные к приключениям. О том, чтобы повязаться с кем-то из собратьев, Олег не раздумывал – он даже к старшим состайникам относился по-отечески, так он понимал обязанности Вожака. Тем более, что половина стаи являлась его собственными щенками. Племенные оборотни были еще большей редкостью, чем те, кто мог повести за собой целую стаю, поэтому Геннадий сразу проникся уважением к Олегу, уступил ему лучший кусок и ни разу не зарычал. В тобольской стае давно уже не появлялось племенных, и щенок, ненароком убивший собрата, был у них единственным. Стая Геннадия состояла из опытных бойцов, частью дикарей – тех, кто действительно годился для войны.
Но, даже зная, насколько именно он и его щенки нужны чужой стае, Олег предлагал объединение осторожно – чуял, что Геннадий, несмотря на возраст, партнерства по какой-то причине тоже не ищет.
Как бы там ни было, теперь, когда на кону стояли жизни их собратьев, ни предпочтения, ни желания их самих не имели значения.
- Твоя стая – моя стая, - Геннадий не стал долго раздумывать и заголил правую руку до локтя, шею и грудь возле сердца. – Твое горло отныне – мое горло.
Олег так же без колебаний дал ответную клятву и, сжимая предложенную руку, приступил ближе, чтобы впервые снюхаться с тем, кому с этой минуты принадлежал.
Они оба умели скрадывать, маскировать свой запах, поэтому только теперь по-настоящему смогли оценить друг друга. Олег и при первой встрече был поражен силой Геннадия, не мускульной тягой, которая так явно бросалась в глаза, а той особой медвежьей видимой неповоротливостью, за которой успешно скрываются и точность, и скорость. Но и это оказалось лишь верхушкой дерева – Олег не встречал подобных, хотя при своей жилистости и маловесности очень часто дрался. Ему случалось валить и крупных, и диких, на что Олег собственно и рассчитывал в случае, если не удастся решить дело миром, но Геннадия он бы не одолел.
В свою очередь Геннадий, получивший возможность обнюхать его как следует, так же нашел для себя нечто интересное и смял его в объятиях, не собираясь скоро отпускать.
Они оба не сдерживали больше рычание, потому что привыкли к статусу Вожака и чуяли конкурента. А Олег едва удерживался от того, чтобы укусить – так ярило его чужое превосходство и то, что Геннадий явно вынюхивал его интимные привычки. Самому Бурому, таково оказалось стайное имя Геннадия, в этом смысле скрывать было нечего – ни партнеров, ни временных подруг, редкое человеческое самоудовлетворение и только. Но при всей этой неопытности, а может и благодаря ей, Олег ему сразу понравился, причем именно в человеческом облике – и объятия сменились ощупыванием.
В первый раз стоило бы нюхаться подольше, но они не могли себе этого позволить – к ним приблизились еще полные ярости, но уже сбитые с толку запахом новой связки собратья.

Досада на то, что Геннадий по праву более сильного в паре подмял его статус Вожака, затенила для Олега мысли о ночи, когда ему придется подчиниться физически. Настоящая партнерская связка не могла оставаться платонической, да и Геннадий не был создан для полумер.
Впрочем, в дни, которые понадобились людям, чтобы убраться от оборотневой границы Бурый не настаивал на консуммации, довольствовался снюхиванием и тем, что они с Олегом ложились вместе. Но эти простые, знакомые любому оборотню действия обрели интимный характер – у Олега ребра постоянно болели от несдержанных объятий, и вся шея была искусана в приступах неизвестной прежде Геннадию нежности.
За этим грубоватым на человеческий вкус ухаживанием Олег и не заметил, как его подавленная ярость сменилась согласием, когда именно он впервые откликнулся на безмолвный зов своего партнера. Тогда, когда они в первые ночи спали на лапнике, и Геннадий охватывал его, грея, укрывая от дождя? Или когда они вместе обратились в полнолуние и, забыв про охоту, бегали друг за другом, валялись словно щенки? Или тогда, когда Бурый привел его в свою избушку в поселке, показывал все и вел носом – нравится ли партнеру?
Как бы там ни было, когда они оба стояли нагие перед постелью и рассматривали друг друга, принюхивались, выжидая, соблюдая положенную дистанцию, Олег уже не чувствовал прежнего отвращения к не самому естественному для него виду сношения.
Он знал, что Геннадий не причинит ему боль нарочно, но тот все равно смог удивить Олега своей бережностью. Бурый не стал спешить, доказав партнеру, что его сила стреножена не меньшей волей, тщательно вылизал Олега, помог расслабиться, и сперва кончил тому на спину, растер семя для лучшего скольжения. Но затем Олегу, разнеженному партнерской лаской, какую ему не могла подарить ни одна из любовниц, пришлось набраться терпения – Геннадий трудился над ним до самого рассвета, вовсю эксплуатируя оборотневую выносливость. Сношение сменялось вылизыванием и снова, и снова, так что он потерял им счет и совершенно одурел от аромата связки.
После той ночи Олег, впитавший часть свойств партнера, уже не рвался так рьяно к войне, путь стаи, его собственная роль в ней обрели для него новое, более глубокое значение. В партнерстве Олег, наконец, обрел то, что безуспешно искал в одиночестве, и этого было более чем достаточно, пока он не учуял под обломками истребителя ту, которую его человеческая часть ждала все это время. Геннадий мог его удержать, заставить остаться в стае, растить щенков и плечом к плечу ходить в бой, делить походную лежку или домашнюю постель. Но всецело преданный партнеру диковатый однолюб Бурый отпустил Олега пожить человеком.
И Олег жил, растил детей и щенков, работал и учил. Временами его въедливый человеческий разум начинали рвать сомнения, а правильно ли он поступил, имел ли он право на такое тройное сожительство. Но затем поднимал голову его Зверь, звавшийся в стае Серым, он унимал человеческие метания низким примирительным рычанием, потому что был уверен в своем Буром и отлично понимал любовь Олега к Нине.

@темы: Ё-моё

---

"Место для чудовища"

Ольга, Костик и полПлюшки

3 тыс слов

Знакомство с самым ласковым из щенков продолжилось и после того, как Ольга ушла к себе. На ночь четвероногого Илью отослали спать во двор, и он воспользовался этим, чтобы, утоптав теть Нинины тюльпаны, пробраться к окну щедрой, пахнущей собратом гостьи. Ольга лежала, затаивая дыхание, и слушала, как он возится, приглушенно сопит и иногда осторожно царапает раму. Ей почему-то казалось, что если она выглянет, увидит Зверя и не испугается, это изменит все, и она уже не будет прежней собой. Между тем Илья, теряя терпение, начал тыкаться носом в стекло.
«Он вот-вот уйдет», - убеждала себя Ольга, но вспоминала упертого Костика, и убеждение не срабатывало.
Она все-таки подошла к окну, чтобы плотнее закрыть занавески, надеясь, что вид чудовища в ночи вернет все на свои места, испугает как и положено. Зверь, хотя луна милосердно закрылась в тот момент облаком, действительно оказался страшен – голубой потусторонний свет глаз, призрачно светлая шерсть и глубокое дыхание крупного хищника.
Ольга взглянула на него через стекло и застыла от ужаса – это был тот самый кошмар, который снился ей, когда она была ребенком. А ведь она успела забыть, почему, став взрослой, до сих пор опасается собак.
Но тут Илья с обиженным тихим визгом встал на задние лапы, без труда дотянувшись до окна, жарко напыхтел на стекло, а потом трижды тыкнулся носом в запотевшую его часть, оставляя треугольные с закругленными концами отпечатки.
Ольга смогла наконец выдохнуть.
Зверь, перебирая лапами, сместился чуть в сторону и снова повторил свой странный ритуал.
Ольга присела перед окном, рассматривая постепенно исчезающие отпечатки оборотневого носа, и невольно сквозь убывающий перед любопытством страх задумалась, что бы это могло означать.
Илья убедился, что человек больше не собирается падать без чувств, и перешел к главному – лизнул стекло и в лунном свете сделал очень жалобные голодные глаза.
- Я не могу, - честно ответила Ольга на просьбу. – Тебе нельзя.
Но Зверь считал по-другому и разыграл перед ней на клумбе спектакль, описывая, как он скончается в голодных муках, если не получит колбасы. Когда он в пятый раз повалился ничком на разрытые тюльпаны, подрыгал лапами и вывалил язык из пасти, Ольга все-таки сжалилась.
- Жди здесь, - она показала на место перед подоконником.
Звериная морда изобразила самое преданное ожидание, какое только могла.
Но когда Ольга со всеми предосторожностями прокралась на кухню, то услышала за окном уже очень хорошо знакомое пыхтение. Она тащила оставшуюся от ужина колбасу и старалась не думать о том, что та наверняка предназначалась Олегу Петровичу, а вовсе не лохматому обжоре.
Пару кусочков, которыми его угостили, Зверь слизал одним движением, а затем запыхтел еще требовательнее.
Ольга дала ему еще немного, предупредив, что на этом все, потом еще немного и наконец, зная, что все равно придется объясняться с предупреждавшей ее о последствиях тетей Ниной, отдала остатки.
Она как раз собралась наотрез отказать Илье, бросившему призывный взгляд на холодильник, как вдруг Зверь дернул ушами и шустро ускакал в кусты, мелькая в темноте белым пятном под задранным хвостом.
Ольга, оставшаяся с тарелкой у окна, не сразу сообразила, что надо бы последовать его примеру, потому что хозяин возвращается.

Утром она попыталась незаметно вернуть тарелку на место и не особенно огорчилась, когда маневр не удался, все равно понятно, кто украл колбасу.
Но тетя Нина сердилась не на нее. Оказалось, вчера провинилась не только Ольга – Олег Петрович тайком принес Илье круг краковской и, несмотря на свои сверхчеловеческие слух и чутье, попался жене с «контрабандой».
Понурый Илья в человеческом обличии сидел тут же за столом и, увидев Ольгу, виновато опустил взгляд на свою чашку с чаем.
При гостье тетя Нина смолкла, но полотенце продолжала держать словно кнут.

Ольга думала, что ее как и Илью отправят работать во дворе, и уже наметила вопросы, которые хотелось бы задать, если тот окажется разговорчивым. Но у тети Нины на сегодня были другие планы - поездка в ГУМ и в еще один не такой людный магазин одежды.
Над комплектом настоящего французского шелкового белья у Ольги кончились всякие возражения, а когда она примерила шерстяное платье точь-в точь как журнале мод, и оно идеально село, отступили даже мысли об оборотнях. Наверняка Москве, да и в Париже немногие могли себе позволить так одеваться. Нигде не работавшая Ольга тоже не могла, но она так же не могла расстаться с тем, что, казалось, было сшито именно для нее. Оказалось, что в Тобольске ее страсть к хорошей одежде еще дремала, ведь из пяти ее лучших платьев три были перешиты. Тетя Нина спокойно выслушала ее сбивчивые обещания рассчитаться позже и объяснила, что все это – в любом случае подарок от них с Олегом Петровичем.
Они уже ехали домой, и Ольгу, даже пребывающую в эйфории от обновок, снова завораживало то, что женщина может водить сама и не трактор, а собственный автомобиль, когда тетя Нина заговорила о произошедшем вчера вечером.
- Я знаю насколько трудно устоять, когда Илья начинает выпрашивать еду, однако с щенками-оборотнями следует быть строгой даже более чем с детьми и собаками. Если с псом или ребенком у тебя потом еще будет возможность исправиться, то оборотни, раз сев на шею, уже просто так не слезут. То, что ты покормила Илью в неположенное время, ничуть ему не повредило, пострадала только дисциплина. И все же объедаться перед оборотом опасно, особенно для тех, кто только недавно начал обращаться. Тот же Илья, когда был ребенком, однажды подавился во время обратного превращения и чуть не задохнулся.
Оказаться с задыхающимся не до конца обратившимся Зверем Ольга бы никому не пожелала, поэтому впредь решила к установленным в доме правилам относиться серьезнее.
- Вы когда-нибудь жалели? О том, что ваш муж… не совсем человек? – было неловко спрашивать такое, но Ольга, которая уже понемногу начала примерять жизнь с чудовищем на себя, желала знать не только о положительных сторонах.
- Случалось, но, думаю, будь Олег человеком, поводов для сожаления было бы гораздо больше. Мое мнение таково, что нам с тобой повезло. Получить непьющего мужа, который ваш дом и тебя как супругу станет беречь и ценить пуще всего на свете – это ли не мечта любой женщины? Дети-полукровки отличаются отменным здоровьем, и я никогда не слышала, чтобы оборотень ходил на сторону при живой подруге. Правда и тебе не удастся скрыть от него измену – учует, так же как учует и твое нездоровье, и дурное настроение. Из минусов этой чуткости, кроме того, что тебе придется всегда говорить правду, то, что они ожидают такую же чуткость и от нас. Им очень дорога установившаяся между вами связь, но это трудно заметить нам - у них редки живая мимика, слова или жесты, сделанные в пылу. Мы с Олегом оговорили эти моменты с положенными мне как жене, явными для меня знаками его внимания, и он еще ни разу не забыл, что именно и в какой день я от него ожидаю. Когда мы двадцать лет назад договаривались, я надеялась, что со временем он станет относиться к этому с большим личным участием, но теперь вижу – он по-прежнему лишь выполняет наш уговор, а настоящим даром считает совсем иное.
- Можно обойтись и без комплиментов, - Ольга в свое время получила их в избытке и отработала каждый.
- Я до замужества так же думала, - тетя Нина улыбалась нечасто, и каждый раз это действительно ее украшало. – Но когда захочешь, не нужно стесняться сказать ему об этом, он все поймет.
Ольга вспомнила вечер в Тобольском парке и Костика с веткой сирени в руке, какими далекими ей показались его ухаживания и наивная уверенность, что удовольствие в постели должно быть обоюдным. Неужели это и правда ее шанс? Но хотя рядом с ней живым доказательством этого шанса сидела тетя Нина, верилось в счастливый случай с очень большим трудом.

Впрочем, по крайней мере, на настоящее Ольге жаловаться не приходилось – она гуляла по Москве, ловила на себе восторженные и завистливые взгляды, от нечего делать взялась готовиться к вступительным экзаменам в МГУ на кафедру журналистики и помогала тете Нине по хозяйству. Прошла всего неделя с того дня, как она сошла с поезда в незнакомом городе, а у Ольги уже установилась насыщенная событиями и необременительными обязанностями московская жизнь. Она знала, что однажды Костик ее найдет, но откладывала эту мысль на потом и оказалась совсем не готова увидеть выступившего из кустов и сгущающихся, по-летнему душных сумерек огромного черного Пса.
Ольга узнала его сразу, хотя сперва высмотрела только очертания зверя и светящиеся тусклой зеленью глаза, она могла бы принять его за обычную собаку или подумать, что это другой оборотень. Но почему-то у нее не возникло сомнений в том, что монстр, остановившийся неподалеку, смотревший на нее – и есть Константин.
- И все-таки помни, - пару дней назад во время очередной подготовительной беседы сказала ей тетя Нина, - что, несмотря на любовь, уважают они прежде всего стойкость и силу. Имея дело с обращенным, не зови человека - тот не всегда может перехватить контроль над Зверем, ищи подход к каждому из них по отдельности.
- Здравствуй. – Ольга сделала шаг с дорожки по направлению к Зверю. А вдруг она ошиблась? Вдруг это бродячая, готовая напасть бешеная собака? А вдруг Костик действительно дикарь и искал свою сбежавшую невесту для того чтобы убить? – Здравствуй, Волчок.
Это имя просто соскользнуло с ее языка, Волчком звали ее детскую игрушку, которую она потеряла, когда они с мамой убегали от бывших односельчан. Маленькая Оля терпела голод и холод, когда мама говорила ей терпеть, но по любимым глазкам-пуговкам, острому носу и круглому серому бочку Волчка она иногда тихо плакала ночами.
- Волчок, это ты? – Ольга видела всего одного оборотня, но не сомневалась, что Костик должен оказаться не менее сообразительным, чем Илья. Она ждала, чтобы он махнул хвостом или как-то иначе дал понять, что это действительно он, и что он узнал ее.
Зверь же, не выказывая никаких признаков симпатии, шагнул к ней и снова остановился.
- Гражданочка, осторожнее! Он же укусит! Фу! Пшел отсюда! – рядом с Ольгой остановился крепкого вида мужчина с повязкой дружинника. – И откуда они только берутся?
- Этот мой! – заявила ему Ольга, заранее опасаясь, как глупо будет выглядеть, если придется ловить оборотня по кустам. – Он убежал неделю назад, только что нашелся. Волчок, иди ко мне, иди же!
И Пес, так и ни разу не вильнув хвостом, приблизился, нюхнул протянутую к нему руку и остановился рядом. Хотя они стояли в стороне от фонаря, Ольга с ужасом ждала, что вот-вот плечистый дружинник заметит чудовищные когти, клыки, но тот смотрел только на нее. Он смотрел с хорошо знакомым ей восторгом и покровительственно вещал о том, что крупные собаки требуют жесткой мужской руки, что такой хрупкой девушке обязательно нужен провожатый и прочее, прочее. Ольга улыбнулась ему, поощряя дальнейшую невнимательность, а сама, не глядя, запустила пальцы в жесткую шерсть холки своего Зверя. Только бы Костик понял, что теперь можно и нужно обойтись без жертв. Он все понял и бесшумно пошел рядом, когда Ольга направилась вглубь парка, на ходу отшивая непрошеного поклонника – на улицах было еще слишком людно, чтобы возвращаться домой.
Во второй раз она взглянула на Константина, когда уже почти подвела его к дому Олега Петровича, взглянула, поборов страх, потому что сомневалась, стоит ли вести. У самой Ольги был только опыт побегов, который она привычно считала единственно безопасным. Она взглянула на четвероногого Костика, собираясь снова предложить ему бросить ее и сбежать. Ведь что бы ни говорил Олег Петрович, а того, кто устроил бойню, о которой даже в газетах не рискнули написать, точно ищет милиция, а то и кто посерьезнее. Но слова убеждения не дались Ольге, когда она смогла, наконец, рассмотреть Зверя вблизи. Костик был немного ниже Ильи и несколько шире, но при этом таким тощим, что проступали кости, его шесть отличалась от золотистого собрата не только цветом, она оказалась короче и очень запущенной.
- Что же ты, Волчок? – с невольной жалостью произнесла Ольга, гладя холку, которая все время оказывалась под ее рукой.
Но вот их со Зверем взгляды встретились, и Ольга отдернула жалостливую руку – если у Ильи глаза были голубые, почти человеческие, то у Костика желтые, какие-то особенно хищные, совершенно звериные. И только знакомое безмятежное спокойствие, с которым эти глаза прирожденного убийцы взглянули на Ольгу, не дало ей убежать прочь, теряя туфли.
- Ты все-таки дикарь? – Ольга не знала примет дикости оборотня кроме неспособности жить в стае, но чувствовала, что именно этот Зверь вряд ли нуждается в стае.
Костик, разумеется, ей не ответил, зато пристально, словно раздумывал, отчего же Ольга ему дороже леса, смотрел на нее.
- Чуешь своих? – спросила Ольга, заметив, как он тянет носом в сторону дома.
Чуял или нет, Зверь не показывал ни радости, ни страха по этому поводу, а остановившуюся было Ольгу он упорно вел к калитке, когда осталось несколько шагов, и вовсе начал подталкивать носом.
- Пойдем со мной, Волчок?
- Он не зайдет, пока не получит разрешение, но хочет, чтобы вы были в безопасности, - за Константина ответил встретивший их Олег Петрович. – Идите в дом, Ольга.
- Я останусь! – с казавшимся даже ей самой глупым упрямством заявила Ольга.
Олег Петрович на ее неразумный бунт только щекой дернул удивленно – в семье ему подчинялись беспрекословно, на работе, вероятно, и того шустрее – не привык к такому.
Но никаких чудес во время знакомства двух оборотней Ольга не увидела – они лишь постояли, глядя друг другу в глаза, потом Костик лизнул Олегу Петровичу руку и позволил с силой оттаскать себя за загривок. А вот тетю Нину, которая, переглянувшись с мужем, отнеслась к новому щенку с неизменной материнской лаской, Костик обнюхивал долго, обстоятельно и при этом поглядывал на Ольгу.
- А почему щенок, он же взрослый уже? – поинтересовалась Ольга, когда ей вручили жесткую щетку и большой кусок мыла для четвероногого жениха.
- Пережил много, это правда, но не взрослый пока еще, не перелинял - у него шерсть посерела бы, - тетя Нина глянула на Костика, словно думала, не добавить ли еще мыла. – Живот трогай осторожнее, если не дастся – не настаивай.
Отмыть живот Ольге так и не позволили, она не раз пробовала к нему подобраться, ласково уговаривала Зверя. Но тот, хотя послушно подавал лапы и позволял тереть щеткой морду, когда доходило до брюха, отодвигался или осторожно отводил ее руку.
Чистый Костик стал лишь чуть симпатичнее - у Ольги еще очень живо было воспоминание о вычесанном Илье – зато вел он себя не в пример воспитаннее красавца-собрата. Константин чем-то неведомым сразу заслужил уважение Олега Петровича, а тем, что ел без щенячьей спешки и не выпрашивал добавку – особенное расположение тети Нины. И две порции добавки.
И только Мухтар, видимо, с непривычки, растеряв свою невозмутимость и поджав хвост, прятался от гостя.
Перед тем, как уйти с Ольгой в ее комнату, не очень-то и пузатый, несмотря на обжорство, Костик побродил по дому и двору, сопровождаемый одобрительный взглядом Олега Петровича и собачьим визгом из угла. Он с серьезным видом обнюхал мячик Ильи, тюк с его шерстью, восстановленную клумбу и подоконник Ольгиного окна, отфыркиваясь на стекло. Спать четвероногий жених хотел у закрытой двери, но когда Ольга поманила его, лег рядом с ее кроватью. Всего неделю назад она и представить себе не могла, что будет гладить самого настоящего оборотня и сможет заснуть при нем. Но кажется, Ольга начала понимать, о чем говорила тетя Нина – зверолюди серьезно подходили к выбору подруги и находили именно ту, которая, пусть не без усилий, все же окажется способна принять их. Именно их. Да, Илья был приятнее на вид и явно дружелюбен, но, несмотря на это, Ольга побоялась бы пускать его к себе в комнату, а вот Костика – желтоглазый безмолвный кошмар – нет, потому что узнала в нем своего Волчка.
Утром, прежде чем встать, Ольга глянула вниз, на половик, ожидая найти там еще спящего Костика, в его человеческом обличии. Но возле ее кровати бодрствовал вчерашний Зверь.
За день Ольга выяснила, что ей неловко при старших называть его Волчком, и что к пристальному звериному взгляду, не отпускающему ее ни на минуту, быстро привыкаешь. Костик-Волчок неслышно ходил следом, но ни разу не попался под ноги, как бывает с собаками. Он не только не клянчил еду – наоборот, заметив, что Ольга решила позавтракать пустой кашей и чаем, выбрал из своей миски лучший кусок мяса и положил рядом с ее тарелкой. Он таскал за Ольгой ведра с водой, когда она мыла полы и поливала небольшой теть Нинин огород, позволял себя гладить, трогать большие хрящеватые уши, но при этом старался не встречаться с ней взглядом, не вилял и не позволял коснуться своего брюха.
- Подставить живот для него проявление высшего доверия и подчинения. Некоторые щенки даже Вожаку этого не позволяют.
- Некоторые? – Ольге не понравилась интонация.
- Дикари, - не стала замалчивать правду тетя Нина.

Когда и на следующее утро Ольга обнаружила у своей кровати Волчка вместо Константина, она испытала не разочарование, а напротив, облегчение и тут же этого устыдилась. Костика, претендовавшего на жениховство, она знала совсем недолго и не испытывала к нему особенной привязанности, ждала его, но не торопила. Ведь пока с ней Волчок, об объяснении, которого ждал от них Олег Петрович и о высылке в глухой лесной поселок не может быть и речи, а Ольге так нравилось в Москве!
На исходе второй недели ее мирного сожительства со Зверем Олег Петрович стал чаще и дольше безмолвно беседовать с Костиком, а тетя Нина менее умилялась проявлениям оборотневого ухаживания. Оказалось, Константин хотел и дальше оставаться Зверем, но при этом не собирался отказываться от невесты.
Ольгу четвероногий жених тоже вполне устраивал – ни опостыливших ей постельных упражнений, ни упреков в однообразии пищи да и говорить с Волчком оказалось приятно, в отличие от мужчин всегда слышавших только себя. Не человек – тем лучше. Но Олег Петрович считал, что ситуацию требуется разрешить и как можно скорее.
- И ничего, будем в вашем поселке жить, - гладя Волчка перед сном, уговаривала его и себя Ольга. – Свое хозяйство заведем, кур, козу, кого там еще в лесу получится держать?
Стоило ей представить это их будущее, и у Ольги слезы подступили – там же кругом одни оборотни, она снова изгоем станет, теперь из-за своей человечности. И как больно к этому возвращаться после того, как тетя Нина приняла ее словно родную!
- А может, я в нашей деревне поживу, с мамой, а ты приходить будешь? – с мамой ей, конечно же, будет лучше. Никто из деревенских невесту Зверя не тронет, дядя перестанет ухмыляться, работай себе тихо в колхозе, по выходным в клубе пой.
Ольга представила себе как сменит любимые сапожки с тонким каблуком на опорки, а легкое модельное платье на поползшие юбку и кофту грубой вязки, что не увидит больше университета, чистых городских улочек и мороженого – и еще горше стало.
Волчок сидел рядом, слушал ее, смотрел внимательно, но никак не показывал, что понимает ее страдания по поводу отъезда. А когда Ольга заснула, Зверь, как всегда неслышный, легонько понюхал ее лицо и, не задев подоконник, выпрыгнул в окно. Он тенью перебежал двор, еще одним прыжком оставил позади забор и неутомимой волчьей трусцой направился к ближайшему лесу.

@темы: Ё-моё

---

Микроагенты. Визуализация.

Мне подарили еще один мотивирующий пинок для историй об Илюше и Солнышке! Спасибо,  Shiko_




Так что может еще соберусь написать о том откуда у Ильи его любимая куртка и каков на вкус апельсиновый леденец в семнадцать)).

ОБЗОРАМ bistrick хвастается подаренной визуализацией Микроагентов

---

"Место для чудовища"

Часть 2, в конце Плюшечный сюрприз)

4.5 тыс слов

Не пугайся?
Да Ольга чуть с ума не сошла от страха! Она по-женски беспомощно забилась в объятиях чудовища и, обретя, наконец, голос, чуть не плача, взмолилась.
- Пусти. Отпусти, ну пожалуйста! Я никому не скажу! Пусти…
Но Константин держал, не давая ни единого шанса освободиться, и молчал.
Из-за этой неподвижности, тишины и края отчаяния Ольга неожиданно для себя наступила своему страху на горло и разозлилась. Не думая больше о последствиях, она со всей силой всадила ногти Константину в спину и разодрала кожу аж до плеч. Она по-человечески не смогла оцарапать ему лицо, тронуть глаза, но там, где получилось, рвала с остервенением, добывая незнакомое ей прежде упоение от вида краснеющей, набухающей кожи, выступающей крови, от упругого сопротивления живой плоти. Как же ей, оказывается, хотелось причинить боль кому-то еще кроме себя. Наконец, она так глубоко запустила ногти, что застряла, но это ее не остановило.
- Укуси, - с той же страстью, с какой она наносила ему раны, подсказал Костик.
И только тогда Ольга очнулась от сладкого кровавого морока. А в следующее мгновение ее догнал и положенный страх – когда в лунном и фонарном свете она увидела, как скоро затягиваются раны на даже не дрогнувшем от боли Константина.
И вот она снова могла лишь слабо сипеть, не в силах позвать на помощь, да и кто бы ее спас? Она трепыхнулась совсем слабо, но Константин выбрал именно это время, чтобы ее выпустить. Так что Ольга выбралась из постели и на подгибающихся ногах бросилась зачем-то к окну, потом к двери, но из-за того, что Костик в этот самый миг сел, изменила траекторию, ударилась о шкаф и упала бы, не подхвати ее тот, кого она до безумия боялась.
- Что же ты? – с горечью, мягко, но ощутимо удерживая ее, спросил Костик. – Тебе же так нравилось царапать, и кусать бы тоже понравилось. Зачем бежать?
- Что? Что ты такое? – запинаясь, заикаясь, смогла произнести Ольга. Не то чтобы ее так интересовало у кого из чудовищ светятся в темноте глаза и моментально восстанавливается кожа, но это было единственное, что осталось в ее мыслях, а молчать она сейчас не могла.
- Я оборотень, - Константин сказал об этом так просто. – Видишь, тебе совсем нечего бояться. Пойдем, ляг, ты замерзаешь.
Пока он не напомнил об этом, Ольга холода не чувствовала, но послушно пошла к кровати, дрожа не от того, как сквозило по ногам, а от горячей жестковатой ладони на плече.
Так вот, что это за поселок без названия.
Быть может, когда они с матерью жили в Смоленской области, Ольга была еще слишком мала, поэтому не помнила ничего подобного. А вот в деревнях под Тобольском об оборотнях рассказывали много. Здесь, несмотря на прививаемый колхозникам материализм, дороги, радио и оружие в каждом доме, лес и его законы для людей все еще имели очень большое значение. В деревнях здравствовали те, кого выводили из чащи или спасали от волков, кабанов таинственные дикари, а некоторые даже утверждали, что вели родство от этих зверолюдей. Но были и семьи, где оборотней шепотом проклинали за похищения и убийства. Пропадали чаще молодые женщины, иногда дети.
Став старше, Ольга видела, как после нападения волков на коровник собрались охотники со всей округи, чтобы решить, звери ли это были.
Словом, никто из местных не сомневался в существовании этих чудовищ, причем, близко, едва ли не за окном.
Когда Ольгина одноклассница, вернувшись с гуляния утром, сказала родителям, что на нее напал Зверь, ее, нарядив как невесту в белое, выставили ночью в лес, в дар «жениху», чтобы тот не пришел резать скот и убивать, разыскивая ту, которую выбрал. Дуреха рыдала, запоздало признаваясь, что соврала, но родители не пошли против решения всей деревни, и только через двое суток, когда стало ясно, что бродившую по пролеску девчонку никто не заберет, ей позволили вернуться домой.
Ольге с матерью это казалось дикостью, мракобесием, но кто бы стал их слушать? И вот теперь вдруг оказалось, что страшилка, которой, как они думали, чересчур пугали непослушных детей, вдруг обрела плоть, кровь, зеленые, светящиеся в темноте глаза и непоколебимую уверенность в том, что Ольга – его невеста. Растерзанные останки таких невест изредка находили в лесу, но чаще женщины или девушки исчезали бесследно. До сих пор Ольга считала, что оборотни тут ни при чем, что, как и в случае с ее одноклассницей, на них просто скидывали преступления людей.
И вот он Костик, ночной кошмар, укрывающий Ольгу одеялом, греющий в ладонях ее замерзшие стопы, голый, абсолютно невозмутимый и снова повторяющий, что ей не нужно его бояться.
Послушная от страха Ольга легла.
Неужели ей самой, давно уже отвыкшей от деревенской жизни и ее правил, предстоит узнать, каково быть невестой оборотня? Родить волчонка она все равно не сможет, и что тогда, правда ли, что неугодных жен съедают? Константин уже говорил о дядях, которые обрадуются, если он приведет жену, так неужели ей придется уйти с ним в дикий поселок, жить там среди ему подобных? Насколько Ольга помнила рассказы деревенских, отказывать выбравшему невесту оборотню было бесполезно и попросту опасно.
Бедная ее мама.
Мысли Ольги еще путались от ужаса, а ноги только согрелись, когда Константин вдруг поднялся и начал одеваться.
- Ты не бойся, - как будто слова могли успокоить, застегивая рубашку и надевая подтяжки, снова попросил он. – Пока живой, я никому не позволю тронуть тебя.
Ольга успела согласно кивнуть ему из одеяла, и в комнату ввалился ее любовник с пятью дружками. Кто бы им запретил вламываться среди ночи? Уж точно не вахтерша теть Галя, боевая, но весьма разумная женщина. Видимо, Костик всерьез задел «уважаемого», раз тот не стал дожидаться встречи на темной улице, а явился лично в открытую.
- Шестерят моих уделал, значит? – с не обещающей ничего хорошего лаской заговорил смотрящий, оценивая закрывшего собой Ольгу чужака. – В койку к бабе моей влез. Ты откуда такой смелый взялся?
- На улицу пойдем, поговорим, - самоуверенный, словно это за ним стояли братки с волынами, Костик качнул головой, указывая выход.
- Пойдем,- с той же ласковостью согласился смотрящий. – До парка.
И хотя это был уже вынесенный смертный приговор, Ольге показалось, что смотрящий действительно намерен побазарить и закорешится. Наверняка он оценил боевые качества пришлого тихони и захотел прибрать его к рукам, опять же ею, Ольгой, можно торгануть. Но то же самое «показалось» подсказывало ей, что Костик ни под кем из этих людей ходить не будет. У него уже есть своя стая.
Едва за ушедшими закрылась дверь, Ольга сорвалась с постели и заметалась по комнате, одеваясь и собирая вещи. С собой из одежды она взяла только малый узелок со сменой белья и тем, что можно продать, все ценности, сопутствующие ее городскому шику и последний оставшийся у нее мамин платок. Она с особенной тоской взглянула на остающийся патефон, старый, но горячо ею любимый и, не прощаясь с комнатой, где прожила более пяти лет, вышла на цыпочках, чтобы не цокать каблуками. Она не ожидала никого встретить, но у подъезда на лавочке гулял Николай Степаныч, которому после недавних подвигов не спалось. Он разом оценил вид беглянки и спросил таинственным шепотом: «Передать ему чего?».
С ним Ольга тоже не стала прощаться.

На вокзале как раз отходил после стоянки поезд дальнего следования и Ольга, не спросив, куда именно он направляется, отдала проводнице золотые серьги и уехала вместе с ним. Когда поезд уже набрал ход, она осмелела и выглянула в окно купе проводников, сама не зная, боится она или все-таки хочет увидеть в редком, тусклом фонарном свете догоняющего ее «жениха», но никого не увидела.
Поезд удачно оказался Московским, но на этом везение Ольги закончилось. Сначала разбитная проводница, сообразившая, что она от кого-то скрывается, воспользовалась тем, что привычная к своему особому положению Ольга не додумалась носить все ценное при себе, и ограбила ее. А потом в виде большого одолжения за молчание отселила безбилетницу на свободное плацкартное место. При Ольге остались только те украшения и одежда, что были на ней да материн платок, на который проводница не польстилась. В Москву Ольга стремилась по двум причинам – потому что там жила сестра ее худрука Сереженьки, который однажды дал ей сестрин адрес на случай, если она все же задумает сбежать и потому что догадывалась, что именно в большом городе Константину будет сложнее ее разыскать. Бояться и бежать Ольга была привычна с детства, и теперь это тянущее тревожное ощущение снова к ней вернулось. Она снова оказалась в чужом, пока еще не враждебном, но уже равнодушном к ней городе в легкой одежде, без копейки денег, потому что за попытку продать барыге золотую цепочку ее чуть не забрали в милицию. Милиции Ольга обоснованно не доверяла и опасалась, хотя здесь никто о ее прошлом знать, конечно же, не мог.
Неудачей обернулась и попытка устроиться у Сережиной сестры – они и без нее вчетвером жили в одной маленькой комнате в коммуналке. И когда муж этого небольшого семейства, под пятьдесят, все еще гулящий, начал кадриться, Сережина сестра попросила Ольгу уйти по-хорошему, без скандалов, но кольцо, которое ранее вытребовала себе в подарок, конечно, не вернула.
Так Ольга, кутающаяся в платок, оказалась вечером, перетекшим в ночь, на улице без единой мысли, куда бы она могла бы пойти.
Она все еще прилично выглядела, хотя в дороге и здесь толком не спала и не ела, поэтому ни дружинники, ни милиция ее пока не останавливали. Ольга села на стылую скамейку в одном из дворов и попробовала задремать, несмотря на пробирающийся под тонкое пальто холод. Маме она написала, пока еще ехала «мадамой», чтобы та не волновалась, отправила письмо со станции. Самой Ольге тоже не о чем было волноваться. Единственный заработок, к которому она сквозь ненависть и брезгливость была способна, пригодится и здесь. Или лучше сразу в реку с моста? Мама… Ольга вспомнила ее, уже морщинистую, с грубым крестьянским загаром, старуху, которой недавно минуло сорок, и все-таки заплакала.
За слезами она не услышала ни шагов, ни скрипа скамейки и только вдруг поняла, что больше не одна - рядом, но не слишком близко сидел похожий на тень человек в строгом черном пальто и шляпе. Рыдания застряли у Ольги в горле, так живо этот человек напомнил ей о тех, кто забирал папу, а с ним и их с матерью жизни.
– Что вы здесь делаете одна в такой час? – человек-тень протянул ей белый отглаженный носовой платок. И Ольга, которая только что оплакивала свою пропащую жизнь, запаниковала. Отыскивая паспорт в кармане, она начала было говорить, что она москвичка и просто гуляла, а нащупав корочку документа, вспомнила, что там стоит прописка и заволновалась еще больше.
- Успокойтесь, уберите паспорт, я пришел, чтобы помочь вам. Это мой долг, и вам не нужно больше бояться.
В его словах Ольге привиделись интонации Константина, и подумалось то, о чем она всю дорогу старалась не думать – о том, что ее странный парень сейчас наверняка уже мертв или хуже того. Она ведь и боялась его изо всех сил потому, что это поддерживало мысль, он жив, он найдет. Ей нужно было бояться так, как некоторым нужно любить, чтобы ждать.
Вспомнилось, как в их последние минуты наедине Костик охватывал ее стопы своими горячими ладонями и искренне не понимал, что в нем такого ужасного.
А теперь родня из дикого поселка и не узнает, куда сгинул их отправленный к людям воспитанник.
И Ольга снова зарыдала, закрывая некрасиво разинутый рот чужим платком.
- Ну-ну, перестаньте, деточка, - Тень, на вид годившийся ей в отцы, неловко похлопал ее по плечу, - идем-ка, ведь замерзла совсем.
Поддерживая Ольгу под руку он довел ее и усадил в машину на заднее сидение, сам сел рядом. И только когда оказалось, что в машине есть еще и водитель, который без указаний тронул с места, Ольга немного пришла в себя и затихла. Куда ее везут? Зачем она им понадобилась, ведь это не просто милиционеры, подбирающие бродяг и тунеядцев.
- Ко мне домой едем, - угадав ее вопрос, ответил Тень. – Обогреетесь, перекусите и все расскажете.
И Ольга, наглотавшаяся слез, икнула, неужели снова? Ее не обнадежил возраст нового благодетеля - именно мужчины постарше, у которых стояло уже некрепко, любили грязные игры. А Тень к тому же явно по натуре был жесток – это легко читалось по лицу и особенно глазам. Ольга с надеждой взглянула на молчащего, ни разу не обернувшегося водителя и съежилась уже не от холода.
- Какая вы недоверчивая, - с досадой заметил Тень. – С дикими щенками и то проще.
Неизвестно, причем тут были собаки, но водитель шутку понял и хохотнул странным горловым смехом.
Машина остановилась у высокого глухого забора, который Ольга в темноте заметила лишь, когда они с Тенью подошли к калитке. Вот теперь бы Ольге зарыдать в три ручья, может, удалось бы разжалобить хотя бы водителя? Хотя она по опыту знала, что такая жалость не приносит ничего кроме проблем. Но, как и всегда, в момент, когда следовало бы заплакать, ее глаза оказывались сухи.
- Порожек, не споткнитесь, - предупредил ведший ее вслепую Тень. – Нин, принимай гостью!
Это он обращался к открывшей им дверь дома женщине с керосиновой лампой. В присутствии женщины Ольге стало немножко менее страшно, хотя она прекрасно знала, что именно «мамки» особенно изощренно измываются над своими «девочками».
- Это моя жена, - резковато представил Тень. – И хватит уже выдумывать всякое непотребство, никто здесь вас не тронет!
Ольга снова икнула в его платок, теперь от удивления. Что ее действительно успокоило, так это то, как женщина подошла и поцеловала своего жуткого мужа, перед тем, как он ушел обратно в ночь. И то, как Тень привычно потянулся к жене навстречу, шепнул что-то. Такой момент повседневной супружеской близости никак не могли подделать те, за кого Ольга сперва приняла эту пару.
- Напугал тебя? – закрыв за мужем дверь, усмехнулась женщина, тетя Нина. – Это у них легко получается.
- У них? – неловко, сипло уточнила Ольга, думая, что услышит должность или род занятий Тени в КГБ.
- У оборотней, - внимательно глядя ей в лицо, ответила тетя Нина.

Затем она отвела нервно икающую Ольгу в столовую, предложила чай, разогретые макароны по-флотски и бутерброды. Ольга, стуча зубами, ограничилась стаканом чая, хотя живот подводило от голода. Выходит, этот ее побег был зря, хуже того, неизвестно, что с ней сделают, когда узнают, что из-за нее погиб один из стаи. На аккуратные распросы тети Нины и ее мягкую ненавязчивую заботу Ольга отвечала невпопад и мычанием, понимая, что эта тактика срабатывает лишь потому, что перед ней человек. Будь это Тень по имени-отчеству Олег Петрович, она бы так легко не отделалась. Уступив гостеприимной тете Нине, она разделась и легла в предложенной ей комнате, собираясь, как только все затихнет, снова сбежать. И неожиданно заснула по-настоящему.
Первой мыслью, когда она проснулась, было спокойное, безмятежное «я дома» - так по-утреннему тихо, светло и чисто было вокруг. И только потом Ольга вспомнила, что это никакой не родительский дом. Разминая затекшие после неподвижности глубокого сна руки и ноги, она тихо оделась и с туфлями подмышкой, стараясь не скрипнуть половицами, беззвучно отворила входную дверь.
И чуть не наступила на спящего поперек крыльца огромного пса бежевой масти.
Придется лезть в окно, но как к этому отнесется пес, который пока что в ее сторону и ухом не повел.
- Он настолько безобиден, что это даже забавно, - сообщил ей хозяин-Тень, которого Ольга только теперь заметила тут же на веранде, в кресле. – А вот тот, от кого вы бежите из самого Тобольска – нет. Он напал на вас? Причинил боль?
- Нет! – даже при свете дня в сравнении с Олегом Петровичем рослый пес и правда выглядел безобидным. А еще Ольгу неожиданно задели обвинения в адрес Костика, так по-глупому отдавшего жизнь. - Он не нападал. Он просто… был очень странным.
После этого было бы естественно спросить, отчего же она тогда так сильно его испугалась? Но Олег Петрович предложил выпить чаю на кухне и спросил другое.
- Как он выглядел, ваш странный парень? Имя свое назвал?
И привычная к подобным расспросам Ольга задумалась, как бы так вплести ложь в правду, чтобы не навредить Константину, которого ей все же так хотелось считать живым.
- Я спрашиваю потому, что ваш парень, чей запах на вас я не могу опознать, за одну ночь убил и покалечил более двадцати человек. И я должен знать, сделал он это, потому что вам действительно грозила опасность или потому что ему понравилось убивать.
Ольга едва не села мимо стула. Олег Петрович, приготовляя чай, помолчал, давая ей время осознать услышанное.
- Не может быть, – наконец решила она.
- Время дорого, поэтому прошу вас поверить мне на слово, - когда он был с ней вот так деловито сух, это казалось правильным, а вот в ласке Ольга привычно искала подвох и, как правило, находила.
На ее описания: брюнет, рост, цвет глаз Олег Петрович никак не отреагировал, нахмурился, когда она упомянула аппетит, и покачал головой на имя «Константин».
Как раз в этот момент к ним присоединилась тетя Нина, слышавшая последние Ольгины слова.
- Наш? – тетя Нина остановилась за мужем, цепко взяла его в основании шеи и помассировала.
Олег Петрович бросил настороженный взгляд на гостью, сразу заинтересовавшуюся своей чашкой, а затем чуть прикрыл глаза, уступая удовольствию. Разгладились жесткие складки в углах его рта, самое выражение глаз вдруг стало немного рассеянным и оттого - мягким. Однако все эти изменения адресовались исключительно жене, и ей же достался ответ.
- Должно быть, но я его не узнаю.
- А он что-нибудь рассказывал о себе, о том, откуда он, - продолжая таскать своего строгого супруга за шкирку, спросила тетя Нина.
- Он говорил, что из поселка, у которого нет названия, - Ольга ответила и тут же запоздало закрыла рот, надеясь, что не выдала тайну, которую Костик должен был хранить под страхом смерти.
- Наш, - это тетя Нина произнесла уже для мужа.
- Был у Геннадия один дикареныш, подкинутый каким-то одиночкой. Он так всех дичился, что его даже обнюхать толком не удалось. Я был уверен, что он уже давно в лесу. – Олег нахмурился и повел шеей, освобождаясь от расслабляющей его ласки.
Он молчал, молчали и женщины, пока он не вышел.
- Что это значит? – Ольга уже догадалась, что ничего хорошего.
- Дикарями называют тех, кто не может жить даже среди своих, не говоря уже о людях, – ответила тетя Нина и тут же поспешила добавить. - Но я уверена, что твой Константин не дикарь.
- Он не мой, - Ольга и сама себе не поверила.

Вместо того чтобы помочь тете Нине с завтраком, она переступила через пса, который не обратил бы внимания даже пройдись она по нему, и вышла осмотреться. Никто ее не удерживал, и можно было запросто уйти. Но неизвестно, что изменилось за эти несколько минут, только сбежать ей больше не хотелось. То ли теперь было некуда, то ли не от кого.
Ольга побродила по двору и вернулась в дом, нашла Олега Петровича, который дремал в том же кресле над шахматной доской.
- Он жил в городе, учился и никого не трогал. А мне действительно угрожали, - без предисловия начала она и все-таки рассказала, кем была в Тобольске.
- Никому больше такого не говорите, - предупредил не изменившийся в лице даже на грязных моментах ее истории Олег. – Ни к чему портить себе репутацию.
- Они были преступниками, - еще раз подчеркнула главное Ольга.
- Они были людьми. Видите ли, даже самый терпеливый из нас долго не продержится, если его будет окружать потенциальная добыча. Если для Константина охота на людей - часть природы, он рано или поздно сорвется.
Он так просто, с будничной озабоченностью говорил об этом, что до Ольги окончательно дошло – про двадцать человек, это не шутка. И более того, не редкость.
- И что же будет, когда вы его поймаете? – надеясь, что Костик ушел к своим, и те его не выдадут, спросила она Олега Петровича.
- Узнаю мотивы его поведения и помогу вернуться в поселок. Вы поедете с ним. Если захотите.
- Может, он уже там? – Ольга действительно надеялась на это.
- Нет, он сейчас где-то между Тобольском и Москвой. Искать его бессмысленно, нужно просто подождать.
Ольга не представляла, как Константин должен узнать, куда именно она уехала, но не собиралась спорить с тем, что ждать его в отдельной комнате с пуховой периной, досыта наедаясь и не слыша ни единого упрека в свой адрес, удобнее, чем в стылом здании вокзала или на лавочке в чужом дворе.

И все-таки никуда не бежать оказалось непросто. Ольга в первый же день освоилась в новом доме и отвлекалась домашней работой, но все равно тревога не отпускала ее ни на минуту. Ее место было теперь где-то в пути неизвестно куда, она должна была вздрагивать, встречаясь взглядом с чужими людьми, ночевать в чужих амбарах и питаться тем, что редкие сердобольные хозяева подадут им с матерью. Как же легко это все вспомнилось.
- А вы были когда-нибудь в том поселке? – спросила она тетю Нину.
- Давно, когда мы только поженились, - и та, прекрасно понимая, о чем именно думает Ольга, без излишних прикрас описала ей дикий быт поселка, маленькие лесные хозяйства, мясной рацион его обитателей и редко появляющихся среди своих дикарей. Оборотни, как правило, не селились там с женами-людьми – слишком уж трудно тем жилось в таких условиях, зато иногда приводили детей, перенявших от отцов способность к обороту.
На упоминании детей Ольга дрогнула, хотя это было последнее, о чем ей следовало волноваться.
Вечером чуть раньше отца домой вернулись после дежурства в дружине два парня, чьи вещи Ольга уже приметила в доме. Сыновья тети Нины, один из которых уступил Ольге свою комнату, не задавали неудобных вопросов, но рассматривали ее с таким любопытством, что становилось понятно – они люди. В связи с чем у Ольги, отвлекшейся от грядущих перемен в собственной судьбе, возник новый, более личный вопрос. И снова тетя Нина все поняла правильно.
- Я обрадовалась, когда узнала. Ведь шла война. Знать, что тот, кого я жду, быстрее, сильнее любого человека – это стало для меня настоящим подарком. В сорок третьем похоронки так и сыпались, каждый раз, как приходила почта. Помню, как беременная сестра обвиняла меня в том, что я вернулась, а ее муж – нет, они с матерью буквально возненавидели меня, когда Олег вернулся невредимым.
- А как..?
- Вытащил меня из-под обломков моего Утенка, - тетя Нина вновь угадала недосказанный вопрос и мягко усмехнулась воспоминаниям. – Лежу я, прижатая куском фюзеляжа, пока не больно, только сил нет и холодно даже сквозь куртку, и пытаюсь вспомнить в какую сторону мне к своим ползти. Долго лежала, потому что ударилась сильно, да и выбираться страшно – кругом лес, тьма, стрельба, немцы. Слышу – кто-то ворочает мое прикрытие, разбирает – и еще страшнее стало, не из-за того, что кровью истеку, а то, что в плен возьмут, ведь у меня с собой даже пистолета не было. Только успела испугаться, снаружи ворчат: «Свои, свои, сейчас вытащу». Я от радости, что свои, так ошалела, что за руки его хваталась, мешала и не понимала, почему он с ногой моей застрявшей так долго возится. Потом, уже когда меня на спине нес, я китель вокруг ноги обернутый ощупала, поняла. Я, пока в летном училась, в клуб только пару раз и сходила, все некогда было, а без ноги какие же танцы? И так мне жалко стало именно этой ерунды, а не неба почему-то, что я про танцы вслух сказала. Слышу – усмехается, отвечает, что как выйду из госпиталя, к новой ноге привыкну – станцуем.
Может, говорю, и замуж возьмешь?
Возьму, отвечает, если за оборотня пойдешь.
А я ведь бедовая, потому и в авиаполк пробилась, да и кто меня одноногую возьмет, если с двумя не брали? И говорю ему: «Хоть за лешего!»
Как рассвело, дошли до наших позиций, рассмотрела я «жениха» из разведроты – понравился, но в сговор наш я ни на минуту не поверила.
Из госпиталя уже на третий день выписали – рана очень быстро затянулась, дали протез, костыль и подорожную. Сижу я в парадном мундире летом в жару на автобусной остановке – еле-еле доковыляла, а слезы так и лезут, ведь от станции до деревни никто не повезет, а дойти не смогу. И вдруг слышу: «Платка-то у меня нет». Смотрю – он, сидит рядом, посмотрел, как я рукавом утираюсь, вытянул из-за ремня свою майку и кусок от нее оторвал.
Пока до деревни меня нес, узнала я и об оборотнях, и о том женитьбой они не шутят.

А вечером следующего дня Ольга тоже получила возможность узнать кое-что новое об оборотнях – в гости пришел один из стаи. Олег Петрович собирался вернуться только ночью, Олег с Георгием усилено готовились к экзаменам, так что даже ужинали в своей комнате. Высокий, спортивный Илья, как его представила тетя Нина, пришел, как только стемнело. Он смущенно посмотрел на Ольгу исподлобья, а потом, думая, что она не слышит, попросил тетю Нину вычесать его, потому что уже жарко. Когда Илья поздоровался с братьями Олеговичами и ушел в подпол, тетя Нина нашла Ольге работу во дворе. А когда та вернулась, Ильи в доме уже не было, зато рядом с Мухтаром возился, вгрызаясь в бок невозмутимого алабая, еще один пес такой же золотистой масти.
- Ой, - только и смогла сказать Ольга, когда второй пес поднял голову, и она поняла, что это вовсе не собака. Ведь не бывает собак с такими широкими мордами, низко торчащими из-за губ клыками, когтями как у медведя и с глазами, так похожими на человеческие. Зверь заметил ее, заинтересованно дернул меховыми ушами и в следующий миг уже оказался рядом с ни живой ни мертвой от ужаса Ольгой.
- Он только понюхает, - ободрила ее тетя Нина и хлестнула чудовищного пса полотенцем. – Фу! На место иди! Илья, я кому сказала?!
- И-Илья? – слабо переспросила Ольга, считавшая, что чудеса оборотничества исчерпываются звероподобностью и регенерацией.
- Вроде и вымахал уже, а все щенок-щенком, - с материнской ласковой строгостью сообщила тетя Нина и за ухо отвела Илью на место – посреди гостиной была расстелена простынь, усеянная катышками оборотневой шерсти с пухом. Ольга села неподалеку, подняла один из комков и мяла в ладонях, глядя на продолжающееся вычесывание. Ей очень хотелось уйти к себе и запереться, настолько Зверь оказался страшен, но стало стыдно перед тетей Ниной, которая сноровисто орудуя пуходеркой, рассказывала, какой замечательный свитер можно будет связать из этой шерсти.
Мохнатый Илья заинтересованно косился на Ольгу и принимал нарочито гордые позы, а стоило тете Нине отвлечься – подскочил и быстро обнюхал ее колени. Ольга предсказуемо замерла, и тогда Зверь с деловитым пыхтением сам подсунул свой нос под ее неподвижную руку и лизнул запястье.
- Ты погладь, не бойся, он самый ласковый из всех щенков, которых я видела, - тетя Нина завязывала простынь с шерстью и Ольге бы, теперь знающей об ее ноге, следовало бы помочь, но перед ней пыхтел, требуя внимания, четвероногий Илья.
Однако его приставания и обслюнявленный мячик, который Зверь настойчиво пихал Ольге в руки – это еще были цветочки. Когда они сели ужинать, тетя Нина положила Мухтару и Илье огромные порции гречки с тушенкой. Пес ел так же как ходил и лаял - степенно, обстоятельно, а вот Илья влез в миску по уши, громко чмокал, чавкал и торопился. Опустошив свою миску, он сунулся было к Мухтару, но алабай привычным жестом отодвинул наглую щенячью морду, не желая делиться. Тогда Илья обратился к людям. Он положил морду на стол и принялся грустно вздыхать, глядя поочередно то на Ольгу, то на тетю Нину.
- Со стола не корми, - предупредила тетя Нина. – Иначе потом есть совсем не даст.
- Может ему добавки положить? - несмотря на жуткие клыки, голодный взгляд исподлобья Ольгу разжалобил.
- Ему нельзя сегодня переедать.
Зверь, едва дыша, проследил, как Ольга делает себе бутерброд, и, потеряв всякое терпение, вытянул шею, морду и язык, стараясь достать до тарелки с колбасой. Он успел лизнуть краешек, после чего тетя Нина с грозным: «А ну брысь от стола!», - собралась его выпроводить. Она успела схватить Илью за пушистый даже после вычесывания хвост, но Зверь напоследок сунулся под стол и жалобно поскуливая, положил голову Ольге на колени. Она не смогла устоять и отдала ему свой бутерброд. Ее пальцы захватила чудовищная пасть, но зубы лишь едва коснулись ее кожи, и следом ее сразу благодарно облизал горячий язык. Все это произошло в один момент, а затем тетя Нина все-таки вытащила Зверя из-под стола, вывела с кухни, держа одной рукой за хвост, а другой за ухо и закрыла за ним дверь.
Не успела она сесть, как Илья начал царапаться обратно, а после строгого оклика просунул желтый с черным кожаным кончиком нос под дверь и просительно заскулил с подвыванием. У него выходило такое забавное обиженное «Ууууу!», что Ольга легко услышала в нем «Ууу, жадины!» и не смогла сдержать смех.

@темы: Ё-моё

---

"В меду и в яблоках"

Писалось как исполнение фестовой заявки, но по пути свернуло в сторону и увязло.
Сомневаюсь, что возьмусь за продолжение - слишком давно лежит. Так что если есть рисковые товарищи - пожалуйста).
Соло берется учить Илью.

2200 слов

Разве могли аналитики из КГБ не учесть физическую привлекательность своего агента? Так отчего же Илью, во внешности которого, по мнению Соло, было всего два изъяна: шрам на виске и взгляд а ля «в Союзе багажники крепят лучше», не натаскивали на работу в горизонтальной, так сказать, плоскости? Ведь явно не натаскивали - с Габи «жених» оказался совсем не на высоте. Но тогда Соло рассматривал Илью не как напарника, а как обузу, навязанную Сандерсом, потому и не придал советскому фиаско должного значения.
В Стамбуле Илья дичился тех немногих женщин, что не носили паранджу, женщины дичились его, и все выглядело естественно.
В Тунисе, спасаясь от погони, Илья и Соло забежали в бордель. Но не успел Наполеон поцеловать хозяйке руку, как Илья за шкирку выволок его вон. А ведь могли бы спрятаться со всем удовольствием вместо того, чтобы еще полночи скакать по трущобам.
И вот в Норвегии Илья вдруг очаровал их объект с первых слов. Мисс Дуэйн обшарила монументом торчащего среди гостей Курякина цепким взглядом, и уже через десять минут после знакомства – очень недурно для новичка, Большевик – пожелала с ним уединиться.
У Соло наушник плавился от того с каким придыханием она просила, прижимаясь к Илье теснее: «Говорите! Расскажите еще!»
И Илья чуть неровным от волнения голосом вещал о квантовой электродинамике в трактовке Ландау.
Мисс Дуэйн выпускница Сорбонны когда-то бредила славой Мари Кюри, но затем выросла и поняла, что научная стезя трудна и неблагодарна. Руководство же преступным синдикатом напротив весьма и весьма окупаемая уважением и деньгами работа.
Илья все чаще сбивался, дыхание распаленной мисс Дуэйн становилось все ближе к «жучку» под отворотом Курякинского пиджака. Соло уже скрестил пальцы и порадовался за коллегу. Но вместо ожидаемых стонов наслаждения вдруг раздался женский визг и звук хлесткой пощечины.
- А я говорила, что так будет, - заявила Габи с ковра, где она корчилась от смеха, слушая про фотоны и аннигиляцию

- Есть ты. Есть красивая, заинтересованная в тебе женщина. По-моему, это очень простое уравнение, Большевик. Как можно было ошибиться? Это же задачка… Довольно эвфемизмов. Что такого ты сделал?
Подавленный неудачей Курякин пожал плечами и отвел глаза.
- Илья, - Наполеону было любопытно и смешно, но любопытно все же больше. – Ты что, сразу полез ей под юбку?
- Думаю, до этого не дошло, - явно вспомнив старые обиды, припечатала Габи и ушла к себе.
У Ильи уши стали того же малинового цвета, что и четко различимый след женской ладони на щеке.
- Не гожусь я для этого, - стыдясь своего признания, повинился он.
Соло, уже переодевшийся ко сну, засунул руки в карманы халата, обошел Илью по полукругу и сел рядом.
- Ладно. Расскажи, что ты сделал - завтра мне с ней работать, не хочу повторить твою ошибку.
- Обнял. Поцеловал, - кивая после каждого слова, словно отмечал пункт в списке, доложил Илья.
- И… все?
- Да.
- Ладно, - гибкость предпочтений Наполеона облегчала ему рабочие и осложняла личные отношения. – Представь, что я – мисс Дуэйн. Она сидела так? Или так? – Соло сел к Илье вплотную и закинул ногу ему на бедро.
- Так, - ошарашено отозвался Курякин.
- Теперь покажи, что ты сделал. В точности, - чертова гибкость предпочтений, из-за которой Соло, раз увидев Курякина в окне машины, не мог теперь выкинуть его из головы, изгнать из своих редких сеансов одинокой вечерней мастурбации. – Давай, Илья, это почти то же самое.
Курякин просунул руку между Соло и спинкой дивана, обнимая «мисс» за талию. Соло дал ему время собраться с мыслями, настроиться, а сам сосредоточился на том, чтобы дышать в этом захвате. Да, Илья грубоват, но некоторым, в частности одному агенту ЦРУ, прижатому к боку советского робота, это даже по нраву. Додумать, где еще Илья мог бы быть с ним приятно груб, Соло не успел. Илья дернул плечом, и Соло, хотя и не был хрупкой девушкой, оказался опрокинут спиной ему на колени. Но только Наполеон собрался возмутиться, как случилось ЭТО. Илья наклонился к его лицу, все шире открывая рот и явно собираясь сожрать напарника.
У мисс Дуэйн была вполне здравая реакция.
- Стоп! – он скатился с колен Ильи и подавил желание спрятаться под стол. – Стоп. Стоп. Ты это нарочно?
Курякин тяжело вздохнул и отвернулся. Наполеон тоже вздохнул и не без опаски снова сел на диван.

- Не может быть, чтобы в КГБ тебя не учили соблазнять, информацию добывать через койку, - Соло, как и все в ЦРУ, был наслышан о талантах советских агентов в этой области.
- Я прослушал курс лекций, - невнятно буркнул Илья в сторону.
- Так, - попытался помочь ему Соло.
- А потом меня признали непригодным для медового шпионажа, - в ту же сторону поделился Курякин.
Что можно сделать с человеком, от которого отказались специалисты КГБ? Наполеон был не настолько глуп, чтобы ввязываться в заведомо провальный проект.
Словно прочитав его мысли, Илья вздохнул и ушел в душ.

- Ты еще здесь? – спросил он фигуру на диване, когда вернулся.
Соло и сам был удивлен тем, что остался.
- Я тут подумал, Большевик, а ведь до попытки сближения ты неплохо справлялся. Сомневаюсь, что мисс Дуэйн клюнет на меня с той же охотой.
- Ты это к чему? – Илья, не ожидавший посторонних в своем номере, вышел из душа, едва обернув бедра полотенцем, и тем самым отплатил Соло за любые неудобства. – Что ты на меня так смотришь, Ковбой?
- Хочешь взять реванш с нашей особо опасной мисс? – Наполеон не мог и не хотел скрывать, что любуется этим телом. Как же хорош! Именно вот так – с еще влажной кожей, мокрыми, торчащими волосами, полотенцем этим низко завязанным. Рискуя получить в зубы, Соло нарочито скользящим взглядом обозрел Илью сверху вниз, задержавшись на темных, рыжеватых волосках пониже пупка.
Непригоден для любовного фронта? Ни черта они там в КГБ не понимают!
Обыкновенно Соло не позволял себе недооценивать противника, особенно если это была разведка мирового значения. Но он смотрел на идеал мужской красоты во плоти и не мог согласиться с тем, что идеал этот для ласк и страсти рожденный, кем-то будет списан со счетов.
- Э, Ковбой? – Илья переступил с ноги на ногу и с подозрением пригляделся к напарнику.
- Я могу научить тебя, как довести дело с мисс Дуэйн до… логического конца, - Соло, слегка покачиваясь, приблизился к Илье и даже руки завел за спину, сцепив в замок – так хотелось коснуться плеча с гладкой даже на вид кожей, непробиваемой груди, узел на полотенце распустить.
- Да учили уже, - устало отмахнулся Илья и пошел в спальню. Красиво шел. Спина с четким рельефом мышц, полотенце это проклятое почти сползло и удерживалось только тем, что вплотную облегало ягодицы.
Наполеон натужно сглотнул, понимая, что в случае нападения со спины, Илья сначала его в паркет вобьет и только потом начнет задавать вопросы.
- Ну, таких учителей, как я у тебя не было, не так ли? – он проследовал за Большевиком в спальню.
Нагой и в этом непередаваемо совершенный Илья как раз надевал пижамные штаны, он недовольно посмотрел на приставшего напарника и развернулся боком.
- Думаешь, в ЦРУ знают что-то такое, чего не знают наши?
- Скорее наоборот.
- Тогда на что ты рассчитываешь, Ковбой? - Илья накинул пижамную куртку, не застегивая, и подошел к замершему в дверном проеме Соло. - Или вернее, что хочешь получить взамен?
- Тебя, - не стал лукавить тот.
- Ты будешь разочарован, - саркастически хмыкнул Илья. – И не боишься, что за эти «уроки» тебе срок накинут?
- Переживу, - Соло тоже подобрался поближе к нему, удивленный и вдохновленный тем, как спокойно русский агент отнесся его откровенности. Видимо, лекции были действительно поучительны. К черту удивление и вдохновение. От близости почти голого и почти согласного Ильи Соло повело, как не вело давно уже ни от наркотиков, ни от алкоголя, ни от разнообразных партнеров.
- Тебя самого жизнь ничему не учит, Ковбой, - Илья доверительно чуть наклонил к нему голову, - раз уже за член поймали, так ты опять. На те же грабли.
- Что поделать, это мои любимые грабли, - Соло так привык лгать тем, кого соблазнял, обманывать любовниц, добиваться своего, далекого от обоюдного удовольствия результата, что теперь от собственной откровенности, открытости становилось неловко. Как бывает неловко в первый раз. Но лгать Илье было бессмысленно и вредно – учует, не простит. Это сарказм, издевку, насмешку Большевик может не распознать или сделать вид, что не понял, ложь – другое дело.
Соло на пробу огладил плечо Ильи под пижамной курткой, сам подступая вплотную.
- Урок первый: взгляд. На кого ты там мастурбировал в старшей школе? Я плохо знаком с советским кинематографом, но уверен была у тебя любимая учительница, которой цветы носил и на чай домой мечтал напроситься. Было? Так кто? Соседка? Учительница? Звезда союзного экрана?
- М-марина Васильевна, - клацнув зубами, выронил Курякин и снова покраснел.
- Закрой глаза. Давай, Илья. Представь, что она оставила тебя после уроков. Тебя одного. Ты и она в пустом классе.
- Ты заигрался, Ковбой, - враз замкнувшийся Курякин сбросил руку со своего плеча и отвернулся, чтобы уйти.
- Стой. Это не то, что ты подумал, - Соло перехватил, удержал. – Мы тренируем взгляд. Только взгляд Илья. Не трону я твою Марину, обещаю.
Илья остался, но угрюмости не растерял.
- Закрой глаза, представь, что вы с ней одни и никто тебя, того, как ты на нее смотришь, не увидит. – Снова начал Наполеон. - Она контрольные проверяет, губами шевелит, читая, что там ученики написали, перо в чернильницу макает, не замечая, что пальцы испачкала, ошибки зачеркивает. Она не отвлечется, можно, Илья, посмотри на нее. Открой глаза.
Именно этого Соло и добивался – искреннего, мальчишеского любования, чья целомудренность уже подпорчена памятью о мастурбации на светлый образ, стыдом за то, что не удержался, захотел.
- Запомни эти ощущения. В следующий раз обрабатывать пожилых графинь отправишься ты. Теперь одноклассницу свою представь. Ту, которая с тренировок тебя ждала. Шею ее тонкую представь с белым воротничком. Коленки голые под партой, помнишь? Открой глаза, Илья.
Вот. Вот так правильно.
- Завтра, когда подойдешь с извинениями за испорченный вечер, представь свою подружку и смотри вот так - тебе все простят.
Не нужны мисс Дуэйн приемы, испытанные на десятках женщин до нее, не нужен лоск и булавка в галстуке с бриллиантом, дай ей первую комсомольскую влюбленность – и она твоя.
- Готов продолжать? Тогда урок второй: прикосновения. Прочувствуй, как я это делаю, пробуй. Мягче, Илья, только кончиками пальцев. Лучше не дотрагиваться, чем сделать это грубо. Подержи ладонь близко, но не касаясь, подразни, помани теплом. Теперь только пальцами от плеча до талии.
Соло говорил, трогал, показывая как надо, и поражался послушности Ильи. Руки у того были жесткие, не гнущиеся, пальцы холодные и твердые, словно Наполеон пришел к очередной любовнице, а попался в объятия Каменного гостя.
- Продолжай, представь, будто сеть на человека накидываешь. Осторожно, чтобы не спугнуть, одеваешь его этой невесомой сетью. Сколько у тебя было женщин, тех, с которыми ты спал, я имею в виду?
- Что? – Курякин предсказуемо замер.
- Отвечай и продолжай гладить, привыкай.
- Ну…
- В цифру с двумя нулями не поверю, - напарываясь на смущенный и одновременно возмущенный взгляд, предупредил Наполеон.
- Две.
Две. Причем, зная об Илье то, что знали КГБ и Наполеон, можно сделать вывод, что это были две женщины и всего два раза. Соло отложил этот не укладывающийся в его голове факт до лучших времен и усилил нажим ладони на спине Большевика.
- Тебе понравилось? Понравилось быть с другим человеком, который хочет тебя? - Соло говорил это тихо зато в самую шею Ильи. – Вспомни тепло чужого тела рядом, вы под одеялом в темной комнате. Тебе тесно и жарко. Двигайся, покажи, что хочешь. Руки мягче, Илья! Ладно. Стоп. Отдышись.
На самом деле отдышаться требовалось ему самому. Когда Курякин, послушный указаниям инструктора, притерся телом под пижамными штанами к халату Соло и толкнулся ему в живот, Наполеон чуть не забыл, зачем они все это начали.
- Хорошо, принцип ты понял.
Соло моделировал простейшие ситуации: поправить у партнерши перекрутившуюся нитку бус, поцеловать ей руку, а затем придержать так, чтобы даме не захотелось уходить. Илья добросовестно запорол все. Когда он, приобнимая «мисс Дуэйн» со спины, вдавил Соло кишки в позвоночник, Наполеон в очередной раз вспомнил, что КГБ мудро оставило Илью в покое.
- Пусти, - выкашлял он. - Не так. Расслабь руки. Расслабь.
- Я расслаблен! – собственная неловкость, неуклюжесть, непригодность Курякина, конечно, раздражала.
- Тогда просто стой за спиной. Вот так, - Соло сам облокотился на Илью – честное слово, стена была бы мягче. Наполеон хмыкнул, снял плотный гостиничный халат, оставаясь в пижамных штанах, и снова прислонился к Илье. Такие уроки не терпят суеты. Соло подвигал лопатками, чувствуя, как щекочут голую спину волоски на чужой груди, какой Илья теплый, даже горячий и каменно твердый. Наполеон прикрыл глаза и откинул голову назад, на подставленное плечо, представил, что Илья сзади все еще в полотенце и облизнулся. Не хотелось портить момент, но это был урок. – Попробуй еще, Илья. Обними как скользящая змея. Ты не изучал стиль Змеи?
- Это в ушу стили, а я занимаюсь дзюдо, - каким-то надтреснутым, как древний глиняный горшок голосом пояснил Курякин. И действительно по-змеиному скользнул по поясу Соло, едва касаясь.
У прошлых попыток объятий имелся один несомненный плюс – у Ильи отогрелись руки.
- Еще раз. И еще, - наслаждаясь теплым, дразнящим, обещающим скольжением, командовал Соло. – А теперь вот так. – Он положил свою ладонь поверх чужой и направил пальцы круговыми движениями. – Вот так.
Кажется, от удивления, что у него, наконец, получается, Илья даже перестал дышать.
- Теперь давай сначала. Подход. Соприкосновение. Объятие.
Соло не хвалил, хотя прогресс был очевиден – тоже боялся спугнуть настрой.
К утру у Ильи уже сносно получалось то, что Соло назвал «первый контакт».
- Продолжим после завтрака? – измятый объятиями Наполеон чувствовал себя как после продолжительного и очень тщательного массажа.
Илья только кивнул в ответ и, даже не дождавшись, пока напарник уйдет, забрался под одеяло и только отмахнулся от Наполеонова «После всего, что между нами было, мог бы предложить мне половину своей кровати, Большевик».
Для завтрака было еще рановато, и Соло добрался до своего номера, никого не встретив.

@темы: Ё-моё

---

Неожиданно и приятно)

А мне тут уже давно подарили визуализацию моих любимцев князя Ильи и Соловья Премудрого.  Shiko_ ну... ты понимаешь)
Воитель-Илья, который без кольчуги только когда спит с милым другом и Свет-Соловушка - услада очей и слуха всякого.



N.B.

Прошло непростительно много времени, но я все же сделала ЭТО.
Сборный пост по древне-славянскому АУ на аоз archiveofourown.org/series/715221

запись создана: 06.08.2016 в 22:18

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

"Место для чудовища"

Это измучившая меня история Константина и Ольги - персонажей из Илюшечно-Плюшечного текста. Ильи и Соло здесь (пока) нет, так что в целом это оборотневый оридж.
Нца, жестокость в моем понимании. Толком не вычитываю.
Писаться будет пока отстанет.

4 тыс слов

Когда Ольгиного отца арестовали как врага народа, она была еще слишком мала, чтобы понимать, что это значит. Она едва помнила, как безобразно и страшно плакала мама, когда черные люди его уводили, очень слабо помнила, как потом односельчане разграбили их дом, а потом и вовсе выгнали мать с ребенком из деревни. Ольгины родители работали учителями в местной школе и пользовались особенным за то уважением, она помнила их большой светлый дом, цветастый половик в своей комнате, вышитые и плетеные салфетки и скатерть, каких ни у кого больше не было. Все это сгинуло в момент, и они с матерью бежали среди ночи в лес, чтобы спрятаться от тех, кто раньше снимал перед ними шапку и неловко спрашивал: «Ну, как там мой балбес, Ирина Витальевна? Не озорует более?»
Зато Ольга хорошо помнила, как голодно было до войны, как еще более голодно и страшно стало в войну. Но, как ни странно, хуже всего стало, когда после Победы ее отцу посмертно объявили амнистию. Они с матерью должны были осесть в каком-нибудь колхозе и осели у дальних родственников. Ольга пошла в школу и зубрила ненавидимые до слез постулаты равенства, братства и свободы, мать, растерявшая здоровье, как могла работала в колхозе. И обе они должны были быть бесконечно благодарны власти, которая позволила им вернуться в общество.

Одноклассницы жаловались кто на веснушки, кто на вздернутый или длинный нос, Ольга же и не пыталась объяснить, как на самом деле этим девочкам повезло. Едва ей стукнуло двенадцать, как на нее стали обращать внимание взрослые парни и мужчины, а мать тревожилась и оплакивала дочернюю такую опасную красоту. Сама Ольга тогда в себе никакой красоты не замечала, разве что волосы золотистые, богатые, а остальное – как у всех. Послушная матери она нигде не ходила одна, не сбегала на свидания, хотя иногда ну, очень хотелось, а назойливые поклонники чуть ли не лезли в дом, предлагали подарки и даже деньги, которых тогда ни у кого не было. Ольга подбила глаз тащившему ее на сенник председательскому сынку, который войну благополучно отсидел в тылу по «херне», и только позже узнала, что мать за это долго и унизительно извинялась перед его ни дня не работавшей мамашей.
Когда Ольге стукнуло пятнадцать, ее дядя подкараулил ее вечером и, заткнув рот, отнес в сарай. Мать тогда кричала и рыдала еще страшнее, чем когда отца забирали, но что она могла сделать? В милицию или на товарищеский суд с таким ходить было не принято – только опозоришься. Поэтому она лишь утерла дочери слезы, успокоила, как могла и собрала все, что у них обеих было ценного. Ее саму из колхоза никто не отпустил бы, а вот Ольга вполне могла уехать в город, поступить в педучилище, как мечтала. Ведь доченька у нее умница, а порядки в городе построже, чем в деревне, так думала Ирина Витальевна, жившая в городе очень недолго да и слишком давно.

Приехав в Тобольск, Ольга еще на вокзале поняла, что продать материны вязанные платки, как они обе рассчитывали, будет очень непросто. Платки впрочем, очень ей пригодились – за белье в общежитии потребовали полтинник, и Ольга заворачивалась в них, чтобы уснуть.
Единственная ненужная трата, которую она себе все-таки позволила, были 11копеек на самое дешевое фруктовое мороженое. Одноклассницы не врали, Ольга ничего вкуснее в своей жизни не ела.
Но на этом городские радости для нее и закончились. Директор педучилища пожелал лично проводить с ней собеседование. Мать ведь учила ее, как вести себя в таких случаях – заплачь, чтобы и слезы, и сопли, и глаза красные. Ольга не смогла, она молча отбивалась и заплакала только после, когда вышла с наказом подумать, хочет ли она учиться в этом заведении. А ведь у нее в аттестате одни пятерки!
- Смотри-ка, какая краля! А что это мы плачем, а кто это нас обидел?
К Ольге подкатили развязно вихляющие парни в кепках и с папиросками в зубах, и даже она, не знавшая городских порядков, сразу поняла, кто они такие. Но именно бандиты оказались человечнее всех, кого ей здесь приходилось встречать.
Так Ольга поступила в педучилище без личного собеседования у директора, нашла общежитие «покозырнее» и начала карьеру от «крали» до «марухи».
Ей было не привыкать к роли изгоя, но маруху сначала одного, затем другого, третьего «уважаемого в городе человека» никто не смел тронуть, никто не таскал у нее продукты и здоровались вежливо. Вот только платить за это удобное отщепенство приходилось так, что только сама Ольга знала, как иногда манит петля или большая доза крысиного яда. Она бросила педучилище и поступила в учительский институт, зная, что никогда не будет заниматься чужими детьми – не воровской подстилке, переходящей от одного к другому, мечтать об этом. Мечты о собственных детях Ольга похоронила в девятнадцать, когда ее после неудачного аборта у «проверенной акушерки» привезли в больницу с окровавленной простынью между ног.
Врач, который делал операцию, ничего ей не сказал, только приходил, щупал живот и кивал своим мыслям. А вот медсестра, перевидавшая таких как она дур, повесив новую банку крови, сказала.
- Не хотела этого, так теперь никакого не будет.
И заплакала вместе с Ольгой.

Единственное, что удерживало Ольгу от той же петли – мечта матери увидеть дочь выпускницей института. Педагогом. И только эта мечта держала на этом свете не привыкшую жаловаться, с трудом передвигающую ноги, рано состарившуюся женщину. Ради нее Ольга жила, слала письма и раз в полгода ездила проведать. Городскую «мадаму», которой она теперь стала, никто из бывших деревенских ухажеров тронуть не смел – догадывались, что теперь дело женским плачем не кончится. Мама, видимо, тоже чувствовала, что дочь не так счастлива, как хотела бы казаться, и потому не расспрашивала ее о «той» жизни, довольствовалась тем, что Ольга рассказывала сама. Теперь она вполне могла бы отомстить дяде, который не стеснялся при встрече смотреть ей в глаза и ухмыляться, чужими руками. В первое время Ольге казалось, что она вот-вот шепнет свою просьбу кому нужно. Но прошел год, другой, а дядя все жил и ухмылялся. Ольге оказалось легче убедить себя в том, что тогда она сама была виновата.
Учеба, к которой она так стремилась, тоже не приносила удовлетворения – ведь все это было зря, лишь ради отличного аттестата и материнской радости. Неожиданной отдушиной для Ольги стало пение.
В институте, в отличие от училища, Ольгу сразу взяли в оборот комсомольцы-активисты, которых ее подозрительные знакомства почему-то не отпугнули. Тут-то и выяснилось, что у нее прекрасный голос и слух, позволяющий без труда перепеть, что угодно. Председатель кружка самодеятельности очкарик Сережа, немножко в нее влюбленный, даже попытался скандалить с приехавшим за ней «уважаемым в городе человеком», когда тот заявился раньше положенного.
Окунуться на некоторое время в чужую жизнь, полюбить, потерять или наоборот встретить – это стало для Ольги минутным облегчением, ведь с ней самой ничего подобного уже не могло случиться. Так ей казалось.

В тот прохладный весенний вечер она пела с особенным удовольствием – ее нынешний любовник с дружками не показывался после недавнего шухера. Будь он здесь, заставил бы ее позже петь только для него, а то, что дарили ей песни, Ольга ни с кем не любила делить. Перед сценой в городском парке топтались те же, что и всегда, парочки и все те же одиночки ждали приглашения в стороне. Ольга, вместе с героиней песни встречавшая своего милого, смотрела на них лишь мельком, но на том, прежде здесь не виданном парне задержала взгляд, затем отвела. И снова вернулась.
Парень не был ни высок, ни красив и даже одет без той праздничной тщательности, с которой обычно ходили на танцы. Он смотрел на Ольгу, почти не моргая и, кажется, не дыша, и взгляд его не был, как обычно случалось, восторженным или масляно-оценивающим. Ольгу заворожила уверенность и спокойствие этого лица и взгляда, потому она снова и снова к ним возвращалась, ожидала, что парень заволнуется, махнет ей рукой, подмигнет – хоть что-то. Но тот лишь смотрел.
Какая впрочем, разница, в конце концов, они все в лучшем случае смотрели, а в худшем… Ольга отлично помнила романтического красавца капитана, вихрем ворвавшегося в ее жизнь словно на алых парусах, решившего спасти ее, увезти, жениться. После «разговора» в подворотне капитана быстро подлатали в госпитале и отправили в другую часть, так и кончилась любовь. В отличие от капитана один из сокурсников Ольги проявил неразумное упорство и потому вовсе пропал.
После ее выступления знакомые с правилами обращения поклонники выразили свой восторг и оставили Ольгу в покое, и только один или не знающий в чем дело, или отчаянный увязался следом.
- Тебе не стоит за мной ходить, - чуть обернулась она к тому самому спокойному парню.
- Я провожу, - поставил ее в известность осмелевший, приблизившийся ухажер и протянул ветку сирени, которую рвать в парке запрещалось.
- Не нужно. Иди обратно, танцы еще не кончились.
- Почему? - речь давалась парню с явным трудом, как будто он прислушивался к чему-то кроме слов. – Ты ни с кем не связана, то есть не замужем, а я тебе понравился.
- Я смотрела на тебя потому, что раньше здесь не видела, а не потому что понравился! – Ольга начала терять терпение. – Чтобы быть связанной, необязательно выходить замуж, - тихо, только для себя добавила она, но парень услышал.
- Необязательно.
- У меня есть любовник, и ему не нравится, когда за мной кто-то ходит, понятно?
- Понятно, - сказал парень, но отставать и не подумал.
- Я сказала, не ходи за мной! – под фонарем Ольга остановилась, говорить она старалась тише, чтобы не привлекать внимание случайных прохожих. – Ты, теленок… - и она запнулась, разглядев вблизи какие у парня необычные глаза – темно-зеленые с желтыми искрами. Да, наверное, все дело было в цвете, потому что, встретившись с незнакомцем взглядом, Ольга вдруг ощутила странное смущение, робость, которые в обращении с мужчинами уже давно потеряла.
Парень воспользовался мгновением и все-таки всучил ей сирень. По пути к Ольгиному общежитию – она отказывалась переезжать в дом или квартиру, зная, что ее тут же превратят в хазу – парень узнал и то, кто именно Ольгин любовник, и что он может сделать за эти невинные провожания. Затем Ольга поупражнялась в острословии, насмехаясь над поклонником, которому по виду едва можно было дать двадцать. Но парень все снес и довел ее до дверей общежития.
Ольга и хотела бы думать, что рассталась с ним без сожаления, но в холодной, обставленной с городским шиком комнате ее ждали лишь конспекты, мамины письма и ожидание очередного свидания, которое было мучительнее самого свидания.
- Ты можешь пойти ко мне, - предложил, видимо, заметивший ее секундное колебание парень. До него так и не дошло, что за одни эти слова его запросто могут забить до смерти.
Ольга не стала прощаться.

А утром, первым, что она увидела, выглянув в окно, был тот самый парень. Он пил, черпая ладонью дождевую воду и, похоже, прождал здесь всю ночь. Ольга едва не отпрыгнула от окна, встретившись с ним взглядом. Ни злости, ни оскорбленных чувств, ни слепого обожания – ничего из того, что заставляет мужчину мерзнуть под окнами женщины, в этих глазах не было. Парень был так же нечеловечески спокоен, как накануне.
Он проводил так и не заговорившую с ним Ольгу до булочной и обратно. Учитывая, сколько человек их видели вместе, парень уже наухаживал себе на смертный приговор. О чем Ольга ему и сообщила, но опять не добилась не то что испуга – ничего.
День она просидела над учебниками, а каждый раз, когда выглядывала в окно, встречала все тот же спокойный взгляд, и учеба не ладилась. Вечером Ольга вышла погулять, но молчать смогла недолго – мужчины в ее жизни не отличались ни терпением, ни упорством.
- Ты ел что-нибудь?
- У меня был с собой хлеб, - просто ответил парень.
- Почему ты никак не уйдешь домой? - Ольга и не заметила, когда начала переживать за него.
- Мой дом теперь там, где ты.
Ольга с досадой замахнулась на этого дурака, ведь и себя и ее угробит, но не ударила, приученная к тому, что любовники, не стесняясь, били в ответ.
- Тоже мне жених! Откуда ты хоть взялся, ты из какой деревни? – больше для того, чтобы найти, чем его обидеть, спросила Ольга. Парень выглядел скорее городским – незагорелый, руки не убитые тяжелой работой, и точно лет двадцати, не старше.
- Я из поселка, у которого нет названия, - заинтересованно блеснув глазами на слово «жених», ответил парень, - и я никогда не ударю тебя. Тебе совсем не нужно меня бояться.
Ольга возмущенно фыркнула и прибавила шаг, парень не отставал.
- Ты здесь учишься? – снова спросила она через некоторое время.
- Да. Техучилище на автомеханика закончил.
- Хорошо закончил?
- С отличием.
- Родители, наверное, тобой гордятся, - ей почему-то было очень трудно представить его родителей.
- Они умерли, - подтвердил ее догадку парень. – А дяди будут больше рады, если я подругу, то есть жену приведу.
- Дяди, у тебя их много? – от упоминания этого родства у Ольги привычно захолодело, замерло все внутри.
- Весь поселок. Дяди, тети, братья.
- Это где-то на Кавказе? – Ольга даже остановилась.
- Нет, здесь, под Тобольском. Мы не кровные родственники, но в чем-то даже больше связаны друг с другом.
- Ах, вот оно что! – теперь она вспомнила рассказы о не то диких общинах, не то о раскольниках, которые целыми деревнями жили в лесах вдали от людей и никак не сообщались с «миром». Это объясняло и целый поселок родни, которая могла поколениями плодиться между собой, и странности самого парня. Да, с ним надо быть осторожнее, а то еще очнешься с мешком на голове по пути в тот поселок без названия. И неизвестно еще что лучше – приехать туда в качестве жены или в качестве жертвоприношения какому-нибудь божку.
- Я никогда не причиню тебе боль, - вдруг с особенной серьезностью снова заявил парень.
И Ольга впервые испугалась, а вдруг он мысли умеет читать или что там еще у дикарей бывает? Одно она знала точно – от зверя нельзя, поддавшись страху, бежать.
- Так значит, тебя отправили в город, чтобы ты получил образование и нашел жену? – как можно беспечнее спросила она.
- Чтобы я решил, могу жить среди людей или не могу, - с искренней простотой ответил парень. – Я не знал, что встречу тебя.
- Я ничего тебе не обещала! – заранее возмутилась отчего-то взволнованная безыскусным признанием Ольга. – Я даже имени твоего не знаю.
- Константин, - парень попытался улыбнуться, но получилось у него не очень хорошо, как-то жутковато. – И я дождусь, когда ты пообещаешь.
Она вновь, в который уже раз зло высмеяла и внешность его, и невысокий рост – чуть ниже ее – и явную бедность, и деревенские повадки, которых, впрочем, не было. Она, прекрасно знакомая с тропинками в парке, попыталась от него убежать, но карауливший последние сутки голодный Константин легко ее настиг, позволил сбежать – и опять внезапно поймал. Ольга прекратила бегать от него, потому что заметила, что преследователю эта игра нравится! В последний раз она, оборачиваясь назад, слегка запнулась, и Костик, предупреждая падение, ее обнял, впрочем, отпустил почти сразу, только глубоко вдохнул ее запах.
- Духи понравились? - спросила запыхавшаяся Ольга, собираясь после положительного ответа озвучить стоимость флакончика шанели – явно не по карману этому Константину.
- Духи – нет. А ты пахнешь лучше всех, кого я только чуял.
- Да что ты в этом понимаешь! – поправляя волосы и воротничок, срезала его Ольга.
- Все, - в этот раз Константин не смолчал и не уступил. – Эти духи пахнут женщиной, которая хочет спать со многими мужчинами, а ты не такая.
Ольга даже не рассмеялась, не сказала, что он ничего о ней не знает, она плотнее закуталась в шаль и пошла домой.

Она не озвучила приглашение, не обернулась, лишь придержала за собой дверь общежития – если судьба, Константин все поймет. Он понял и прошел следом. Зная, как податливы становятся мужчины, стоит их подразнить желаемым, Ольга собиралась убедить этого странного парня уехать, а не выйдет, так хоть приласкать его напоследок.
- В комнате посиди, я ужин разогрею, - она быстро поджарила большую сковороду вареной картошки и пару котлет, оставшихся от обеда, а вернувшись, застала Константина за подкручиванием расшатавшейся ручки на оконной раме. Давно покосившаяся дверца шкафа тоже держалась прямо. И все это Константин сделал обломком старого гвоздя, неудачно вбитого кем-то из прошлых жильцов в дверной косяк.
После того, как он без спешки, но ни на что не отвлекаясь, уговорил всю сковороду и буханку хлеба, Ольга, по вечерам обходившаяся лишь чаем, насмешливо спросила.
- Наелся?
- Нет.
Ольга поджарила еще сковороду картошки и открыла две банки рыбных консервов. Костик, не снижая темпа, съел и это.
Ольга заняла у соседки макарон и сварила их с банкой тушенки целую кастрюлю.
Неизвестно, куда в него столько вмещалось, но Константин съел и макароны, после чего, наконец, признал, что сыт.
Любой другой человек после такого ужина не смог бы подняться, Константин же выпил кружку чая и спросил, нет ли у Ольги каких-нибудь инструментов – поправить скрипучие половицы. В отсутствие инструментов он обошелся обычным столовым ножом да еще вышел на улицу, наскреб какой-то смолы и щепок. И пол, вынуждавший хозяйку ходить лишь «по тропкам», наконец, умолк. Вид того, как гость возится с половицами, отчего-то нагнал на Ольгу печаль по несбывшемуся – по той жизни, которую они с матерью так желали и которая у одной из них была недолго, а у второй не будет никогда.
От давно запретной, бесполезной грусти Ольге захотелось то ли петь, то ли плакать, и она спросила Константина о первом.
- Нет, не умею, то есть умею, но не так, - он снова затруднялся объяснить простые, казалось бы, вещи. – А вот у тебя очень красивый голос.
И этот комплимент, даже такой неловкий тронул растревоженную Ольгу неожиданно глубоко.

Но спеть ей так и не пришлось – едва на патефоне заиграл припев к Молдаванке, которую заказал Константин, как незапертая дверь рывком распахнулась, и в комнату ввалились шестерки Ольгиного любовника. О том, что на нее стукнул кто-то из соседей, Ольга подумает потом, а тогда она, не рассуждая, чем это грозит ей самой, встала между бандитами и странным парнем, которого знала всего-то одни сутки. Она говорила, что Константин ее земляк, что зашел только передать ей письмо от матери, и многое другое, уже откровенно надуманное, но спасительное.
- А мы легонько с ним поговорим, раз земляк, - старший из шестерок гоготнул своим и словно ненароком прихватил Ольгу за зад. Она стерпела, лишь бы те сдержали обещание.
А вот Константин не стерпел, и старший заорал, хватаясь за вывернутую из суставов руку.
- Дверь запри и ни о чем не волнуйся, - сообщая Ольге свое спокойствие, велел этот странный, словно не было рядом урок с финками, и ушел.
А ведь Ольга думала, что уже разучилась волноваться – бессмысленное, лишь отнимающее силы занятие, тем более что расклад ясен. Один безоружный против троих, у которых рука точно не дрогнет. И Ольга побежала к соседу Николаю Степанычу, тот, пока фронтовые ранения не загнали его на раннюю пенсию, служил здесь участковым и такого разгула преступности не позволял. Степаныч встрепенулся как старый боевой конь и, хромая, поскакал удерживать бандитов от убийства. А его жена впервые с искренней ненавистью посмотрела на Ольгу, ведь мужем, пусть и инвалидом, она дорожила и боялась потерять.
К тому времени уже стемнело, и как ни вглядывалась Ольга в окно, как ни прислушивалась, о происходящем в недалекой глухой подворотне ничего не узнала.
Они вернулись неожиданно быстро – Константин и опирающийся на него Николай Степаныч. Фронтовик еще что-то втирал своему молодому спутнику, делился боевым опытом или рассказывал о прежних заслугах. А перед тем, как отдаться на милость встретившей его слезами и упреками – прям как во времена службы – жены, Степаныч отозвал Ольгу в сторонку и шепнул, чтоб шла замуж, мол, парень что надо, броня.
- Ты петь собиралась, - напомнил вернувшийся невредимым Константин и кивнул на патефон.
Но Ольге было не до песен, она коротко ощупала Константиновы крепкие, какие-то чересчур жесткие под рубашкой плечи и поцеловала его, и вздохнула от облегчения, почувствовав, как вокруг ее талии смыкаются в объятии его руки.
Ее прежние мужчины, едва получив намек на согласие, дальше уже не терялись и не особенно деликатничали, поэтому для Ольги стало неожиданностью осторожное облизывание ее губ, затем всего лица, а за ним и шеи. Константин как будто пробовал ее на вкус и так увлекся, что совсем не спешил в койку и только обнимал все теснее и шире.
- Ты собираешься меня съесть? – Ольга вдруг отчего-то почувствовала себя будто слегка захмелевшей и потому вопрос, действительно ее волновавший, вышел даже игривым.
- Ни в коем случае. И никто не тронет тебя, пока я жив, - Константин так строго это заявил, что она не стала спорить.
- Так мы ляжем? – спросила она некоторое время спустя – странный Костик ее еще даже не лапал, но на вопрос серьезно кивнул и тут же разделся донага, споро складывая одежду. Ольга осмотрела его пристально, нарочно, чтобы смутить, но вместо этого смутилась сама, когда голый Константин откинул покрывало с одеялом и проверил ее кровать – годится ли. Предыдущим ее любовником Ольге в такие моменты удавалось командовать, да и остальные легко бездумно обещали, что бы она ни просила, Костик же осмотрел врученный ему презерватив с недоумением.
- Это зачем?
- Я так хочу, - с вызовом ответила Ольга, не снявшая еще даже шаль. Забеременеть ей не грозило, но вот вытираться после и застирывать простынь она ненавидела до тошноты.
Константин кивнул, разорвал упаковку, осмотрел стандартное изделие №2, положил его в рот и принялся сосредоточенно разжевывать, но заметив, как Ольга на него смотрит – выплюнул.
- Ты не знаешь что такое презерватив, - подвела она итог. – Ты вообще хоть раз был с девушкой?
- Нет, не был, - ничуть этого не стыдясь, признался тот, кого она пригласила в свою постель.
Неопытных и диких у Ольги тоже еще не бывало.
Сложности не заставили себя ждать. Когда она погасила свет, зная, что фонаря с улицы будет достаточно, без спешки, позволяя себя рассмотреть, разделась, выяснилось, что этой нехитрой прелюдии оказалось мало, чтобы уже надеть презерватив.
Ольга, оставшаяся в одной лишь комбинации, соблазнительно покрутилась.
Костик даже не дрогнул.
Она, изгибаясь в талии, оседлала его колени, погладила будто специально напряженные мышцы груди, плеч.
И только тогда, когда Константин ее обнял и принялся снова лизать ей шею, ожидаемая реакция все же возникла.
Ольга помогла ей рукой, добилась-таки полноценной готовности и подумала, что неудивительно, что у этого дикаря ни разу не было женщины. Она заставила Костика лечь на спину и собралась все сделать сама, но пристроиться не успела - неопытный любовник вдруг очень ловко перевернулся и подмял ее под себя. Что ж, это всего лишь несколько менее удобный для нее вариант. Но Костик только лизал, нежно покусывал ее шею, вызывая этим щекотные мурашки, и как будто не знал, куда следует деть руки.
А ведь и правда не знает, - напомнила себе Ольга и, скользнув между их тел, попыталась направить его в себя. – Ну, давай же, туда!
- Но ты сейчас не хочешь, - после целой минуты в течение которой его тянули за то, что Ольга про себя уничижительно именовала «отростком», с непониманием отозвался Костик.
- Хочу, милый. Я же здесь, с тобой, - поощрительно заворковала Ольга.
- Нет, не хочешь. Ты не ждешь удовольствия от сношения.
- Послушай, милый, - такой несвоевременной упертости от дикаря Ольга не ожидала. – Женщины устроены иначе, чем мужчины, наше удовольствие совсем-совсем маленькое, ты его и не заметишь. Так что давай уже.
- Это неправильно, - и по тому, как голый Костик это сказал, стало ясно, что сложности еще только начинаются.
- И что же в этом неправильного? - Ольга выбралась из-под него и укуталась в одеяло, чтоб не мерзнуть. Топить в общежитии уже прекратили.
- Сначала ты должна захотеть, потом я. И только потом можно. Сношение, - у Константина снова начались проблемы с речью, но в этом не было ничего странного кроме самих его дикарских понятий.
- И ты хоть раз видел, чтобы было по-твоему? - ехидно спросила Ольга, у которой желание одарить героя уже напрочь пропало.
- В поселке у каждой пары так. Потом, когда уже сживутся, оба могут начинать сношения, но сначала надо привыкнуть друг к другу.
- Не хочу тебя разочаровывать, - Ольга и не пыталась представить, чего именно мог насмотреться в диком поселке этот странный парень, – но для женщины в этом нет никакого удовольствия. В лучшем случае, она делает это с тем, кто ей не отвратителен и не причиняет ей боли.
- Это неправильно.
- Как знаешь, - спорить с такой упертостью было бы неразумно. – Но я могу предложить тебе только это.
- Тогда я буду лизать тебя, - с неподходящей этой фразе серьезностью поставил в известность Костик.
Ольга усмехнулась и кивнула.
Сначала она приняла это облизывание за дикий вариант предварительных ласк, но, очевидно, было что-то еще, пока ею не понятое. По обстоятельности и серьезности Константина это действо можно было принять за какой-то ритуал. И самое странное, что на Ольгу что-то и впрямь действовало. Сначала появилась и укрепилась легкость в теле и мыслях, как при несильном опьянении, потом облизанная с подсыхающей слюной кожа приятно потеплела, Ольге не требовалось больше одеяло. Расслабленная, томная она лежала на спине словно сквозь сон замечая, как Костик без всякого девственного смущения понемногу стаскивает с нее комбинацию, освобождая место для лизания. Но когда он добрался до ее живота, Ольга вскинулась и придержала ткань рукой. Комбинация нарочно была такого покроя, чтобы показать то, что хотят увидеть, не раздеваясь окончательно, неширокий продольный шрам на животе в число доступных зрелищ не входил. Константин не стал отталкивать ее руку, а прижался всем лицом рядом и лежал так долго, что Ольге показалось, что он уснул. Но Костик вдруг отмер и двинулся ниже. Тут Ольгу охватило беспокойство другого рода – она давно жила по понятиям своих «благодетелей», и по этим понятиям мужчина так делать ни за что бы ни стал. Однако именно на этом запретном для мужчин акте падения Константин впервые потерял свое нечеловеческое спокойствие. Он уткнулся лбом в ее лобковые завитки и жадно, скоро задышал ей между ног, так что Ольге стало очень неловко, но он стиснул ее бедра, не дав отстраниться, и застонал болезненно и сладко.
- Ты что это удумал? – сиплым шепотом заговорила Ольга и потянула его за ухо – стригся Константин коротко. – Вылезай.
А когда Костик послушно поднял голову, она приоткрыла рот от ужаса, но крикнуть так и не смогла. Во тьме, слабо разгоняемой фонарным светом, глаза ее необычного любовника светились зеленым.
Константин, впрочем, и на неслышный крик отреагировал быстро, закрыл глаза, тряхнул головой, и волчья зелень глаз тут же погасла.
- Как это? Что? Что? – Ольга так испугалась, что обняла вернувшегося на прежнюю позицию, лицом к лицу, Константина и ждала его слов о том, что ей все почудилось.
- У меня так бывает, ты не пугайся, - поглаживая ее по спине, попросило чудовище.

@темы: Ё-моё

---

"Ошейник для оборотня"

Илья, Соло, Плюша. И снова Илья)).
Часть 2.

около 2 тыс слов

Лень, или вернее нежелание совершать лишние движения, если все их устраивает, была свойственна вампирам в той же степени, что и гемоглобиновая диета. Соло прекрасно знал за собой этот грешок и обычно не позволял себе расслабляться, хотя все равно проигрывал деятельным по природе оборотням.
Вот и теперь Наполеону, получившему кормильца в постель, хотелось в ней задержаться, а Плюша ради него терпел и голод, и неподвижность. Один непривязанный Женька, чуть подремав, скакал то во двор, то на кухню, судя по звукам, он успел очистить холодильник, хлебницу и уронил полку со сладостями. Отца он тоже попытался угостить – принес кусок сырого мяса в спальню и долго таскал его по полу рядом с кроватью, стараясь подобраться так, чтобы не заметил Соло, которому предстояло это убирать.
Но Плюша не захотел отрываться от партнера даже ради еды.
Соло немного полюбовался этой преданностью и заставил себя прекратить «выходной». Он отнял у разыгравшегося щенка мясо и вручил его Плюше, а сам отправился смывать следы многочасовой страстной оборотневой любви. Зверь, наскоро заглотивший мясо, влез за ним в ванную комнату и подсматривал за шторку в душе, сопя и поскуливая от сдерживаемого желания. А когда Соло имел неосторожность повернуться задом, распаленный Плюша впрыгнул в ванну, но поскользнулся, зацепился за шторку и сбил своего вампира с ног.
Соло упал на мягкое, которое тут же его обняло и заурчало, упрашивая приласкать.
Он так и не вырвался бы из этих объятий, если бы в назначенное время не пришел Константин с провизией. Костик, нимало не смущаясь, вынул их обоих из скользкой ванной вместе со шторкой, указал на сумки, которые уже исследовал Женька, и ушел, по-волчьи встряхивая всем телом, словно таким образом мог избавиться от запаха непонятного ему партнерства.
Соло мысленно тоже встряхнулся, надел всегда оказывающийся под рукой полосатый халат и, не поддаваясь на умоляющие взгляды и поскуливание, отправился на кухню разбирать сумки. Константин всегда приносил много, но при этом без особого разнообразия: мясо, ведро картошки и печенье для Женьки. При этом на печенье наверняка настояла Ольга, жена Костика.
Соло как раз достал коробку из сумки и дрогнул – перешедший от взглядов к делу Плюша нежно прихватил его за зад.
- Не делай так, - тем же тоном, что он обращался к Женьке, попросил слишком сытый, чтобы приказывать Соло.
Но теперь никакая сила, никакие просьбы не заставили бы Плюшу держать дистанцию. Так что Соло пришлось смириться с тем, что во время готовки ему игриво покусывали зад и жарко пыхтели на промокшую от слюны ткань. А стоило ему сесть, Зверь попытался сунуть голову под полу халата, чтобы облизать пах.
- Так. Пришло время ошейника, - строго заявил Соло, рассчитывая, что так проще будет оттаскивать от себя чересчур любвеобильного Плюшу, и достал припрятанный «подарок».
Но Плюша не дался - он рычал, прижимал уши, крутил головой и щелкал зубами, желая перекусить «удавку». А когда в игру включился налопавшийся печенья Женька, Соло отступил, спасая симпатичный ему одному ошейник.

Хотя Плюша уже вполне поправился и окреп, он задержался еще на несколько дней и уступил место Илье только из-за родительского долга, ведь со щенками его человек лучше справлялся. Соло расставался с ним не без сожаления, но все-таки с нетерпением ждал Илью. Плюша был превосходен на вкус, в чем-то даже совершеннее своего человека, однако спустя столько лет Соло неожиданно для себя пришел к выводу, что состояние гармонии с партнером для него, возможно, даже важнее крови. Возможно. Отвыкший думать человеческими шаблонами Соло снес это открытие туда же, куда и способность летать – к вещам над которыми посмеялся бы любой вампир.

Еще до переезда Илья установил в подвале и спальне звукоизоляцию, чтобы не тревожить соседей. Но если человек для оборота спускался в подвал, то Плюша, поцеловав Соло напоследок, предпочитал оставаться в спальне. В этот раз Зверь прощался дольше обычного и все заглядывал партнеру в глаза, будто требовал: «Вспоминай меня!»
Когда начался оборот, Соло захотелось уйти, чтобы не видеть это, но ради Плюши, который в краткие перерывы между судорогами искал его взглядом, он остался. К тому же кто-то был должен оттаскивать от отца задергавшегося в щенячьей трансформации Женьку. Соло следил, чтобы они случайно не повредили друг другу, направлял плачущего от боли щенка, как обычно это делал Илья, и считал бесконечные минуты.
Когда все закончилось, он уложил Женьку поближе к Илье и укрыл их обоих, обнимая поверх одеяла. Плюша был идеален на вкус, но именно теперь в руках Соло находилось то, чем он дорожил больше всего на свете, его семья.
Илья, не вернувший пока себе артикуляцию, благодарно угукнул и прикусил непоседливому сыну загривок. И Женька, который еще не понял, что стал человеком, и потому с щенячьей непосредственностью прокапывался через одеяло и халат к Наполеоновой груди, затих.
Соло позволил себе несколько минут посидеть с ними, замечая, как человеческие тела расстаются со остатками боли, а затем безропотно отправился на кухню. Изучая в свое время рецепты черномагических зелий, он и представить не мог, что однажды будет что-то из этого варить для щенка-оборотня. Но каждый раз после Женькиного оборота на плиту рядом с мясом ставилась особая кастрюлька для особого «супа».

До самой первой Женькиной трансформации Соло не понимал, чем руководствовался Олег, приведший в стаю трудного подростка. Тот, кому предстояло расти и воспитываться как агенту особого отдела, успел к тринадцати годам десяток раз сбежать из приюта, отметиться в милиции за воровство и драки и лишиться девственности. Женька никому не верил, нарочно разводил беспорядок и Илью, своего будущего родителя, презрительно цыкая, оскорблял в глаза. А вот к Соло с его заграничными вещичками мальчишка проникся уважением, особенно после того, как Наполеон освободил Илью, запертого «сыночком» в подполе, с помощью скрепки. Напрасно Курякин пытался заинтересовать Женьку шахматами и борьбой – тот предпочитал резаться в карты с Соло, который, обыгрывая эту шпану из подворотни, не завидовал Олегу с супругой, ведь именно им предстояло растить неуправляемого «внука».
Оборот изменил все. Когда хамоватый и распущенный подросток вновь обернулся человеком, то первым его словом стало детское отчаянное «отец!» к ухаживавшему за ним Илье. Щенячье чутье на многое открыло Женьке глаза. Так занудный «чекист» оказался любящим справедливым родителем, а насмешливый «мистер», знавший кучу шулерских приемов – чудовищем из кошмаров. Впрочем, к пропитавшемуся запахом Ильи Соло Звереныш вскоре привык.
Знакомый лишь с простотой вампирского обращения Наполеон поражался тому, сколько требовалось неусыпного труда, чтобы выходить всего одного щенка. Но даже несмотря на этот труд Женька преподнес стае сюрприз – решил спрятаться в песьей шкуре от всего того, что мучило его человеком. Решение это, в большей степени бессознательное, привело к тому, что Зверь «застревал» в разуме мальчика после оборота. В первое время Илья и Олег, наблюдая за слишком медленно «приходящим в себя» Женькой, не волновались, списывая это на молочный возраст, но затем разнюхали в чем действительно дело. Такое нередко случалось со щенками, поэтому многие выкормыши Олега так и не вернулись из лесного поселка в город. Но, противясь тому, что ему начертала природа, желтый щенок и его человек не желали расставаться с едва обретенным отцом, да и Илья успел привязаться к Женьке.
Соло, который вынужден был питаться этой болью, ожиданием утраты, тоже мучился, потому и рискнул предложить оборотням другой выход. То зелье когда-то использовал его Создатель для того, чтобы задержать своих подопытных оборотней в более слабом человеческом воплощении.
Стая долго сомневалась, затем Олег опробовал зелье на себе, а перед тем, как дать его щенку, к «лекарству» приложился еще и Илья.
И вот уже который год Женька на «супчике» плавно возвращал себе положенную человечность, а Соло наслаждался новыми нотами вкуса в крови своего кормильца. Отцовство, определенно, шло Илье на пользу.

Наконец, мясо и зелье были употреблены по назначению, а полосатый халат пожертвован щенку для более крепкого сна. Настало время и вампиру получить свою награду.
Сразу после оборота Илья бывал особенно человечен и оттого легко поддавался обаянию и соблазнам Соло. Так что за одну ночь Наполеон брал все, на что в другое время соблюдающий статус отца Илья не соглашался. Ведь воспитателю щенков не пристало быть нижним, позволять себе слабость и зависимость. Соло же с ума сходил, заворачивая кормильца вместе с собой за неимением крыльев в кокон из одеяла. Там в тесноте они голые, до предела сближенные могли лишь тереться друг о друга, вампир не спеша кормился, а Илья, сморенный нежностью и наркотиком, ласкал его, насколько позволяли руки. Когда вдоволь удовлетворялась потребность в покорности любимого донора, Соло приступал к сексу и ездил на Илье за все «строгие» дни сразу, снова пил из него, раз за разом лакомился его семенем.
Так день оборотневой слабости становился днем вампирской силы. Соло, ведомый инстинктом, удерживал Илью в спальне, пел для него и нередко левитировал с кормильцем в объятиях. Женька это время обычно проводил у Волковых и тоже оставался доволен.
Но теперь, когда Соло, предвкушая все, что ему полагалось, уложил голого Илью на постель и, накинув на плечи одеяло, собрался скрутить кокон, Курякин вдруг сел и упреждающе вытянул руку вперед.
- По-до-жжи.
Соло догадывался, что отстраняющий жест был сделан лишь потому, что Илья еще не полностью доверял своей артикуляции, но у обнаженной перед «гнездованием» вампирской сущности любая попытка отторжения вызывала боль и непонимание.
Соло с нарастающей беспричинной тревогой пробовал обойти вытянутую руку, приблизиться, а Илья напряженно гримасничал и никак не мог выговорить то, что собирался. Наконец, он с досадой на речевой блок махнул рукой и обнял разом оказавшегося вплотную вампира, а затем характерно криво улыбнулся и заурчал, позволяя Соло торопливо и тесно пеленать их вместе. То, как Илья подставлялся под укус, его урчание и близость скоро не оставили от вампирской тревоги ни следа, но Соло все равно в этот раз долго не разматывал кокон.

К тому времени, как они вспотевшие и довольные выпутались из одеяла, Илья успел разработать челюсть и язык.
- Спасибо за то, что ты был ласков с ним, - о своем Звере Курякин часто говорил безлично, но Соло никогда не ошибался в том, кто этот «он».
- Он тоже был очень ласков, - осторожно, прислушиваясь к интонациям любовника-человека, ответил Наполеон. Если Плюша яростно ревновал его к Илье, то обратная ревность тоже, вполне, могла возникнуть.
- Он полюбил тебя первым, - в зрачках Ильи такой далекий теперь Плюша ждал реакции своего вампира на признание, которое песья глотка не могла произнести.
- Я думал, у вас это случилось синхронно.
- Он честнее к себе и всему вокруг, а люди таскают с собой столько условностей, ты знаешь, - голый Илья смущенно поскреб плотнеющий загривок.
- Я знаю, - извинил его «опоздание» Соло и тоже тронул оборотневый загривок. – Спасибо за твоего человека, Плюша.
Некоторое время Илья блаженствовал, наслаждался чесанием и невольно отращивал полосу шерсти вниз по позвоночнику. А Соло терпеливо трудился, не покладая когтей, и наблюдал, как размягший любовник сам укладывается перед ним на живот и даже начинает просительно подергивать задом.
Особая прелесть дня вампирского разгула заключалась в том, что Илья не стеснялся показывать свое «недопустимое» желание лечь под партнера. Ставший еще более массивным за годы отцовства Илья в этот день больше напоминал себя десятилетней давности, когда в нем еще сохранялась юношеская долговязость. Соло с затуманенными страстью органами чувств так и не определился, кажется ли ему, что Илья становится легче и уступает своему вампиру в разлете плеч или же оборотневые метаморфозы действительно формуют Курякина под текущее состояние разума?
Впрочем, любая из форм обожала Соло, готова была его вылизывать и кормить.
- Подожди, - вновь попросил перевернутый на спину Илья. – Давай, кое-что добавим.
Соло с неохотой разрешил ему подняться и проследил за тем, как Илья отошел к шкафу. С глубиной и силой вампирской ревности могла соперничать только верность оборотня своему партнеру.
Илья, благодаря Плюше помнивший, куда был спрятан ошейник, достал его, не рыская среди костюмов, и положил перед Соло.
Да, это, определенно, стоило добавить.
Для человека ошейник оказался широк и длинен, но Соло это не остановило, он, проверяя, чтобы не было туго, затянул его на горле Ильи, застегнул, продел свободный конец в тренчики и сместил пряжку назад, чтобы не мешала.
- Он скроет следы укусов, - заворожено поглаживая внутреннюю мягкую поверхность ошейника и заодно кожу Ильи, проговорил Соло. Как будто его укусы на Курякине не затягивались в пару минут.
- Полезная вещь, - согласился Илья, послушно следуя за рукой, тянущей его к постели.
Из-за ширины нового аксессуара Соло все никак не мог пристроиться, чтобы кормиться одновременно с сексом. Он уже протолкнулся внутрь, но из-за того, что не получалось с удобством укусить любовника в шею, недовольно рычал и царапал примирительно урчащего Илью. Соло привык, что в этот день у них все идеально – Илья всегда был чист, девственно узок и не требовал ничего кроме смазки.
- Ляг на спину. Ляг, - не пытаясь оторвать от себя вампира, позвал оборотень, нанюхавшийся досады, переходящей в злость. – Ляг, Солнышко.
Когда Илья впервые так его назвал, находившийся в полной трансформации Соло даже клыки втянул от удивления. Он – Солнышко? Неважно, что это расхожее русское ласкательное имя. Кто в здравом уме станет называть вампира Солнышком? Разве что оборотень, по милости этого самого вампира носивший кличку Плюша.
Соло лег и был с лихвой вознагражден за покладистость смущенным видом устраивающегося на нем верхом Ильи. Наездником тот был очень хорош, жаль, соглашался редко.
Оборотневый контроль над телом до сих пор казался искушенному в постельной работе Соло настоящим подарком судьбы. Илья, с его искренним желанием доставить партнеру удовольствие, угадывал и пробовал делать вещи, которые не в каждом восточном салоне могли предложить.
Но сегодня Соло хотел не изысков, а воплощенного в соитии тел доказательства, что Илья с ним и под его контролем, поэтому он подложил под спину подушку, чтобы с удобством дотягиваться до ошейника. То, что внутренние мышцы Ильи любовно творили с его членом, занимало Соло меньше, чем возможность то отпускать, то вновь притягивать к себе покорного кормильца.
Так ошейник окупил свое неудобство, а Соло после общего финала до отключки нализался семени Ильи.

Когда он, обновленный и переполненный кипящей энергией, очнулся, то сразу отметил, как потяжелел, навалившийся на него плечом, спящий рядом Илья. Ошейник уже висел на ночнике. Значит, скоротечное время вампирского правления заканчивалось. Соло попробовал развернуться и подмять кормильца, но вместо этого сам оказался под довольно сопящим, твердо притирающимся снизу Ильей. Курякин стряхнул остатки сна, без спешки обнюхал партнера, лизнул в паре требующих внимания мест и без лишних комплиментов полез влажными от слюны пальцами ему в зад.
- Смазку! – досадуя на смену ролей, потребовал Соло и подал баночку вазелина.
Вазелин отправился на пол. А Илья сместился вниз и нетерпеливо капнул слюной ему на поясницу.
- Ты не мог бы делать это менее мокро? – привычно расслабляясь, начиная получать удовольствие от процесса, деловито поинтересовался Соло. – Нет? Ну и ладно.
В конце концов, лучшей смазки, чем слюна оборотня, еще не придумали.

@темы: Ё-моё

---

"Ошейник для оборотня"

Небольшое продолжение оборотне-вампирской истории. Часть 1, будет вторая.
Илья, Соло и Плюша = рейтинг. Стая в количестве.
и да, Плюше перепало)

около 2 тыс слов

Соло купил его случайно. Оказалось, что работник бойни, где Соло раз в три дня покупал самое свежее мясо, делал всякие вещицы из кожи. Кошельки и сумки, на вкус избалованного парижской модой вампира, выглядели грубовато, но пару ремней - Илье и Женьке (для устрашения) он приобрел.
И вот однажды мясник, которого Наполеон, даже после нескольких лет с Союзе не потерявший свою «инаковость», называл Дэмианом, предложил показать изготовленные им ошейники. Глядя, как обрусевший иностранец скупает большое количество мяса, выбирая то, что с костями, Демьян решил, что тот занимается разведением крупной породы собак. Тогда-то Соло и увидел тот ошейник, широкий, некрашеной кожи, с тускловато поблескивающими бляхами, неожиданно мягкий внутри. Судя по размеру, предназначался он псу, ничем не уступающему Плюше.
Никто из оборотней в четвероногом виде ошейники не носил, и Плюшу лишь изредка для прикрытия удавалось уговорить потерпеть недолго, а после миссии ненавистные «удавки» обязательно превращались в мелкие лоскуты.
Поэтому ошейники Соло лишь осмотрел и приценился, но через неделю все же не выдержал. С его стороны это было неразумной тратой денег, и Илья мог обидеться на такой подарок, но этот нерядовой аксессуар отчего-то вдохновил Соло больше, чем если бы он выбирал партнеру галстук или белье, на подбор которых Илья, впрочем, тоже ворчал.
Три месяца ошейник пролежал среди костюмов Наполеона, единственной части его гардероба, которую никто из оборотней не смел тронуть, не рискуя лишиться за это хвоста. Илья, поглощенный заботами о щенках, не оборачивался. Поэтому Зверя, который носил теперь непроизносимое для вампира имя, но для партнера все так же отзывался на Плюшу, Соло лишь изредка видел в глазах подбирающегося к нему за лаской и любовью Ильи.
А потом после очередной затянувшейся охоты его Зверя, раненого и слабого, принес на плечах Константин.
За прошедшие годы сущность питающегося оборотневой кровью Соло привыкла, освоилась находиться среди тех, кого на уровне рефлексов считала врагами. Соло больше не замирал от ужаса рядом с брехуном Толиком, знал, что Михаил и Катя пусть не понимают, но признают за Ильей право на партнера-вампира, а Олег ради выведения адаптированных к человеческой жизни щенков готов многое стерпеть. И только не выделяющийся среди товарищей ни ростом, ни мускулатурой, ни громкоголосой инициативой Костик до сих пор парализовывал вампира одним своим видом.
Соло открыл дверь и даже не сразу обратил внимание на четвероногого Илью – так его застопорило от спокойного с цепким безразличием взгляда оборотня двуногого. Наполеону сразу живо представилось, как с этим же спокойствием тот выслеживает, загоняет и убивает, не размениваясь ни на слова, ни на вой.
- Я зализал раны, но он все равно захотел к тебе, - это были первые за несколько лет слова Константина – Соло.
- Сюда, в спальню, - с усилием воли отмер Наполеон.
- Ему лучше лежать на земле.
Соло не стал спорить и проводил к летней кухне с навесом, проследил, как осторожно его Зверя опускают на голую землю. Когда Константин уйдет, нужно будет сразу укрыть Плюшу потеплее, ведь Зверь, в отличие от Ильи после оборота, любил спать под одеялом.
- Это был вампир? - Соло не особенно надеялся получить ответ, но Плюша едва смог поднять голову, чтобы лизнуть протянутую к нему руку, и Наполеон хотел знать, с кем следует рассчитаться за это.
- Люди, - Константин явно не хотел оставлять собрата на попечение вампира, хоть бы и партнера – задержался и, сидя на корточках, гладил тянущего к Соло нос Плюшу.
- Кто-нибудь остался в живых? – Соло сам стремился к страдающему слабому Плюше, он приближался, но затем невольно снова отходил.
Константин, продолжая успокаивать собрата глажкой, отрицательно качнул головой. В этом скупом жесте, казалось бы, не было ничего пугающего, но чуткого к невербальным знакам Соло мороз по коже продрал.
- Щенков из школы заберу, - наконец, Костик отошел, позволил Соло обнять сразу задергавшего хвостом, заскулившего, выпрашивающего поцелуи Плюшу.
Соло, не оглядываясь, кивнул согласно. Женька любил оставаться у Волковых, сдружился с Костиком-младшим, и ему точно не стоило видеть Илью в таком состоянии – от волнения щенок мог внепланово обернуться. И если это произойдет, то пусть лучше рядом с тем, кому Звереныш будет послушен.
Отвлекаться еще и на щенка Соло сейчас не мог – у истощенного серебром Плюши оказался обожжен целый бок, спина, лапы. На ранах образовалась плотная коричневая корка с шипящим по краям вытапливаемым серебром. Соло несколько раз чмокнул Зверя в нос, позволил лизнуть себя в лицо и моментально переместился в дом, поставил мясо в кастрюле на плиту, захватил аптечку и одеяло.
Но как он ни был быстр, Плюша успел-таки доползти из своего укрытия до порога дома – так не хотел расставаться с партнером. Соло усыпил его поцелуями с наркотиком, чтобы умерить боль, вернул под навес, стараясь не тревожить бок, надел перчатки и принялся соскабливать, срезать наплывающее серебро. Он заговорил, рассказывая Плюше о домашних делах и работе, гипнотизируя, баюкая переборами голоса. Из-за того, что шкура в местах ожога едва нарастала, приходилось скоблить глубоко, и Зверь, даже спящий, тихо, очень по-человечески постанывал. А Соло все скоблил, прерывался, чтобы поцеловать и чтобы напоить Плюшу бульоном – от мяса тот пока отворачивался – и снова скоблил. Наконец, Плюша задышал глубже, спокойнее, серебро перестало вытапливаться.
Но стоило Наполеону разогнуться после долгого неудобного сидения и укутать благодарно мурлыкнувшего во сне Зверя, как через забор перепрыгнул и заметался в поисках родителя четвероногий Женька. Все-таки обернулся. За ним, опоздав всего на минуту, в калитку вошли Костик с сыном. Суетливый, отчаянно скулящий, облизывающий отца где надо и не надо Женька, огрызаясь на попытки Соло оттащить его, все-таки влез Плюше под заднюю лапу и только тогда затих.
На ночь Соло укрыл их обоих, и сам устроился рядом в кресле, чтобы слушать Плюшино мерное дыхание и сопение беспокойного Женьки.
Утром Зверь, пошатываясь, но с вполне четкой целью отправился на кухню и на пару с сыном уничтожил там все съестное. На его обожженном боку уже пробивался мягкий по-щенячьи золотистый подшерсток, который Женька то и дело прилизывал. Соло тоже не остался обделенным вниманием и обязанностями, пока он готовил и звонил в школу, попутно был вынужден отбиваться от объединившихся в своих приставаниях оборотней. Плюша тыкался ему в пах и хотел лизаться, а подхвативший «игру» щенок тут же стаскивал с Соло штаны.
Хорошо хоть Константин с сыном не остались ночевать.
Соло уже с ужасом представлял, как поедет на бойню или хотя бы в самый ближайший магазин, где он не рискнул бы брать даже консервы, в компании неотвязного Плюши и висящего на отцовском хвосте Женьки. Но обошлось, мясо в достаточном для прокорма двух чудовищ и одного вампира количестве ему привезли Михаил с Катей. Они же отвлекали Женьку и зализывали Плюшин бок, пока Соло трудился у плиты.
У Кати получилось то, что не вышло у Константина - она, по-женски мягко, завлекающе урча, убедила Женьку оторваться от Плюши, чтобы Соло смог спокойно его покормить.
Вечером того же дня Михаил приехал уже один и привез трехлитровую банку свиной крови.
- С цитратом, - предупредил он, отдавая банку Соло.
Это было очень кстати, у Соло шел шестой день голодовки, Илье стоило повременить с оборотом, а соседи становились все привлекательнее на вампирский вкус.

Когда они только переехали в этот поселок из Москвы, Илья сразу предупредил, чтобы Соло, даже если очень припрет, не кормился поблизости. Подразумевалось, что Соло будет питаться исключительно своим оборотнем, но тут дело было не в ревности или заботе о людях – на другом конце поселка жил Костик с семьей.
В первый же их день на новом месте, видимо, сразу после того, как Волков запретил детям подходить к вампирскому гнезду, мелкие чернявые Константиновичи оккупировали забор дяди Ильи, чтобы увидеть Соло. Потом, решив, что он совсем нестрашный, они с опаской подобрались ближе, один даже потрогал его за брючину и спросил, настоящий ли Соло упырь. Дети как раз обступили нестрашного вампира, и за ними пришел отец. Костик молча сгреб любопытное потомство в охапку и унес, по пути обнюхивая каждого. А Соло потом несколько ночей вздрагивал, вспоминая его по-настоящему волчий взгляд.
Потому свиную кровь избалованный любимым кормильцем Наполеон принял со всей благодарностью. Он не обманывался хорошим отношением Михаила – тот всего лишь заботился о спокойствии собрата и ни за что не отпустил бы сюда Катю одну.

Следующие пять дней состайники поочередно снабжали Илью мясом и Соло кровью, Женька отказывался оборачиваться раньше отца, ходил за ним хвостом, ел из его миски, а Плюша долго проведший по ту сторону сознания не торопился уступать место человеку. Он вовсю наслаждался положенным ему вниманием партнера, объедался, лез к Соло в постель и конкурировал с Женькой за поиск «сиськи».
Наполеон же при всей его любви к Плюше понимал, что долго так не протянет – ему не давали спать по утрам, не позволяли расслабиться ни на секунду и нормально питаться он тоже не мог. Он снова стал пользоваться кремом с УФ-защитой, чтобы передвигаться днем, но это было не самое худшее. Кровь оборотня, употребляемая регулярно и вволю, перестроила каждую клетку вампирского тела на свой лад, и теперь Соло отчаянно не хватало той самой «физической близости», как однажды выразился Илья. К его вампирской потребности держать кормильца поблизости примешалась песье-человеческая тоска по партнеру. Соло так безумно хотелось оказаться среди ночи придавленным разгоряченным Ильей, хотелось настойчивого заразительного желания и любовного внимания, что ему начали сниться сны. Вампиры эту способность утрачивали, и Соло успел забыть каково это, когда твой же разум с тобой играет. Грезы рассеивались как раз в тот момент, когда он, уже держал подставляющего шею Илью, чувствовал близость их общей крови, касался клыками кожи. Каждое пробуждение, прерывавшее его в этот миг, было пыткой. Соло бессильно метался на постели, стараясь ухватить ускользающий сон, зажмуривался, пробовал представлять сам укус и кормление, чтобы хоть как-то унять боль и ужас потери.
Ситуация осложнялась тем, что у этих кошмаров имелись чуткие свидетели. Плюша, скулил, придавливал беспокойного Соло, лизал его лицо, а Женька в испуге прятался под кровать. Звери чуяли, насколько все происходящее мучительно для их вампира.
Соло и хотел бы прерываться раньше пикового момента – лишь настолько сон был ему подвластен, но не мог отказаться ни от единого момента удовольствия, терялся в нем и снова просыпался в кровавом поту, выкликая Илью.
Когда он, обессиленный свиной кровью и недосягаемостью кормильца, в очередной раз нащупал рядом лишь Зверя и застонал от разочарования, Плюша прикусил себе язык и лизнул его губы. Тут Соло уже не стал разбираться и сдерживаться – он приник, целуя собачью пасть, ловил и кусал кровоточащий язык, держал Зверя за голову, не давая отстраниться, и неосознанно привычно чесал Плюше загривок. Плюша сам по-человечески бережно обнял Соло, тыкался мокрым носом ему в губы и трепетал от желания отдать партнеру больше крови и любви.
Все прошедшие годы Зверь отступал, позволяя Илье чаще и ближе владеть их вампиром, он выпрашивал поцелуи, не смея требовать большего, и вел себя по-собачьи, как того ожидал Соло. Но ждать и любить Плюша не переставал.
Эту-то давнюю, жарко тлеющую под пушистой шкурой любовь с перенятой от человека жертвенностью Соло отведал вместе со Звериной кровью. Он пил и досадовал на себя за то, что столько времени отдавал предпочтение лишь одной форме из двух и отвергал более чем человеческое чувство Плюши. Теперь, распробовав то, что ему дарили, Соло нарочно возбуждающе ласкал Зверя, чесал бока, раздвигая пальцами шерсть, спускался к брюху, дразнил соски, впрочем, как и с Ильей не добившись никакой реакции, и, наконец, тронул пах.
Несмотря на разное строение гортани у пса и человека, стонал Плюша совсем как Илья, когда Соло проделывал с ним такое.
Вдохновленный новизной ощущений, которой ему все-таки не хватало, Наполеон мял в ладони тяжелые, налитые семенем шарики в меховой мошонке, потирал выскочивший из такого же мехового «чехла» длинный горячий член. Тут же вспомнилось, сколько раз Плюша мыл себя там при нем и поглядывал на партнера с затаенной надеждой.
Долгое воздержание, неутолимая любовная жажда и искрящая желанием кровь смазали предпочтения Соло, он уже почти был готов снять пижамные штаны и подставиться Зверю.
Но тут из-под кровати с обиженным визгом выбрался Женька и поплелся в свою комнату.
Это немного отрезвило Соло, а вот дорвавшегося до партнера Плюшу – ничуть.
Зверь едва не откусил себе язык, стремясь вернуть прежний настрой, так что пришлось слегка приглушить его наркотиком.
- Тише, Плюша. Мой золотой Плюшенька, - приласкал еще и голосом Соло. – Давай-ка вот так, мне в руку.
Неискушенный Зверь согласился и на руку, но затем, истекая слюной, зашарил носом по груди Соло и, наконец, прикусил его надплечье. Соло стерпел, потому что знал, насколько для Ильи и Плюши важно соблюдение некоторых сопутствующих сексу условностей.
Не считая брачной хватки, Зверь был удивительно бережен – даже ухитрился ни разу глубоко не царапнуть, это с его-то когтями! Соло начесывал густой загривок, чувствуя резкие быстрые рывки в ладони, и морщился от боли в прикушенной мышце. Невелика была плата за кровь, которую Плюша ему уже подарил и еще подарит, за сон без кошмаров, за человечность его Зверя.
Закончил Плюша быстро и недовольно зарычал, не разжав еще зубов, когда Соло убрал залитую семенем руку. Впрочем, рычание тут же сменилось умильным пыхтением – Соло на пробу слизнул каплю с пальцев и нашел, что резковатый запах псины совсем не мешает наслаждаться вкусом. А вкус семени, как и вкус крови, отличались от того, к чему он привык с Ильей. Плюша угостил своего вампира не живой человеческой силой, а тем, чем питался сам – светом полной Луны, энергией дикого Леса и прародительницы всего сущего Земли. Соло даже не доел, отключился от избытка поглощенной чистейшей силы.
Он очнулся придавленный тяжелым, жарким, влюбленно мурлычащим телом, но теперь сразу распознал Плюшу и, еще не открыв глаз, позвал его, а не Илью. Зверь тут же завилял, страстно засопел, тыкаясь носом в губы Соло, предлагая свой высунутый язык.
- Лучше спой мне еще, - Соло благодарно почесал короткую шерсть на Плюшином носу, чмокнул его. Вампиру теперь хотелось не столько кормиться, сколько играть с кровью, опасное для кормильца состояние, которое Соло никогда не поощрял.
Плюша с радостью исполнил просьбу своего партнера. Его мурлыканье было грубее и ниже, чем то, что выходило у Ильи, зато Зверь пел не только грудью, а всем собой - вибрация достигала невесомых шерстинок на его ушах, самого кончика хвоста.
Соло уже не представлял, как раньше умудрялся высыпаться без этой волшебной мелодии, оборотневая песня словно омывала его разум, унося все тревоги, очищая, обновляя.
Когда Соло, довольный наступившим покоем и усвоенной энергией, снова проснулся, то кроме спящего на нем Плюши обнаружил рядом еще и обнимающего его ногу Женьку.

@темы: Ё-моё

---

"Дело о докторах и писициях"

Микроагенты Солнышко и Илюша.
С выходными, товарищи)

1300 слов

В этот понедельник Илья проснулся как обычно за минуту до звонка будильника, заведенного на семь ноль-ноль. Он посадил Умку рядом с подушкой – медвежонок любил просыпался, неторопясь - и нажал кнопочку, прежде чем раздался трезвон. Илья заправил постель и вместе с Умкой отправился к радио слушать гимн и сделать зарядку. Благодаря тому, что он никогда не пропускал утренние упражнения, у него уже почти все получалось как надо. Раньше ему было немного грустно заниматься одному – отец рано уезжал на работу, а мама в это время готовила завтрак и не могла отвлекаться. Но потом дядя Олег сказал, что вместе с Илюшей занимается вся страна и все разведчики обязательно, и Солнышко тоже пообещал делать зарядку, так что теперь было весело.
На кухню Илья уже ходил без медведя – взрослым нельзя садиться за стол с игрушкой, но он все равно тайком от мамы приносил Умке кусочек пастилы.
Подкрепившись геркулесовой кашей, которую Солнышко упорно именовал овсянкой, Илья выпил свое какао и собрался в сад.
И хотя этим утром он все делал так же как всегда, отчего-то Илюше было тревожно.
Оказалось, что сегодня в саду ожидался медицинский осмотр. Об этом Илье шепотом рассказал прятавшийся в его шкафчике Солнышко. В своем шкафчике он прятался в прошлый раз и был обнаружен.
Илюша от Рудольфа Гавриловича не прятался, ведь перед армией тоже придется проходить комиссию, а значит, будущий разведчик точно должен быть здоров. Поэтому он всегда первым из группы проходил за белую дверь с надписью «медпункт», послушно открывал рот и никогда не плакал на болючих уколах. И все-таки дядя Руди Илье совсем не нравился. Особенно то, как он ставил Илью рядом с Викой и долго смотрел на них вместе, и причмокивал и при этом, и как-то резиново улыбался.
Вика единственная из группы любила, когда приезжал дядя Руди. Она наряжалась в белое платье и сидела в «пункте» все время, пока велся осмотр, задавала дяде Руди много вопросов, и ей одной он позволял трогать свои инструменты.
Особенно Вике нравилось, когда наставала очередь Солнышка, который этих обязательных походов в «пункт» боялся больше всего на свете.
Уговоры деда, воспитателей, завхоза, кастелянши, поваров, садовника и даже участкового никак не помогали Соло справиться со страхом. Не сработали даже слова Илюши о том, что Бонд героически терпел пытки, так что, наверное, медосмотры тоже проходил, глазом не моргнув. Каждый раз как к саду подъезжал медицинский автомобиль, Солнышко тут же прятался, бледнел, когда его находили и за руку вели в «пункт», и тихо жалобно плакал, когда дядя Руди его щупал и делал уколы. Илью к другу не пускали, и он очень переживал под дверью, слыша Солнышкин плач, а потом сразу брал Соло за руку и не отпускал весь день.
Если бы было можно, Илья взял бы на себя Солнышкины прививки, как брал на себя его молоко с пенками. Но было нельзя.

Илюша отдал сидящему «в гостях» Солнышку пастилу и пообещал принести обеденный бутерброд с икрой, если не будет слежки.
- И компот! И булочку! И… и котлету с хлебом! – заказывал в щелку притворивший дверцу шкафчика Солнышко. Он уже успел проголодаться, а одной пастилой сыт не будешь.
Илья пообещал принести все, что удастся. Может, хоть в этот раз взрослые не найдут Солнышко и не поведут его к дяде Руди. Во всяком случае, капитан Исаев не собирался выдавать напарника, хотя это было и не очень правильно.
До прихода других детей оставалось больше часа, и Илюша, скучая по скучавшему в шкафу Солнышку, катал в самосвале девчоночьих кукол и Большого Медведя, пока никто не видит. Куклам нравилось, но это должно было остаться тайной, ведь грузовой самосвал совсем не для баловства. Лидьпаллна заглянула в игровую, убедилась, что Илья занят, а Солнышко, предсказуемо, отсутствует, и ушла выпить чаю. Тогда капитан Исаев еще дважды сходил в гардеробную. Раз, потому что оставил носовой платок в кармане пальто, и потом, чтобы почистить сандалии специальной щеточкой. Солнышко тоскливо вздыхал в шкафу и ничего не делал. В прошлый раз его обнаружили только потому, что он взял с собой в шкафчик книжку и фонарик.
Но вот начали приходить дети, и даже вздыхать ему больше было нельзя.
Когда за окном послышалось тарахтение медицинского автомобиля, многие из детей позавидовали успевшему улизнуть Соло, а Илюша напомнил себе, что разведчик должен все преодолеть, и выглянул в окно.
Машина остановилась у подъезда как обычно, но из ее дверцы вышел вовсе не дядя Руди, а какая-то высокая красивая тетя. Илья подождал, но кроме шофера там, кажется, никого не осталось. Эти новые обстоятельства совершенно точно надо было сообщить агенту 00S, даже рискуя его разоблачением!
Илья тихо ушел в гардеробную и условным образом поскреб дверцу шкафчика.
- Пароль! – шепотом спросил Солнышко.
- Страшная тайна, - так же шепотом ответил Илюша. И только тогда дверца чуть отворилась.
Новость о тете оказалась даже более важной, чем он предполагал. Солнышко подробно его расспросил, какие у тети были прическа и туфли, какого цвета и длинны пальто и на какую артистку она похожа.
Илья ответил, что прическа высокая и гладкая, хотя волос очень много, что туфли на больших каблуках, а пальто и юбка выше колена.
На этом месте Солнышко вылез из шкафа.
А уж когда Илюша предположил, что тетя похожа на «ББ», как дед Соло, а за ним и внук с придыханием называли актрису Бриджит Бардо, Солнышко подтянул шорты, пригладил волосы и отправился в медпункт.
Дети как раз выстраивались в неровную очередь, когда Соло, на всякий случай вместе с Илюшей зашли первыми.
Тетя Илена Викторовна и вблизи оказалась красивой, а еще доброй и улыбалась хорошо, совсем не как дядя Руди.
Солнышко послушно выполнял ее команды и довольно жмурился, когда доктор прикасалась к его щеке своей пахнущей чистотой и ландышевыми духами ладонью.
Илья очень удивился, когда Солнышко быстрее него снял рубашку, чтобы подставить руку для укола.
- Это, чтобы не было инфекции! – деловито сообщил Солнышко Илене Викторовне, протиравшей его плечо ваткой, и разрумянился от похвалы. Он так засмотрелся на ее кулон в вырезе блузки, что совсем не обратил внимания на иглу и даже не вздрогнул, когда его укололи.
Илья, который был следующим, тоже решил, что Илена Викторовна совсем не больно колет.
Они с Солнышком сидели на стульях и держали ватки, а следующей вошла Вика в своем «больничном» белом платье. Она осмотрела нового доктора и недовольно поджала губки, потом взглянула на светящегося от восторга Солнышка и вообще нахмурилась.
Но кроме Вики все дети обрадовались замене.

- Вот бы она насовсем осталась, - когда они уже сидели в игровой, пожелал Илья. Солнышко же после знакомства с Иленой Викторовной как-то странно притих и все время улыбался. – Может, скажем воспитателям, что хотим ее вместо дяди Руди?
- Мы напишем писицию! – вдруг ожил Солнышко. – В таких случаях всегда пишут писиции! И тогда уже никто-никто не сможет отказать! Это… это… выражение народной воли! Я деду отнесу, он тоже подпишет, а потом отправим ее Президенту!
Тут Илья справедливо заметил, что Президент в Америке, а здесь самый главный называется «генсек». После недолгого спора агенты решили написать обоим: и доброму дяде Президенту, который живет в Вашингтоне в Белом доме, и таинственному генсеку в Кремль.
Ради того, чтобы Илена Викторовна осталась, Солнышко приложил все усилия. Тем же вечером он раздобыл у деда, отправившегося в ресторан по делам, самую лучшую бумагу для писиций. То, что она лежала в запертом ящике стола Солнышко ничуть не остановило. На красивой плотной разноцветной бумаге уже стояли чьи-то очень кучерявые подписи, но это было даже хорошо, ведь чем больше, тем лучше.
Хотя у Соло был замечательный почерк, он все равно долго тренировался на бумажке, советовался с Илюшей, что написать в писиции, потом дал каждому в группе поставить на «чистовиках» свое имя. Когда подписали все, вредничавшая Вика тоже не удержалась и черкнула свое завитушечное «В».
Наконец, все было готово, и Илья по пути из сада опустил два больших конверта в почтовый ящик.
Ответ пришел быстро, хотя и не от тех, кому писали агенты. На следующий день после обеда в сад приехал дядя Олег, он отозвал Илюшу и Солнышко в воспитательскую, предъявил им их письма, а потом спросил, где он может найти деда Соло.
- Наверное, марки надо было наклеить, - огорчился Илья.
- Да, - приуныл Солнышко, задними карманами шорт почуявший, что грядет наказание за взятую без спросу бумагу. – Слушай, а может, дядю Олега попросим, чтобы Илена Викторовна осталась?
- Давай. И еще дедушку Соло, тогда она точно останется. Мама говорила, что он у тебя магнит для женщин, вот пусть примагнитит нам Илену Викторовну.
Солнышко немного посопел, оценивая дедову конкурентоспособность, но согласился.
И агенты отправились к деду Соло, который в это самое время объяснял майору КГБ Олегу Б., каким образом премьер-министр Британии подписался под детской просьбой о замене прикрепленного к саду доктора.

@темы: Ё-моё

---

"Не те руки"

Те, кто это когда-то читал, уже, вероятно, вымерли))
И все-таки я заканчиваю.

Илья/Соло, мафиозное АУ, ок 8 тыс слов. Разбивка на части иная, чем прежде.

Часть 1

Агенту Соло предстояло сыграть роль американского представителя «итальянской семьи» для внедрения в Сицилийскую мафию. Костюмы и шляпы Соло носил как Бог, его итальянский с гангстерским сленгом высоко оценил специалист Уэверли. И только Курякин, на которого ложилась обязанность дистанционного наблюдения, заявил, что Наполеон не похож на урожденного консильери.
Соло, войдя в роль, прохаживался по номеру, беседовал с воображаемым доном, а Илья, каким-то неведомым образом оказавшийся экспертом в том, что касалось «Коза Ностра», его критиковал. Они правили все, и Наполеон, поначалу не воспринимавший педантичность напарника всерьез, понял, что мог проколоться в первую же встречу «с родней» на тысяче и одной почему-то неучтенной британской разведкой мелочи.
- Никуда не годится. Ты целуешь без привязанности, без чувства.
- Боюсь, едва знакомые мужчины могут неверно истолковать излишнее рвение, - Соло, научившийся подворачивать манжеты «по-сицилийски» и правильно подзывать к себе человека на разговор, не думал, что возникнут проблемы с поцелуями. Это у него-то?
- В том и дело, даже если ты их первый раз видишь, они все равно – семья, которой ты предан до последней капли крови. Поцелуй, как и рукопожатие, должен это отражать.
- Попахивает инцестом, - Соло снова отошел к стойке, чтобы перебить вкус Ильи вкусом виски. Тренинг затягивался, а выпито уже было немало.
- Попахивает провалом, Ковбой. Ты отца или дядюшек что ли никогда не целовал?
Соло со всем вниманием поболтал остатки виски в стакане. Он и сам понимал, как важен правильный язык тела для людей, поколениями шлифовавших навык отличать своих от чужих.
Он целовал быстро, легко – и его называли деткой из пригорода.
Он задерживал губы у чужой кожи – и Илья демонстративно проверял, на месте ли его бумажник.
Соло затаивал дыхание – и это не вызывало доверия. Он выдыхал – и Курякин вспоминал неопытных мальчиков из восточной части Булонского леса.
- Стоп, - не выдержал Соло. – Откуда ты-то об этом знаешь? – если сейчас окажется, что Илья и там бывал под прикрытием, Наполеон купит себе пару звездно-полосатых носков.
- Я кое-кого туда сопровождал, доволен?
- Сначала итальянская мафия, теперь французские проституты, а завтра окажется, что ты лично знаком с Кеннеди, Большевик?
- Не волнуйся, Ковбой, меня натаскивали только на работу в Европе. Продолжим?
С предложением Илья слегка поспешил, поторопился на долю секунды.
Но он имел дело с человеком, который за этот промежуток времени успел вытянуть приглашение на вечеринку из внутреннего кармана пиджака своего будущего шефа.
Соло присмотрелся внимательнее, отметил скрываемое за обычной непробиваемостью раскаленное напряжение, мелкие рывки пальцев, встающие дыбом от его дыхания волоски на шее. Неожиданно.
На ухоженный вид, продуманный крой костюма и дипломатичную гибкость Наполеона клевали не только женщины. В этом не было ничего нового и приятного - не обрубленное вовремя нежеланное влечение дорого ему обходилось.

Подростком Наполеон воровал не чаще, чем его вечно голодные сверстники из середнячков Куинси. Мать убивалась на трех работах, чтобы сохранить дом в относительно приличном районе, мечтала, что сын станет адвокатом. Только к шестнадцати смазливый, в блудного папашу, Соло оценил ее труды. Он вдруг увидел, как постарела мама, которую он по детской привычке считал красавицей, что руки ее в мозолях и давно потеряли форму от работы в прачке. И все это ради него. Мать никогда не упрекала его в неблагодарности, не предсказывала как другие родители, что он кончит в тюрьме, наоборот, она безоглядно любила и всегда верила в сына. Ради нее Наполеон взялся за ум, со всем рвением занялся учебой и быть бы ему адвокатом, если бы не мясник, которому Соло из-за стесненного положения успели задолжать.
Старине Фрэнки было около пятидесяти, но из-за беспрестанного курения он выглядел старше и в тусклом магазинном свете очень смахивал на собрата выставленных на витрине оплывших ушастых хряков. Хотя у него было собственное и неплохо идущее дело, женщины почему-то у Свиной Башки не задерживались. Может потому, что он с одинаковым удовольствием бегал с топором и за свиньями, и за людьми.
Мать неохотно отпускала Наполеона в мясную лавку, но тот, объявив себя мужчиной в семье, принял на себя эту неприятную обязанность. В тот раз он принес только треть того, что задолжал, и собирался просить об отсрочке. А когда Фрэнки сказал, что подождет денег в обмен на пустяковую работенку, Наполеон, словно не было в его жизни улицы и ее наглядных уроков, бараном поплелся за ним в угол подсобки. Все-таки мать от многого его уберегла – когда Фрэнки достал из штанов свой отросток и поболтал им, Соло не сразу испугался. Если бы он заорал или попытался отбиться, то отделался бы несколькими затрещинами и угрозами. Но он был мальчиком из почти приличного района, а потому застыдился, промолчал, под тяжестью мужской руки все же встал на колени. И вот тогда действительно познакомился со стыдом, которого прежде, оказывается, не знал. Зажатый у стены он давился и плакал, пока горячий, пахнущий свиной шкурой член тыкался ему в рот. Он пробовал оттолкнуть чужое безжалостно настойчивое тело и навсегда запомнил вид своих жалких, слабых мальчишеских рук, боль от вырываемых из затылка волос и ощущение глухой стены за спиной. Когда Фрэнки спустил ему за щеку, Наполеона вырвало желчью и спермой, так что напоследок ему, еще содрогающемуся от спазмов, кинули тряпку на голову и велели прибрать за собой.
Возвратившийся домой и, разумеется, ни слова не сказавший матери, Соло был уверен в одном – больше в его жизни подобного не случится. Он стал по вечерам ходить на спортивную площадку, где иногда давали бесплатные уроки бокса и за какие-нибудь полгода, несмотря на скудное питание, нарастил недурную мускулатуру.
Спустя годы, став солдатом, а затем агентом разведки, Соло понимал, что там, у бара, все могло бы обернуться намного хуже, но в ту злополучную ночь он так, конечно же, не думал. Почему те три пьяных матроса привязались именно к нему? Потому что, проводив подружку, он возвращался без компании? Потому что одет был с тем немногим шиком, который мог себе позволить? Уроки бокса не пропали даром, кое-кого Наполеон все же задел, за это ему сломали нос и пару ребер, прежде чем вставили в рот рукоять складного ножа, чтобы не вздумал укусить.
В ту ночь, смывая кровь, грязь и сперму в канаве, Соло понял – какие бы клятвы он себе ни давал, это не в последний раз.
Мать умоляла его не уходить в армию, но Наполеон, осознанно гнавшийся за общепринятой мужественностью, все же записался добровольцем.
В казармах творилось всякое, но в основном по согласию, так что единственный, кто вызывал у Соло приступы тошнотворного омерзения, был их лейтенант, обожавший хватать солдат за задницы. Ночами, как и все сверстники, Наполеон время от времени подрачивал на фотокарточки подружек, и ему не мешало, если двое или больше его сослуживцев возились на соседних койках. Иногда он прислушивался к этой возне, иногда на чужие стоны вставало, но если к нему кто-то подкатывал, Соло доходчиво отшивал.
Это случилось во Франции, в самом конце войны, когда Наполеон уже знал, как быстро и с минимальным риском заработать, имея только форму, оружие и знания из десятков монографий, справочников и каталогов предметов искусства. Он и еще четверо таких же сообразительных солдат присматривались к одному старому особняку, но расчет на не забывших страхи оккупации местных не оправдался – хозяин встретил их с ружьем и предложил прогуляться к его французскому черту. Парни отступились, а Наполеон вернулся той же ночью один, через окно.
Он не стал хватать первое, что оказалось ценным, а сперва осмотрелся, поискал тайники, проявил некую воровскую вежливость, именно поэтому его не пристрелили со спины. Под дулом ружья Соло приготовил чай на две персоны, и они с хозяином, чье имя он так и не узнал, прекрасно побеседовали. За то, чтобы выйти целым из этого дома и остаться в армии, нужно было заплатить. В этот раз Наполеон встал на колени без какого-либо принуждающего жеста, ему даже не понадобилось угрожать ружьем. Стена, угол за спиной, сколько бы ни было до них, вновь навалились на Соло неподъемной, обезоруживающей тяжестью, делая беспомощным и послушным направляющей руке. Он больше не был мальчишкой, не был глуп, но это ничего не меняло. В какой-то момент, задыхаясь, он взялся за бедра француза, отодвигая его от себя - мужские, мускулистые и все же такие слабые руки.
Позже, посещая в Париже курс лекций вольным слушателем, Соло несколько раз снимал мужчин, нарочно выбирая худощавых и податливых, но получил только доведенную до автоматизма механику и нарочито женские ужимки. Мужчины его не заинтересовали, но, к сожалению, сам он продолжал их привлекать.
Как ни странно, именно в воровской среде Наполеону ни разу не пришлось расплачиваться на коленях, его обманывали, почти каждый пытался подставить, но всегда это был только вопрос денег, и такой расклад его более чем устраивал.
Прошли годы, поимка Соло стала головной болью интерпола, а он сам уже не вспоминал, каково было валяться в подворотне с вывихнутой челюстью. Стена за спиной возникла внезапно.
Наполеон слушал Сандерса, не считающего нужным скрывать свое отношение даже при посторонних, и чувствовал, что его уже такие опытные руки все еще слабы.

Теперь ему хотелось бы верить, что Курякин со своей советской порядочностью не станет вымогать «небольшие услуги взамен». Хотелось бы. Но в таких делах Соло не верил никому.
А значит, пора прекращать целоваться.
- У тебя все еще не получается, - Илья оставался деловито спокойным, но Соло теперь видел то, чего не замечал в нем раньше: сжатую в ожидании пружину внутри и более личное внимание.
- Сделаем перерыв, - отчуждать того, кому уже почти привык подставлять спину, было досадно. Какого черта ты не закрутил с Габи, Большевик?
Соло собирался сбежать, и Курякин это почуял, подтвердив тем самым не только свой охотничий опыт, но и то, что был заинтересован в «добыче».
- Постой, - Илья даже придержал его за локоть. – Давай, я покажу как надо.
Эта неожиданная деликатность, едва ощутимая неуверенность и остатки былой солидарности разоружили почти вышедшего из номера Наполеона.
- Мастер-класс? – оборачиваясь, он не успел до конца убрать из глаз ту сковывающую обреченность, накатывавшую, когда его загоняли в угол. Соло улыбнулся, бодрясь, натягивая привычную для Большевика маску.
Но было поздно – Илья успел увидеть. Хорошо бы он не понял, что именно.
- Я покажу, - разом потерявшая свою природную жесткость ладонь, обняла локоть Соло. – Если ты хочешь.
Все было плохо.

- Сначала тебя встретят шестерки, мелочь на побегушках. Тут важно не обидеть, но при этом не позволить никакой фамильярности. Ты – консильери, а их держат только из-за родства.
Илья приветливо, сдержанно кивнул Соло, коротко пожал руку и едва, вскользь коснулся щекой его скулы.
Просто. Быстро. Безлично.
- Затем, по прибытии к тебе подойдут доверенный капо с подручными. Если никого не узнаешь, первым подойдешь к тому, чей взгляд тебе меньше всех понравится, и это окажется капо.
Сосредоточенно и веско Курякин взглянул прямо в глаза и руку сжал, демонстрируя твердость, к щеке едва ощутимо прикоснулся губами.
- В доме тебя встретит хозяйка с сопровождающими. Не вздумай распускать перед ними хвост, Ковбой - кастрируют быстрее, чем у вас делают «колумбийские галстуки». Женщины – это Девы Марии вне зависимости от возраста и поведения. Тебе надо придумать себе невесту или постоянную подругу и хранить ей верность. В остальном, думаю, с женщинами ты сам поймешь, как себя вести.
К дону тебя сопроводят консильери – это, считай, твои старшие товарищи, на которых ты собираешься равняться. – Илья приобнял Наполеона за плечи, поцеловал, слегка причмокнув, и сам подставил щеку для поцелуя.
Получилось в меру доверительно и со сдержанным почтением.
- Дон Сальваторе имеет весьма современные взгляды, но под давлением своих капо поддерживает видимость приверженца традиций…
- Постой, - Соло, хоть его все еще не оставляло мерзкое предчувствие угла, не упускал ни слова, ни жеста. – Этого не было в досье.
- В досье Уэверли – нет. Времени мало, слушай дальше. Когда подойдешь целовать руку, покажи немного американского. Улыбки твоей должно хватить.
Наполеон вслушивался в подробности и аналитические заключения, собранные КГБ на клан Греко, и старался не показать, как ему неуютно из-за стоящего слишком близко Курякина. Илья прямо сейчас спасал его, выдавая, без сомнений, секретную информацию, покупая за данные разведки жизнь «американского ворюги» и по совместительству непрошенного напарника.
За это стоило быть благодарным. Возможно, настолько благодарным, насколько о том мечталось скрывающему вожделение Илье. Хотя Соло, разумеется, предпочел бы отплатить по-другому.
Наконец, раздалось контрольное «пробуй», и Наполеон натянул шкуру младшего консильери. Он поприветствовал в лице Курякина всю семью снизу доверху: жал руку капо, благоговел перед хозяйкой, когда он, для демонстрации равенства, обнял напарника и тронул губами его щеку – получилось слишком близко ко рту – Илья заметно дрогнул.
- Ну? – Соло так погрузился в роль и был так доволен исполнением, что исчезло мучительное ожидание угла, где ему придется встать на колени и орально обслужить очередной член.
- Не годится, - устало резюмировал Курякин.
Нога 46-го размера пинком сбросила Наполеона с пьедестала.

-Заметно, что совесть у тебя дрессированная, можно догадаться, что вор, но видно, что красть ты начинал с еды. Ты слишком стараешься, продаешь себя, как с Викторией Винчигуэрра, только здесь тебя не возьмут на подозрение, а сразу выпустят кишки. Выросшие под крылом «семьи» привычны к уважению, поклонению и требуют его.
- Готов спорить, мне поклонялись чаще, чем тебе, - Соло по-настоящему уязвило то, что его игра Илью не впечатлила.
- Не пожилые графини, Ковбой. А мужчины, бойцы, по твоему слову отправляющиеся умирать, женщины, с кухонным ножом бросающиеся на твоих врагов, дети, которые преданны тебе больше, чем собственным родителям. Понял разницу? Сядь, - Илья подтолкнул его к креслу, а сам отвернулся и допил оставшийся в стакане виски.
Слова не требовались – в том, как Курякин подошел к сидящему Наполеону, как поклонился, было больше правдивого почтения и причастности, чем можно передать вербально. В том, как Илья наклонился, целуя перстень на мизинце Соло, была готовность умереть по приказу. В том, как агент КГБ встал на колени у кресла и снова как к святыне приложился уже не к кольцу, а к пальцу была монументальная преданность и нестираемая временем любовь.
У Наполеона пересохло во рту.
Он смотрел на то, как Илья запечатлевает свою отчего-то не унизительную принадлежность, целуя кисть его руки, и не знал, что с этим делать.
- Все, что прикажешь, - подталкивая его к действию, тихо проговорил Илья.
Все?
Соло больше от обиды за свой провал, чем, проверяя предел дозволенного, двинул ногой, уперся носком туфли в колено Курякина.
- Целуй.
На этом и должен был закончиться их нерядовой тренинг, Илья вспылил бы и перевернул кресло вместе с провокатором.
Вместо этого, неудобно изогнувшись, Курякин облобызал его обувь. Не просто наклонился и сделал вид – Соло почувствовал, как прижимаются губы к отполированной коже. И тогда родилась новая, подстегнутая безнаказанностью, подсказанная собственным возродившимся страхом мысль.
Конечно, ему хотелось иногда большей сговорчивости напарника, хотелось иметь рычаг давления на несгибаемого Большевика. Но Соло никогда не думал о том, чтобы унизить Илью таким вот образом, не представлял его перед собой принимающим. В том проклятом углу всегда оказывался сам Наполеон.
И вот теперь можно все.
Так почему бы и нет?
Соло переложил руку с подлокотника себе на колено, слегка развел ноги в стороны и требовательно постучал пальцем.
Илья все понял правильно, как будто ждал именно этого.
Он вернулся к руке, но ненадолго. Без спроса, без предупреждающего взгляда, но так естественно Курякин вклинился меж колен Соло, каким-то образом не теряя при этом мужественной почтительности. Аккуратно, без проститутской поспешности и без недобровольной медлительности Илья расстегнул, приспустил одежду и, только выправив член из белья, взглянул Соло в лицо.
Наполеон и сам удивился тому, что успел возбудиться, ведь ситуация для него к тому совсем не располагала. Неофициальный, но все же инструктаж, напарник, двухметровый, привычный, не умеющий держать себя в руках Большевик. Себя, может, и нет, а вот Соло Илья держал правильно. И поцелуи вокруг головки не были неприятны. И первые, на пробу, облизывания.
Когда Илья взялся сосать всерьез, помогая себе рукой, подпирая член языком, пропуская все глубже в горло, Наполеон уже не отвлекался на мысли и сомнения, все, что его интересовало - это ритмичные, по-мужски жесткие движения. Он придерживал Илью за затылок, и толкался ему в рот тогда, когда этого хотелось – Илья принимал все, и принимал до конца.
Перед самим оргазмом Курякин все-таки выдал свою личную заинтересованность – стиснул свободной рукой бедро Соло возле паха, смял брючную ткань, обласкал не потому, что так было нужно, а потому что захотел и не удержался.
Вид этой сильной руки, жадных пальцев, проступившего на миг тщательно запрятанного желания кое-что сдвинул в представлениях Соло о мужском минете.
Кончив, Наполеон прикрыл глаза и откинулся в кресле, чувствуя, как Илья осторожно поправляет его одежду. Как благодарить за такое? Благодарить ли? Когда он открыл глаза, Ильи уже не было в номере.

Часть 2

Его приезд был приурочен к юбилею дона Сальваторе, Николо Джунто и красавец Кадиллак Эльдорадо выступали в качестве подарка. Настоящего Джунто со всеми предосторожностями вывели из игры еще в Чикагском аэропорту, освободив место агенту Соло.
В аэропорту его встретили парни, точь-в-точь похожие на наемников Винчигуэрра. Его обхлопали по карманам во время приветственных поцелуев, и консильери Джунто ухмыльнулся с брезгливым пониманием.
Следуя на кадиллаке в хвост сопровождающим, Наполеон еще раз мысленно прокрутил основные моменты, на которых, по словам Ильи, «провисал». Мысль споткнулась на втиснувшемся в рабочий ряд воспоминании о сильной, сжимающей его бедро руке.
Первым, кого Наполеон увидел, выступив из машины, оказался капо Винсенте, палач семьи Греко. Взгляд, пробивающий насквозь, и аура убийцы для которого каждый встречный потенциально мясо - вот на что напоролся Соло и невольно припомнил число раскрытых до него агентов и то, что согласно досье, потом сделала команда Винсенте с семьями этих агентов.
«Ты для них свой», - вкладывал, впечатывал в него Илья. И таки впечатал.
Соло протянул сухую, не выдающую его волнения, ладонь капо и кивнул, не без почтительного ужаса оглядывая живую легенду. Капо придержал его руку, присмотрелся пристальнее, нарочно заставляя нервничать. Тогда Наполеон представил, что за его плечом стоит Курякин, примериваясь к ощерившему на напарника зубы капо, и хмыкнул, вопросительно приподнимая брови.
Винсенте вернул ухмылку и неожиданно вполне дружелюбным образом похлопал его по щеке.
- На фото ты больше смахивал на отца, земля ему пухом, а сейчас вижу – в материнскую породу пошел.
Значит, все-таки была фотография, о которой разведка Уэверли не знала – они ставили на то, что Николо в Италии никто не знал в лицо, и Соло еще на этапе подготовки этот момент показался сомнительным. С Джунто у него действительно имелось некоторое сходство, но и только.
- А что жену не привез? – не отпуская руки и все еще сверля гостя взглядом, допрашивал капо.
- Карм заканчивает колледж, приедет ко мне, как сдаст экзамены.
Упоминание о женском образовании толкнуло Винсенте на целую лекцию о традиционном доме и браке, между делом капо ощупывал ладонь Соло, вызнавая прошлое не хуже матерого хироманта. Напоследок он обнял «троюродного племянника» за плечи и развернул к машине, которую в это самое время проверяли скеллером. Уэверли велел оснастить кадиллак по полной, Илья обещал этим заняться.
Поэтому теперь Соло спокойно ожидал окончания поисков, зная, что выключенные передатчики затерялись где-то в Курякинском чемодане.
Из рук боевиков Наполеон попал в чисто женские руки. Сначала хозяйка, по-матерински тепло расцеловав его в щеки, взъерошила волосы на затылке, а потом ненавязчиво провела пальцем по воротнику его рубашки и под отворотом пиджака. Затем его взяли в плотное кольцо многочисленные тети с кузинами и, спрашивая одновременно о здоровье родственников и особенностях образа жизни американок, обшарили всего. Пришлось немного рассказать о своей горячей любви к оставленной в Чикаго невесте, чтобы немного остудить поклонниц, обыскивающих совсем уж бесстыдно.
Среди консильери попадались известные британской разведке личности, но весь страх остался у капо Винсенте. С доном Сальваторе тоже прошло гладко, и Наполеона оставили гостить в хозяйском доме.
Следуя совету Ильи, он не гулял по Палермо в одиночку и в кафе, где его ждал связной, не пытался наведаться. Ему нашли работу в семейном ресторане, и Соло с удовольствием перенимал секреты настоящей итальянской кухни у собрата Лоренцо.
Сверстник Соло обаятельный балагур шеф-повар Лоренцо Ферро умел располагать к себе людей и держался так, что ничем не напоминал члена мафиозной семьи. Наполеон, подкупленный их с Лоренцо сходством, даже решил, что вся работа шефа заключается в составлении и следовании меню. А потом придя к открытию, нашел белого от кровопотери Ферро в подсобке - накануне был налет, и того серьезно зацепило. Оказалось, что добродушный парень Лоренцо, обожавший двух своих дочек, и подкармливавший бродячих собак, является одним из ближних солдат капо Винсенте и претендует на то, чтобы стать преемником Палача.
Соло к тому времени уже насмотрелся на официантов, меняющих у личных шкафчиков пистолеты на форменные фартуки, на поставщиков продуктов и вин, которые переговаривались с Лоренцо после приветственных поцелуев. При Наполеоне первое время все замолкали, но Ферро за него поручился и даже оставил вместо себя на кухне, пока отлеживался после ранения – это была высшая мера доверия.

В отсутствие шефа одна просительница рискнула обратиться к замещающему его Соло. Она являлась хозяйкой молочной лавки, с которой надлежало платить отступные, но дела шли плохо, и женщина, целуя руку Наполеону, молила об отсрочке и защите от слишком резвых сборщиков. Он принял эту просьбу близко к сердцу и посетил капо Армандо, державшего ту часть города. Тот угостил Наполеона рыбой с пряностями по рецепту своей бабушки и очень вежливо посоветовал не лезть не в свое дело. Соло проявил настойчивость, упирая на почтение к пожилой женщине, и тем самым приблизил неизбежный ритуал своего «крещения». Выглядело так, как будто капо внял его словам – он обещал разобраться и проводил американского консильери до порога. А ночью Соло подняли с постели и, дав время одеться, вручили бейсбольную биту – подарок от Армандо. Его отвезли к той самой молочной лавке, велели самому забрать долг у хозяйки и научить ее платить вовремя.

«Можешь не скрывать, что тебе неприятно, но никогда, понял, никогда не отказывайся исполнить приказ».
Когда Соло кивал на Курякинские инструкции, он и представить себе не мог, что приказ будет заключаться в запугивании беспомощной вдовы. Будь он один, он бы попытался договориться, но за ним наблюдали и ждали шоу. Пришлось устроить шоу. Пришлось дать пощечину той, которая просила его о защите, и тащить за волосы по полу ее едва одетую дочь, пришлось бить аккуратно расставленные бутылки с молоком и витрины, слыша плач и мольбы, отталкивая ползающую перед ним на коленях по осколкам хозяйку.
Ведь правило Девы Марии распространялось только на женщин клана Греко.
Выходящий из лавки Наполеон действительно ощущал себя «крещенным» в новую жизнь. Здесь его не мучило ожидание угла за спиной, слабости в руках, тошнотворного вкуса мочи и спермы во рту. Новая жизнь – новый кошмар с лицом седой рыдающей от страха женщины, протягивающей ему в окровавленных руках пригоршню дешевых побрякушек и мятых купюр.
«Пожалуйста! Пожалуйста, возьмите! Этого хватит?»
Такова была плата за состязание в остроумии с Лоренцо, за право приветствовать приходящих членов семьи и принимать из рук супруги дона обязательную чашку вечернего чая. Бреясь утром этого чертового дня, Соло склонялся к мысли, что если бы его забросили на более длительный срок, он бы справился. Спустя двадцать часов ему, уходящему из молочной лавки, ничего так не хотелось, как проломить этой самой битой башку одобрительно хлопающему его по спине Армандо-младшему, а затем Уэверли.

- Тебе нужен «якорь» - сильное положительное воспоминание, подкрепленное вещью или простым жестом, способное помочь тебе сохранить баланс, - за некоторое время до учебных поцелуев настоятельно посоветовал, а вернее приказал, Курякин и для наглядности сжал левую руку в кулак, чтобы ремешок часов впился в запястье.
- Старо как мир, - приноравливаясь доставать пистолет из рукава или кармана плаща, парировал Соло. – И чем им наплечная кобура не угодила?
- Потому что ее носят полицейские, и еще так при необходимости можно выстрелить прямо через карман. А насчет «якоря» подумай.
Двадцать лет назад, ощупывая нос, сломанный ублюдками в морской форме, и развороченный рот Наполеон уже не был настолько наивен, чтобы мечтать о мести. Он знал, что по этому счету не расплатится никогда, и от этого хотелось спрыгнуть с моста. Жизнь, набитая девчонками, подработками и тут же кражами, мечтами о шикарных джазовиках и пятью обязательными для поступления в университет предметами, валялась перед Соло раздавленная до состояния помоев, оставалось только пнуть ее с Вашингтона. Но была еще мама. Мама с ума сойдет, если с ним что-то случится. Наполеон только представил, что с ней станет, когда копы покажут ей для опознания объеденный рыбами труп и, скуля от боли, начал приводить себя в порядок. По дороге к папаше одного своего приятеля, мастерски вправляющего кости, Соло думал о мамином панфорте – она специально делала послаще и помягче, как ему нравилось.
Конечно, Наполеон не стал бы предъявлять Илье этот итальянский эквивалент русского пряника в качестве «якоря», но запах еще теплой выпечки с сахарной коркой оказывал на него должное умиротворяющее действие.

Новая жизнь в качестве мафиозной марионетки показала несостоятельность дорогого его памяти десерта.
Садясь в машину, Соло заметил у Армандо-младшего рукоять пистолета в кармане и, хоть не опознал модель, прикинул, что должно быть не меньше шести патронов. А значит, хватит и на выродка-сыночка, и на водителя, и на двух подручных. Или можно напроситься в гости к Армандо-старшему, поблагодарить за подарок. Наполеон мог бы отблагодарить и капо, и всех, кто окажется поблизости свинцовыми поцелуями в лоб. Или он мог бы попросить у Лоренцо ствол – давно пора – а потом вернуться в дом дона Сальваторе.
Наполеон прислонился лбом к холодному, подрагивающему стеклу и с силой зажмурился - у него припадок, истерика. Уму непостижимо. После всего. После войны, долгого пути в когорту европейской воровской элиты, после всей той грязи, в которой его с наслаждением валяло ЦРУ. После десятков стен. Его сломала кучка живущих по дикарским законам «чести» бандитов.
От напряжения заныли мышцы, надрываясь в тон рвущемуся с цепи разуму. Соло приоткрыл глаза и успел увидеть силуэт высокого мужчины, отступившего в проулок, подальше от мутноватого, сырно-желтого фонарного света. И Наполеон вспомнил, как вот так же через стекло смотрел на неизвестно как нашедшего его, все-таки пришедшего за ним Илью. Курякин из воспоминания снова приложил палец к губам, прося потерпеть еще немного, подождать, промолчать.
Наполеон кивнул ему, скользя лбом по дверному стеклу.
Когда агенту начинает казаться, что его цель теряет смысл, спасает «якорь».

Соло вернулся в чутко спящий, знающий о нем все, кроме его цели и крови, дом, запер за собой входную дверь и поднялся в отведенную ему комнату. Когда все закончится, надо будет спросить у Ильи, можно ли напиться до такого состояния, чтобы хоть на время выблевать из себя эту отраву. Курякин должен знать.
Что вы сделаете, если вдруг обнаружите в своей постели брюнетку с четвертым размером груди?
А теперь представьте, что она, разлегшаяся на покрывале и соблазнительно приспустившая лямку сорочки – несовершеннолетняя дочь босса Сицилийской мафии.
В известных Соло языках для описания ситуации и заодно поведения девушки имелось одно емкое слово русского происхождения, которое Курякин не употреблял никогда.

«Мария», родители дают своим дочерям это имя, подразумевая жизненный путь Пресвятой Девы, и часто не подозревают, какая грешница Магдалина вырастает из девственного цветка.
При знакомстве с «племянницей» Соло едва обратил внимание на по-детски пухленькую мамину любимицу, пытаясь вырваться из когтей взрослых хищниц. Но уже на второй день пребывания под крышей дона Сальваторе он понял, сколько проблем может принести эта рано созревшая девочка.
Наполеон стал задерживаться в ресторане, чтобы не ужинать с семьей гостеприимного дона, потому что Мария, садилась между ним и отцом. Ее смелости, а может отчаяния хватало, чтобы жаться к «дядюшке» бедром, тереть своей стопой его ногу и даже пробираться под прикрытием длинной скатерти к карманам его брюк. И все это прямо перед «неусыпным» родительским оком! Марию можно было понять – ее одноклассницы уже вовсю тискались с прыщавыми сверстниками и бегали на танцы. Но во всей Италии не нашлось бы самоубийцы, рискнувшего «оттанцевать» Марию Греко. И, судя по тому, как с ней носились родители, в ближайшие лет двадцать не найдется. Соло сделал верные выводы и постарался сталкиваться с Марией как можно реже, запирался на ночь, оставляя ключ в замке. Напор у «племянницы» был отнюдь не девичий и желания тоже – рассчитывающие лишь на поцелуи и записочки, не пытаются ворваться к вам в душ.
И в вашу постель покрасоваться в ночной сорочке не приходят.
- Попробуешь уйти – я закричу, - едва Соло сделал шаг назад, предупредила «дева».
«Я не первый», - понял Наполеон.
«Даже не в первой десятке», - подумалось ему через несколько минут, когда Мария без какого-либо смущения объяснила, что и как он должен сделать. Достойная дочь своей семьи.
Когда уговоры, любимая невеста и прочие причины не сработали, Соло стал торговаться. И Мария, предсказуемо, клюнула на то, что он ей продал под соусом «все девчонки сходят от этого с ума».
Если после молочной лавки в Соло умер воровской азарт, то теперь, кажется, придется вычеркнуть из досье строчку «соблазнитель». Навыки и опыт никуда не денутся, но опускаясь на колени перед шестнадцатилетней не-девой, Наполеон понимал, что теперь для собственного удовольствия захочет и сможет нескоро.
Как бы там ни было, он должен был прожить в этом доме еще неделю.

День, когда в сейфе дона Сальваторе окажутся переданные туда на хранение копии данных о ядерной программе Великобритании, Соло ждал, нарезая мясо и поджаривая его отдельно от овощей. Вместе с бумагами первой необходимости неплохо было бы вынести еще и списки высокопоставленных лиц , организовавших нарко-траффик по всей Европе. Но больше всего Уэверли переживал, конечно же, за старушку Британию, поздно распознавшую предателя среди своих служащих.
Лоренцо, еще бледный после ранения, но уже по-прежнему громкий, как настоящий итальянский шеф, с пониманием отнесся к просьбе Соло и вечером того же дня раздобыл «чистый» ствол. Наполеон не уронил престиж его кухни, пока он отпаивался дома гранатовым соком, так что Ферро был на многое готов ради «брата». Он настойчиво предлагал Соло поселиться неподалеку, жаждал дружить семьями и даже планировал отдать одну из своих драгоценных дочек за сына, который обязательно должен был появиться у четы Джунто.
Конечно же, Наполеона познакомили с сеньорой и сеньоритами Ферро. Он провел приятный вечер в их семье, присматриваясь и понимая, что это могла бы быть его жизнь, его жена и дети. Когда Лоренцо, несмотря на протесты, вышел его проводить, Соло, зараженный его искренностью, едва удержался от вопроса «Где же ты настоящий?»
Отдыхая от детского гама, они не спеша дошли до очередного перекрестка и столкнулись с компанией припозднившихся туристов, судя по речи и манере одеваться – русских. Одна женщина из этой небольшой группы на всю улицу возмущалась тем, что ее муж преспокойнейший толстячок в очках никак не может привести их в отель «здесь же полно воров!». А вот молодняк – старшие школьники или студенты – наоборот старались свернуть и погулять еще. Наполеон повернулся к Лоренцо с подходящим к ситуации анекдотом, но запнулся, увидев лицо Ферро, и сразу нагнулся, делая вид, что завязывает шнурки.

- И не скажешь главного? – Соло устал повторять десять небиблейских заповедей расхаживающему по комнате и болезненно реагирующему на каждую его ошибку Курякину. – На чем провалился ваш агент?
- Он не провалился, - после долгой паузы ответил Илья.

Могла быть сотня причин, по которым Лоренцо Ферро, итальянец до мозга костей, забывшись, с ностальгической тоской вслушивался в русскую речь. Но так же существовала одна, перевешивающая все и вся причина, чтобы убрать любого, кто заподозрит его в этом – сеньора и маленькие сеньориты.

Стоило Соло освоиться, наладить с «семьей» минимально болезненные отношения, как наступило время действовать.
Кажущийся карандашным наброском на фоне сопровождающих его итальянцев англичанин прибыл сразу после завтрака – Соло почти столкнулся с ним в дверях.
Номер девять в списке потенциальных и действующих государственных изменников – кузен секретаря премьер-министра.
Наполеон поздоровался с по-утреннему раздраженным, курящим у порога капо Винсенте и прогулочным шагом отправился на работу. Он всегда ходил этим путем, через Кватро Канти, пусть и получалось дольше. Его уже узнавали работники открытых кафе, магазинов, и некоторые начинали неуверенно кланяться, Соло иногда кивал в ответ, принимая это должное уважение. Каждое утро и вечер, любуясь городом, он замечал одного-двух примелькавшихся прохожих. Видимо, Винсенте симпатизировал ему, если слежка велась так небрежно. И все-таки его «вели», а значит, неудобно расположенное кафе со связным не подходило.
Наполеон остановился у фонтана и выпил пару пригоршней воды. Оставалось надеяться, что условный знак замечен тем, кому предназначался. Если сегодня Илья не найдет способ передать ему инструменты, значит завтра повару итальянского ресторана вдруг захочется картошки фри из Динера на другом конце города. Или, как запасной вариант, придется в четный день попытаться купить в третьей кассе Массимо два билета – для себя и своего дяди.
Была вероятность, и немалая, что за недоползшие до кадиллака «жучки» Уэверли вообще отстранил Курякина, который с первого дня встал ему как кость в горле. И тогда Соло конец.
Через два дня ожидали мать и невесту Джунто, к тому времени агент Соло хотел бы уже покинуть принявшую его за своего сына Сицилию.

- Все в порядке? – Лоренцо обнял его за плечи, тут же обернулся и, погрозив ножом, напомнил Поли Бомпенсьеро о рыбе. – Ты из-за приезда Кармеллы?
Наполеон кивнул и, даже зная, что в случае необходимости Ферро разделает его как десятью минутами ранее ягненка, пожалел об истекающих часах первого в его жизни братства.
– Дом им понравится, я уверен. Лучше думай о том, как поскорее сделать мне зятя! И присмотри пока за мясом, я овощи приму.

Когда вечером Наполеон, не снимая фартука, вышел на задний дворик подышать свежим воздухом, ему уже казалось очевидным, что Илью отозвали – ну, не мог тот за месяц ни разу не попасться напарнику на глаза. Силуэт под фонарем – не в счет. Всю жизнь работавший в одиночку Соло от отчаяния был готов приписать тому мельком виденному силуэту знакомые, необходимые ему сейчас контуры. Как же он скучал по Курякинской кепке!
Из-за забора раздался удар чем-то твердым по тяжелому и матерная тирада.
Печаль и апатия Соло сгинули в момент – он узнал голос, узнал каждое слово. Месяц, чертов месяц с того вечера в номере отеля, где хваленая стойкость Ильи дала спасшую Наполеону жизнь и психическое здоровье трещину. Он с положенной медлительностью тронулся от порога – рядом курил один из официантов – и чуть запнулся от восставшего воспоминания о ласкавшей его несколько очень долгих секунд руке.
Как же он был рад увидеть за воротами склонившуюся над капотом старенького автомобиля такую знакомую фигуру! Глядя на широкую спину в серой ветровке, Соло ощутил себя уже спасенным, вернувшимся. Собой. Как будто до этого не дышал.
Он подошел, не чувствуя под собой ног, тоже наклонился, опираясь рядом с изящной для габаритов Большевика рукой.
Илья не брат ему, как Лоренцо. Не просто надежный напарник. И не совсем друг – Наполеон хорошо помнил Вика из Куинси. Так вот при виде Вика у него не взвывало от восторга и узнавания все нутро, а теперь так тянуло позвать, таяло сладостью на языке русское имя.
- Не заводится? – не полностью совладав с интонацией, спросил он сначала по-итальянски, а затем по-английски и сам поразился тому, каким чужим показался родной язык.
Илья поморщился и пьяно пошатнулся, приложившись к нему плечом, вот это – настоящее, а не иллюзия затравленного разума.
От Курякина и в самом деле разило алкоголем.
Чертово «отлично» за детальную проработку образа.
Соло так не хватало этого плеча, так хотелось прикосновений пусть урезанных, пусть в рамках легенды, что он протянул руку куда-то в недра машины, скользнув при этом голым из-за подвернутых рукавов рубашки предплечьем по Курякинской кисти.
- Думаю, проблема в этом.
То, что Наполеон знал об устройстве машин, не имело сейчас ни малейшего значения.
Илья с нетрезвой вдумчивостью покивал, тоже туда потянулся, и Соло ощутил его тяжелый выдох затылком и шеей. Затем Курякин издал едва слышный влажный звук, как будто пытался распробовать небольшой кусочек какого-то лакомства и начал напевать себе под нос популярный мотивчик. Рановато Соло отправил свою потенцию на больничный. Вдруг живо вспомнилось то свободное и молодое время, до того, как на его шее затянулся поводок ЦРУ, тогда влечение ударяло в голову крепче виски, возникало и оставалось, насмехаясь над попытками самоконтроля. Не думалось, что такое можно пережить снова. Однако вот оно несвоевременное, неуместное, преступное и, что особенно опасно – взаимное.
На Соло смотрела его собственная, знакомая потертой кожей чехла и испытанным содержимым укладка инструментов, прячущаяся возле двигателя. Надежно укрытый от посторонних глаз Курякинской спиной, он убрал ее под фартук.
- Нужно ли тебе что-то еще, детка? – перевирая слова и шальшивя, довольно четко пропел Илья рядом.
- Вот теперь должно получиться, - бодро ответил что-то еще «поправивший» Наполеон и захлопнул капот.
Когда со второй попытки видавший виды салатовый фиат завелся, его водитель махнул из окна и пробурчал что-то благодарное помогшему ему итальянцу. Итальянец кивнул в ответ со смешком и, засунув руки в карманы, ушел обратно в ресторан.
Все это видела хозяйка цветочного магазина и тут же отправилась к товарке из сувенирного со свежими сплетнями. Смелость благородного дона, починившего машину восточному варвару, которого уже больше часа осторожно обходили полицейские, была достойна обсуждения.

Часть 3 с окончанием

- Вижу, мысли о Карм пошли тебе на пользу, – Лоренцо, дожидавшийся его возвращения, одобрительно похлопал по очередной туше. – Думай о ней чаще, Нико, но силы пока побереги для телятины!
Над шефским советом вместе с Наполеоном смеялась вся кухня.
До конца рабочего дня укладка пролежала в подготовленном заранее тайнике под потолочной плиткой в туалете.
Вечером Соло наведался с визитом почтения к матери Греко, поцеловал ей руку, послушал старческий бред женщины, опознавшей в нем своего младшего, застреленного двадцать лет назад сына, и умыкнул пару таблеток снотворного с ее тумбочки. А потом, благодаря супругу дона за вечерний чай, провел рукой над подносом с теплым молоком, предназначенным для сеньориты Марии. Сегодня – никаких ночных свиданий.

В семье Греко рано ложились, и в час ночи, по расчету Соло, дон с супругой, чья спальня соседствовала с кабинетом, где находился сейф, должны были спать достаточно крепко. Наверное, стоило накормить снотворным и их, но Соло решил не рисковать, ведь это не просто пожилая чета, а он умел быть бесшумным.
Два типовых замка на входной двери, старый трюк с ниткой через проход, фонарик в зубы и за работу. Стоило только начать, и Наполеон понял – скучал. Как же он скучал по замысловатым конструкциям, запирающим механизмам, уступающим не хозяину, а опыту и ловкости его, Соло, пальцев. Две последовательно отключаемых сигнализации. Старый добрый Казо пятая модель с несколькими сюрпризами, для Соло так же не новыми.
В карьере взломщика всегда есть риск не обнаружить в идеально вскрытом сейфе того за чем пришел. Наполеон к таким неудачам относился философски – нередко бывало. Но на счастье Уэверли, документы были там, где и ожидалось. Соло бегло просмотрел и прихватил еще пару интересных разведке папок, после чего, скрутив укладку инструментов, приоткрыл окно, оцарапав раму снаружи, и вернулся в свою комнату.
Следующий этап заключался в эвакуации из мафиозного гнезда.
Даже принадлежность к семье не давала ему права самовольного выхода из дома в такой час.
Уэверли считал, что при должной ловкости Наполеону удастся уйти незаметно. Илья же настойчиво предлагал другой способ.
Незаметно и тихо – это было бы замечательно, если бы с утра Соло не попался учуявший «крысу» капо Винсенте. Теперь у дома дежурили две машины наблюдателей, а соседские участки для побега через них совсем не подходили – у одного собаки на ночь спущены, а у второго вся лужайка простреливалась как на ладони. Оставалось только вперед.
То, что Ильи по каким-либо причинам может не оказаться на месте, даже не пришло Соло в голову. Сегодня. Сейчас. Его Большевик примет удар на себя.
Когда Курякин впервые обрисовал Наполеону план побега, тот отсалютовал стаканом его фантазии. Это было рискованно, но давало весомый шанс самому Наполеону уйти целым.
Соло разворошил постель, благодаря традицию спать в брюках, поместил документы в чехол укладки и обернул его вокруг тела под рубашкой на манер пояса.
Сейчас.
С пистолетом наизготовку он выбежал на порог, выстрелил в стену дома через улицу и крикнул «Держи его!». В проулке метнулась от стены длинная тень.
Погоня, травля, ускользающий зверь впереди - не дают думать ни о чем – это голые инстинкты, мышечная сила и жжение в пересушенных легких. Оглушающие азарт и страх.
«Бронежилет», - билось в висках Соло вместе с кровью. - «Пусть на нем будет бронежилет».
Он сделал то, что требовалось – указал загонщикам цель, и в то время, как боевики из одной машины ринулись в дом спасать своего дона, трое из второй бросились вдогонку за чужаком.
Наполеон должен был отстать и добраться до порта другим путем, но когда его «братья» начали палить по бегущей мишени, он развернулся к ним и крикнул «Брать живым!». А потом побежал следом за ними, даже зная, что трое для Ильи не проблема.
- Нико, ты его видел? – одним из преследователей, с которыми Соло гонял напарника по узким, петляющим улочкам, оказался Лоренцо.
- Плохо разглядел, - пытаясь сохранить дыхание, ответил Наполеон.
По указанию Ферро, знавшего здесь каждый камень, они разделились, чтобы окружить и загнать «зверя» в тупик. Судя по тому, что спустя несколько минут Соло нашел сначала одного, а затем услышал, как пристрелили второго охотника, идея была не очень удачной.
Но Курякин все же попался.
Наполеон догнал их в том самом тупике с высокой стеной.
Илья и Лоренцо, каждый с направленным на другого пистолетом. Ферро качал головой, показывая, что не может отступить, и Соло с разбега налетел ему на спину, сшибая с ног.
А их добыча снова превратилась в одну из неуловимых теней.
-Нико! Какого..?!! – поднимаясь и ища взглядом хотя бы направление, чтобы продолжить погоню, не скрыл облегчения Лоренцо. Гнать дальше он не мог – держался за недавно раненную грудь.
- Он бы убил тебя, - просто ответил Соло, прежде чем оставить брата там, в тупике на куче коробок, воняющих фруктовой гнилью.
Неловко бы получилось, если бы Курякин, не глядя, начал отстреливаться от преследующего его напарника. Илья действительно выстрелил в него дважды и оба раза даже не «в молоко», значит узнал. Уже видна была пристань и, будь светлее, можно было бы заметить и лодку, но тут, слепя фарами и буксуя в прибрежной гальке, на них вылетела машина.
Капо Винсенте собственной персоной.
Илья добрался до лодки прежде, чем капо с подручными высыпали из салона, но ему было нужно время, чтобы завести мотор. Поэтому Соло бежал так, чтобы находиться между бандитами и их целью – прикрыть…
От сильного удара в спину он рухнул вперед и проехал лицом по земле. Не удалось прикрытие.
Отвлекшийся на выстрелы Курякин выпрямился и, игнорируя кладущих пули все ближе, бегущих к нему стрелков, без спешки прицелился. Капо и двое самых резвых подручных. Три секунды. Три выстрела. Три смерти.
Все еще не умирающий, хотя в него, несомненно, попали, Наполеон поднялся и потрусил к лодке. Он впрыгнул в нее и тут же получил - теперь от Ильи – удар, сваливший его на дно, как раз тогда, когда подоспела еще одна машина.
Но этим мстителям уже ничего не светило - лодка рванула от причала, оставляя их бесноваться на берегу и подсчитывать убитых.
Рядом с головой Соло надрывался мотор, в лицо то и дело брызгала соленая вода, его подбрасывало и кренило. Кроме бортов и черного силуэта впереди Наполеон видел только бескрайнее свободное ясное Сицилийское небо. И оно отпускало ему все грехи.

Когда они были уже достаточно далеко от берега, Илья заглушил мотор и, стараясь не раскачивать лодку, добрался до напарника. Не зная чего ожидать, Наполеон закрыл глаза, замер и почувствовал, как по телу зашарили руки Ильи - хаотично, с нарастающей дрожью, увеличивающимся напряжением.
- Соло, куда..? Ответь же, мать твою, Соло!
Что, даже не «Ковбой»?
Паникующего Курякина Наполеон еще не видел, он и теперь его только слышал, пробовал поймать за руку и не мог не улыбнуться – надо же у Большевика от тревоги срывается голос!
- Спина.
Его без промедления повернули на бок как игрушечного.
Илья ощупал спину, от резкой боли Соло попробовал его отпихнуть, шипя проклятья по-итальянски, но от такого разве отобьешься?
Курякин перестал сам и наклонился, утыкаясь лбом Наполеону в плечо. Он плачет?!
Соло успел испугаться, а потом до него дошло – это не плач, а смех. Илья смеялся от облегчения, и это было так… красиво? Если его неулыбчивый Большевик умеет так смеяться, Наполеон хотел бы слышать это чаще. Его смех, его голос. Может, Илья еще и стонать от наслаждения умеет? Это Соло так же хотел бы узнать в самое ближайшее время.
- Как же тебе повезло, Ковбой!
Прощение ночного неба, последние слова, слезы мамы и Ильи – все это откладывалось на неопределенный срок, потому что от ушиба спины Соло умирать не собирался. Пуля чертовски удачно засела в его счастливой, по-настоящему счастливой воровской укладке, застряв между инструментами.

Через час Соло с Курякиным уже поднимались на борт хорошо знакомого им обоим авианосца под британским флагом.
Не то чтобы Соло рассчитывал, что его будут встречать красной ковровой дорожкой и шампанским, но обычное ироничное приветствие и снисходительное обращение Уэверли неожиданно взбесили. Соло, прошедший курс унижений у Сандерса, вдруг ощутил себя оскорбленным тем, что для шефа проделанная им работа, этот месяц, когда приходилось наступать себе на горло снова и снова – все это лишь очередная, ничем не примечательная миссия, папка на полке в архиве. И неважно, насколько большую услугу оказал арендованный агентством американец старушке Британии.
Наполеона так сорвало, что давно привыкший контролировать каждое свое слово, он успел язвительным тоном поинтересоваться у Уэверли, сколько можно было бы выручить за эти бумаги на черном рынке. А потом сообразивший чем пахнет Курякин уволок его в каюту.
- Уймись уже, Ковбой, дай, спину посмотрю, может врача надо звать.
И Соло, собиравшийся еще плеснуть ядом в адрес шефа, как-то враз успокоился. Он послушно снял расстегнутую перед Уэверли, чтобы извлечь документы, рубашку, постаравшись придать значительность этому будничному действию, ведь они с Ильей остались одни. И теперь он мог, наконец-то, узнать, чем было то стискивание бедра во время минета, и не почудилась ли ему взаимная заинтересованность там, у багажника салатового фиата.
Илья развернул его спиной к свету и долго осматривал, осторожно прикасался, просил то поднять руки, то наклониться.
- В порядке, - наконец сказал Илья, и из-за того, что стоял он чересчур близко, эти слова вместе с дыханием толкнулись Соло в самый затылок, мгновенно отдавшись эхом в паху. – А теперь снимай остальное.
Соло ждал не этого. Его так долго томившееся предвкушение, обузданные фантазии и самая натура – все требовало красиво обставленного подхода, а не форсирования событий. Как мог Илья, сам начавший увлекшую Соло игру, предпочесть ей торопливый перепих из благодарности?
Снова Наполеон оказывался на коленях, в углу, и это было даже более унизительно, чем впервые, ведь он успел захотеть то, что опять оборачивалось для него платой.
- Ты что? – Илье, стоявшему сзади, видны были только затылок, спина, плечи, но он и по ним угадал, что творилось с Соло. – Дурак. Дурак ты Наполеон. – Курякин придержал брюки Соло, расстегнутые трясущимися от слабости руками, крепко взялся за пояс рядом с пальцами Соло. – Одежда нужна, чтобы «семья» тебя больше не искала. Ты понял? Только для этого.
- Только? – о, эта грань между унижением и рухнувшими надеждами, Соло заметался между боязнью поверить и потерять.
- Остальное позже, сначала - дело.
И из-за того, как Илья сказал это, как после коснулся лицом затылка Соло, как дышал ему в волосы и сжимал кулаки на ремне, Наполеон вновь возродился с пониманием, что удача с пулей – не единственный его куш за эту ночь.
Он подался назад, оборачиваясь к Илье, несмотря на боль в спине, отголоски близких стыда и отчаяния - ему нужно было подтверждение, аванс этого «позже».
- Сначала дело, - уговаривая себя, повторил Илья, и то, что он все равно не удержался, сухо, аккуратно, но при этом как-то несмело прижался губами к приоткрытым в ожидании губам Соло – это стало авансом из авансов.
- Да, займемся делом, - с видимым смирением согласился Наполеон, когда отстранился, унося на себе отпечаток поцелуя своего Большевика, стойкий отпечаток, нестираемый, словно решение суда.
Раздевался он без спешки и излишнего позерства. Соло знал, что Илья и так не сможет отвести взгляд, и из-за этого ему не думалось ни о недобитом китайскими контрабандистами Уэверли, ни о мафиозной семье с их способами «крещения» и юными не-девами, ни о слабости собственных рук.
- Дело, - оставшись совершенно голым, нарочно соблазнительным тоном напомнил он переставшему дышать Илье.
Курякин действительно тут же отвернулся, но лишь для того чтобы запереть дверь в каюту.
Одетый, застегнутый на все пуговицы Илья подходил к нему так, словно давал возможность одуматься и прекратить в любой момент, приручая, коснулся сперва кисти, поцеловал мизинец с перстнем. Но смотрел Илья при этом так, что даже в привыкшем считать себя подарком любовницам Соло открывались новые глубины гордости.
А ведь сколько раз к засыпавшему в мафиозном логове Соло приходила отравляющая мысль, что не мог спортсмен, красавец, гордость КГБ Курякин оказаться pede, не мог даже склонность такую иметь. Обучиться и этой стороне медового шпионажа – да, пожалуйста, использовать тело в работе – почему бы и нет, помочь напарнику снять напряжение перед трудной миссией – и такое возможно. Месяц назад Соло был бы просто счастлив, если бы все оказалось так профессионально, безлично и одноразово. Но теперь после мафиозного котла Соло хотелось именно личного, хотелось видеть и знать, что вся преданность и безоглядная любовь Ильи принадлежат только ему. И возможно - с продолжением.
- Я на прослушку не проверял, - обняв за плечи, шепнул ему в висок Илья.
Работа таких, как они, никогда не отпускает.
- Так что именно ты собрался делать с моей одеждой? – негромко, но в пределах слышимости поинтересовался Наполеон и скользнул губами от скулы ко рту Ильи. После множества поцелуев с «семьей» Соло захотел показать, как он ждал именно эту встречу. И, судя по протяжному, на грани стона выдоху, Илья все прекрасно понял.
- Ее найдут на подходящем для опознания трупе, - ровно, без эмоций в голосе проговорил Курякин, в то время как руки его, обжигающе горячие, жадные, скользили, сжимали. Илья пытливо смотрел в глаза Соло, когда тянулся и дотянулся-таки до его задницы.
Наполеон нервно хмыкнул. О привлекательности этой части своего тела он был прекрасно осведомлен и немало над этой привлекательностью работал. Но интерес Ильи, такой понятный и даже лестный, все же оставлял некий неприятный осадок, словно эхо слабости, позорной нужды и особенно грязного стыда.
И, несмотря на ошалевший во время интимного ощупывания вид, Илья нашел в себе силы вернуться к спине.
- Непростая вам предстоит работенка, - Соло сам вовсю шарил под Курякинской майкой, собирая жар недавней погони и запах суточного пота, просовывал пальцы за ремень, чтобы тронуть, почувствовать, как совсем рядом бьется и пульсирует чужое желание.
- Да уж, таких как ты поискать, - Илья выдал свою реплику и, мазнув Соло губами по губам, снова ушел к его виску, чтобы шепнуть горячечно и больно, - еще. Еще потрогай! Прикоснись. Руки твои, Соло. Ведь ты же видел все, знал, потому и дразнил, признай!
- Кроме моей одежды ему ведь понадобится еще выстрел в спину. Приметных ожогов или ран я, к счастью, не получал, - от этого нежданного признания в любви к его рукам, их форме, их мастерству Соло заволновался как мальчишка. А Илья все не умолкал, нашептывал ему в висок, как в Риме завидовал воровским фокусам с замками и сейфом, как пялился на наливавшую им по прощальной порции руку, как потом раз за разом засматривался, с усилием заставлял себя отводить взгляд. Как мучился, гадая, заметил ли Соло это пристальное и непристойное внимание. – Досадно будет, если после всех усилий «меня» не обнаружат.
- Я в прилив сброшу, найдут, - достаточно громко, но уже совсем не ровно, с возбужденной хрипотцой обещал Илья, снова добираясь до вожделенной задницы и снова отступая.
- Ну, тогда я спокоен, - от их тискания Соло завелся достаточно, чтобы прошлое, все эти углы, подворотни и беспомощность некоторое время не волновало его. Он сам обнял теснее, лапал без ограничений, притерся пахом к Курякинскому бедру, пачкая его брюки своей смазкой.
Неблагодарный сукин сын Уэверли мог идти к черту. У Соло был тот, кто ждал его, следил за ним, страхуя, спасая его раз за разом, тот, кто слишком хорошо понимал, что пришлось пережить во время этой миссии. В распоряжении Соло теперь были сильные руки преданного, надежного как броня советского танка Ильи, а значит, призрак Джунто никогда за ним не придет.

@темы: Ё-моё

---

"Дело о картах и медведях"

Приключения микроагентов продолжаются!
Солнышко и Илюша
Хэл, ты хотела совсем другое, но пока я могу только это. Тебе
Дилатинеру хочу припомнить Полечку, выигравшего всю черешню).

ок 2 тыс слов

Однажды в выходной день папа вернулся домой очень поздно. Мама ждала его и так волновалась, что не стала следить, чтобы Илья по-настоящему заснул, и сын, который боялся пропустить что-то важное, заснул понарошку. Наконец, услышав, тяжелое топанье в коридоре, Илья в обнимку с Умкой вылетел из кровати, чудом не запутавшись в пододеяльнике. И замер, не дойдя несколько шагов. Нет, отца-то он узнал, но вел тот себя очень странно – шатался, хотя стоял на месте и очень противно пах.
- Фу, папа! – строго сказал Илья. И мама, забиравшая у отца пальто, вдруг заплакала.
Илюшу сразу отправили обратно в постель, но он еще долго не спал, слушая, как ссорятся родители, как снова плачет мама. Он бы пошел к ней, несмотря на запрет, и утешил, но его заперли в комнате. Илья так и заснул вместе с медведем на ковре под дверью.
Утром мама снова улыбалась, проветривала комнаты и наварила много сладкого какао, а отец вытащил из шкафа свою фуражку с кокардой и разрешил Илье носить ее до самого завтрака. Перед тем, как забрать у него фуражку, отец поставил сына на табурет и, заставил его пообещать, что Илья никогда не будет играть в азартные игры.
И Илюша, приложив руку к кокарде, пообещал.
А в понедельник, едва получилось остаться в группе наедине с Солнышком, Илья спросил у друга что такое «азартные». Солнышко, объясняя, заглянул и в русский, и в английский толковые словари и, в конце концов, сам запутался, но пообещал спросить у деда. В обоих словарях упоминались карты, а дедушка Соло, который был везде-везде и запросто мог показать любую страну на глобусе, уж точно в них разбирался.
Илья на всякий случай в этот день сидел на месте, не трогал игрушки и угрюмо сопел, глядя, как забывший про словари Солнышко играет с девочками в догонялки. Как-то так получалось, что именно девочкам все время приходилось бегать за Соло.

А вечером, когда изнывающий от безделья Илюша в весенних сумерках под присмотром мамы бродил по площадке перед домом и старательно ни во что не играл, у Солнышка состоялось посвящение во взрослую жизнь.
Дед Соло прекрасно сознавал, какого монстра он создает своими руками, рассказывая Наполеону о мастях и старшинстве игральных карт, но таков уж был один из этапов взросления мужчины. Любуясь все более явно проступающей наследственностью, старший Соло предвидел и будущие проблемы, которые обязательно возникнут в связи с этой самой наследственностью. Впрочем, пока еще он мог убрать колоду карт в ящик своего стола и отправить внука спать до полуночи. Что он и сделал.
Но Солнышко, который, затаив дыхание, весь вечер постигал азы и секреты новой игры, спать, разумеется, не мог. Всю ночь он вертелся в кровати, скомкал простыню и много раз ронял подушку. А утром еще до звонка будильника он пробрался в игровую и распотрошил коробку с карточками лото.
К приходу Илюши у Солнышка уже имелась стройная система будущей игры, где вишенки били крыжовник и яблоки, а самой старшей карточкой являлся ананас. Правила ходов бледный от бессонницы наследник деда-игромана тоже усовершенствовал.
- А это не азартная игра? – спросил его Илья, с опаской трогая карточки одним пальцем.
- Неее, азартная – это когда взрослые играют на деньги,- убедил друга спешивший похвастаться и опробовать систему Солнышко. – А мы будем играть на желания! На какие-нибудь маленькие, конечно, - добавил он, видя, что Илья сомневается.
То, что дед именно после вопроса про азартные игры достал колоду карт, Соло-младший в своей увлеченности забыл.
За час, что в группу прибывали дети, Илюша успел попрыгать по игровой на одной ножке, откукарекать с подоконника и прокатить Солнышко на спине как лошадка. А Солнышко усвоил, что если он хочет играть подольше, нужно иногда уступать.
Новая игра, которой довольный как Петрушка на чайнике Соло учил всех желающих, распространилась словно ветрянка - через полдня в группе не осталось непосвященных. Воспитатели обратили внимание, что дети уж чересчур увлеклись лото, но когда они поняли, что пора вмешаться, было уже слишком поздно.
Вика, долго наблюдавшая, как играют другие, решила тоже поучаствовать и загадала, чтобы в случае ее победы Соло и Илюша день ходили в ее старых платьях – высокая ставка! Непобедимый Солнышко, к Илюшиному волнению, согласился и потребовал взамен поцелуй. Да не в щечку, как он уже всех девочек группы кроме Вики перецеловал, а в губы!
Вика согласилась, сжимая свои недоступные пока что для дошкольного ловеласа губки.
И выиграла.
То, что в следующий момент взрослые опомнились и отобрали зловредные карточки, уже никак не могло повлиять на результат, ведь по правилам, установленным самим Солнышком, проигравший обязательно должен был выполнить поставленное на кон желание.
Каждый мальчик знал, что есть «мальчуковая», а есть «девчоночья» одежда, поэтому Илюша заранее сердито сопел на Соло и даже не стал пить его полдничное молоко. Напрасно Солнышко придвигал к другу свою чашку, заглядывал в глаза и говорил, что в платьях нет ничего стыдного, и показывал картинку с шотландцем в килте.
Но главная неприятность ждала Илью впереди. Когда вечером пришел отец, воспитательница рассказала ему об игре в «карточки», и дома состоялся серьезный разговор, на котором выяснилось, что это-то и была самая азартная игра!
Илюша не плакал, когда отец сказал, что он и мама расстроены. Он не плакал, когда отец запретил ему носить фуражку с кокардой. Он сжимал за спиной кулачки и держался, когда отец говорил, что тех, кто не выполняет свои обещания, ни за что не возьмут в разведчики. И вообще в армию не возьмут!
И только тогда, когда Илюша остался один в своей комнате, он обнял Умку и горько заплакал в медвежий плюшевый живот. Ведь сегодня Илью обманул его единственный друг.

На следующее утро Илья впервые не захотел идти в сад, но все же пошел, чтобы не огорчать маму еще больше. Солнышко пришел встречать его в гардеробную, но Илья не был рад этой встрече, ему даже не хотелось спрашивать, знал ли Соло о том, что карточки – азартная игра? Конечно, Соло знал, ведь из всей группы именно у него лучше всех получался устный счет.
Илюша в одиночку катал красный самосвал и нарочно отворачивался от предлагающего то игры, то подарки бывшего лучшего друга. А когда Соло у него за спиной захлюпал носом от обиды, Илюша с силой въехал самосвалом в стену и разбил всю кабину, так что кубики разлетелись по игровой.
Чтобы не садиться с Соло за одну парту в классе, Илья сел с Габи и в столовой отдал ей свою порцию джема с запеканки.
«Ну и пусть!» - подумал страдавший без его внимания Наполеон. – «Ну и ладно! А вот возьму и не буду больше твоим другом, противный Илюшка!»
И Соло перестал с печальным видом ходить за Ильей, и ушел к девочкам, которые в очередной раз собрались играть в свадьбу. После того, как Зойка и Леночка увидели, как выдают замуж их старшую сестру, девочки стали охотнее надевать наволочки на головы, чем бегать в догонялки. А именно Соло чаще всех бывал в этих играх женихом, потому что совсем не стеснялся, умел водить «невесту» под ручку и целовался, не пуская слюни.
Сегодня невестой была Вика, и Соло особенно важничал, не столько потому, что ожидался тот самый невыигранный поцелуй, сколько для того, чтобы противный Илюшка увидел!
Но Илья, чинивший вместе с Габи самосвал, так и не обернулся. Даже когда Соло звонко на всю игровую чмокнул Вику в надутые губки.

Поэтому, когда на предобеденной прогулке Соло вдруг увидел, как Илья уходит с площадки, он не стал звать воспитательницу. Пусть уходит! Пусть насовсем уходит!

И Илюша ушел, пролез между прутьями ограды на улицу и пошел, куда глаза глядят.
Он знал, что детям одним ходить нельзя, если только об этом их не попросили взрослые. Детей, которые нарушали это правило, забирали дяденьки-милиционеры. Сейчас Илья был не против, если бы его забрали в милицию, ведь интересно, как оно там, но сначала ему захотелось в зоопарк. Отец давно обещал его туда отвести, но то погода была плохая, то задерживался на работе. Зато с мамой Илья много раз ходил от дома до сада, чтобы захватить одинокого в выходной Солнышка, а затем в зоопарк посмотреть на зверей. Так что дорогу он знал хорошо, а если идти рядом с каким-нибудь взрослым, то дяденьки-милиционеры и не догадаются, что Илья ничейный. У турникета в зоопарк как раз собрался целый класс на экскурсию, и Илья беспрепятственно прошел вместе с ними.
- Эй, мальчик, ты с кем? – все-таки спохватился билетер, когда Илья был уже по ту сторону.
- Вон моя мама.
Илья чуть не описался в штаны от страха, но указал на высокую красивую тетю и побежал будто бы за ней.
День был солнечный и теплый, поэтому детей в зоопарке оказалось много, и больше никто на Илью не обращал внимания. А он вдруг вспомнил, как ходил сюда с мамой и Солнышком, и как Солнышко читал таблички, и как они ели одну сладкую вату на двоих. Илья совсем расстроился и расхотел смотреть на зверей. Он шел и шел, пока не уперся в забор с надписью «Стой! Осторожно!»
«Ну и пусть», - решил Илья. Если он не мог верить Солнышку, он не собирался верить никому больше!
И он нашел в заборе подходящий лаз.
За забором были еще препятствия – две железные ограды и большущий, залитый бетоном ров – Илья весь вспотел, пока добрался до площадки с травой, деревцем и бревенчатым домиком.
Людей тут не было, зато в траве он нашел яблоки, половинки пирожков и даже целые булочки с изюмом, а возле домика стояла лохань с водой.
«Тут и жить можно», - подумал Илья, размачивая черствую булочку – ведь ему пора было обедать.
Но оказалось, в домике уже кое-кто жил.
И теперь кое-кто, а именно Ursus arctos или Медведь бурый, как было написано на табличке, вышел посмотреть, кто это хозяйничает на его территории.
Со стороны, доступной посетителям для обзора, в общей тишине истерично взвизгнула та самая красивая женщина, на которую Илья показал, как на маму. Кто-то побежал за директором, кто-то требовал ружье, детей срочно уводили прочь, некоторые женщины и девочки заранее плакали, а мужчины трясли ограду, как будто собирались голыми руками схватиться с хищником.
А вот Илья совершенно не испугался, хотя медведь оказался намного больше, чем он представлял. Илья знал, что нужно сказать, если встретишь настоящего живого медведя или пантеру.
- Мы с тобой одной крови! Ты! И я! – выпрямившись во весь рост, заявил он бурому.
Медведь понюхал Илье лицо – несколько женщин за оградой упали в обморок – и опустил голову к своей поилке.
- Мальчик! Ты не бойся! Мы тебя спасем! – кричали Илье и давали советы, как тихо уйти из вольера.
Но Илья-то никуда не собирался. Если бы не работники зоопарка, которые почему-то решили, что его обязательно съедят, вообще все было бы хорошо. Он сходил посмотреть, что есть у медведя в избушке, но там оказалась только подстилка из сена – ни кровати, ни миски, ни чашки, как в сказке про Машу.
- Илюша! Сынок!
Илья вышел из медвежьего теремка и увидел перепуганных, протягивающих к нему руки родителей.
Оказалось, отец все-таки смог уйти с работы пораньше, так чтобы успеть в зоопарк. Может, он собирался сегодня привести сюда Илью?
Рядом с мамой стоял дядя Олег, а за ним еще какие-то дяди в кожаных куртках.
- Илюша, иди ко мне! Беги, пока он не смотрит! – отчаянно крикнула мама. У нее даже прическа растрепалась, а она и не поправляла.
Дядя Олег за ее спиной что-то пробурчал, и мама зажала рот ладонью.
Илье стало очень жалко и маму, и отца - тот то бегал перед оградой, хватаясь за голову, то останавливался и хватался за прутья. Но зачем им сын, которого не возьмут в разведчики? Ведь и отец, и дедушка служили и даже были на войне. И прадедушка тоже!
Нет уж, пусть заведут себе другого, хорошего сына, а он Илья Курякин останется жить с медведем, которого будет звать Балу. С этим Илюша сел на крыльцо и вытащил из кармана яблоко.
Из-за криков и беготни людей за оградой Балу забеспокоился, начал ходить перед домиком и рычать. Тогда люди притихли и отошли подальше. Балу остановился около Ильи и съел у него из рук огрызок яблока.
- Илья, тебя ведь дома Умка ждет! Ну, зачем тебе этот медведь? – дядя Олег говорил громко, чтоб было слышно, но при этом так спокойно, что Илье почти спать захотелось. У родителей и большинства служащих зоопарка выходило совсем по-другому.
- А он хороший! – с вызовом, чтобы не показать, как он скучает по своему медвежонку, ответил Илья.
- Очень хороший! Но с ним трудно будет ходить в разведку, он ведь слишком большой, правда? А ты же больше всего на свете хочешь стать разведчиком, да?
Тут громко ахнул вспомнивший свои вчерашние упреки отец.
- Да! Только меня теперь не возьмут, - дяде Олегу Илья мог рассказать. – Я обещание дал и не сдержал.
- Это серьезно. Я собирался назначить тебя нашим младшим сотрудником, а теперь вот не уверен, стоит ли, - Олег вытащил из кошелька памятную монету. Илья ее много раз видел, даже держал в руках и водил пальцем по буквам, читая заветные слова «Первое Главное Управление». – Но если ты сейчас дашь мне слово, что будешь слушаться приказов и выполнять свои обещания, я все-таки возьму тебя в разведчики и подарю эту монету!
Илья и не думал, что вот так просто можно стать самым настоящим разведчиком, а ведь он еще не вырос! Да и как же он один, без Солнышка? Илья вспомнил о друге, вздохнул и тронул лежащего рядом медведя за ухо. Мягкое. Но у Умки мягче и домом пахнет.
- Что скажешь, Илья? Ведь тебя напарник ждет!
Тут один из дядь в куртках принес и поставил рядом с оградой зареванного, икающего от слез Соло.
И Соло, нет, не Соло и даже не Наполеон, а Илюшин Солнышко протянул через решетку руку с оттопыренным для примирения мизинчиком.
Глядя на друга, настоящего и единственного своего друга, Илья поверил, что и вправду может стать разведчиком, что впредь будет держать свое слово, а тот раз, когда нарушил – не считается. Жаль, конечно, что жить у Балу ему не придется, но можно же приходить в гости, приносить яблоки.
Илюша перелез через медведя, сказал ему «до свидания» и пошел к ограде, провожаемый тихим звериным ворчанием, съехал в ров на попе, на четвереньках взобрался наверх и взялся своим мизинцем за мизинец Солнышка.

Родители всю ночь просидели у его постели – Илья сквозь сон слышал их редкий шепот, чувствовал, как мама иногда целует его - а утром они не захотели отводить его в сад. Но Илья проснулся ровно в семь, плотно позавтракал геркулесовой кашей и какао, завернул с собой пастилы для Солнышка и сам оделся. Он ведь теперь не просто ходит в сад, а выполняет операцию по внедрению и слежению! Вдруг агенту 00S придется в одиночку отстреливаться от врагов, пока капитан Исаев будет дома распивать какао?

В саду Илья сразу отпустил маму, три раза пообещав, что без приказа дяди Олега больше никуда не уйдет. Он как раз переобувался, когда в гардеробную бочком протиснулся довольный новой игрой Солнышко. В синем платье. С торчащей во все стороны юбкой.
- Ой, - сказал капитан Исаев, уже забывший про Викино желание.
- Я тебе красное оставил, - доложил обстановку 00S. – Переодевайся скорее, сегодня мы будем прыгать с парашютом!

@темы: Ё-моё

---

У вас бывало такое, что вы достаете подарки из мешка конверта, достаете, достаете, а ОНИ НЕ КОНЧАЮТСЯ!
Это похоже на сон и на чудо). Разом!

А если ближе к телу,  Squirry не только героически кормила меня мотивирующими Плюшками во время написания Щенка и Вампира, но и многократно премировала за окончание почти что годичного труда. Я ради этой премии даже никого не убила! Ну, почти никого).
Словом, я хвастаюсь!











От стихов вообще таю и ползу)

---

"Мы это забудем"

Исполнение с кинк-тура "Вынужденный секс. Героям чтобы выжить в сложившихся обстоятельствах (на усмотрение автора) придется доказывать, что они пара. "
ок. 5тыс слов
Язык маори из Новой Зеландии переместился в Африку. Племя каннибалов.

Привет зулусам)

Соло очнулся и сразу усилием воли запретил себе двигаться.
Он лежал на боку, судя по онемевшей руке, довольно давно, щеку колола солома, выбившаяся из плетеной циновки, а под лохмотьями, оставшимися от его армейской рубашки и штанов, деловито сновали насекомые. Но ни щекотка от тысяч маленьких лапок, ни головная боль, от которой темнело в глазах, не заставили Соло выдать себя раньше, чем он убедился, что в зоне слышимости и возможного обзора ничто не представляет угрозы. Кстати об угрозах.
Соло как можно аккуратнее повернулся, придерживая гудящую голову – сотрясение, как минимум – и осмотрел шалаш. Со скаутских времен он не интересовался туземной символикой, но высушенные человеческие головы – маленькие и почерневшие от времени, их можно было принять за обезьяньи – однозначно указывали на предпочтения захватившего их племени.
- Илья? – Соло замутило сильнее, когда ему показалось, что лежащий рядом Курякин не дышит. Но нет. Илья был жив, хотя в отличие от Соло, сразу признавшего попытки сопротивления бессмысленными, отбивался долго и потому пострадал больше. – Илья? – Соло потряс его за плечо, тронул рассеченный лоб. Одним шрамом больше, агент Курякин?
Милосерднее было бы сейчас его не трогать, но Соло не столько пугало племя людоедов за соломенной, пропускающей солнечные лучи стенкой, сколько вероятность оказаться в дебрях Черного континента с беспомощным напарником на руках.
Наконец, Курякин отозвался слабым стоном, обернулся, тронул свою разбитую голову и сразу пошарил на поясе, в поисках фляги. Но все, кроме обрывков одежды ушло на трофеи их захватчикам.
- Паршиво выглядишь, Большевик, - Соло попробовал усмехнуться и тут же скривился от раскалывающей головной боли.
А Илья лег обратно, подтянул колени к груди, но не высоко – видно, по спине ему тоже досталось – и промолчал. Даже на пропажу отцовских часов не пожаловался. Часы его с той первой Римской миссии взяли за правило исчезать на каждом задании, иногда вместе с владельцем. А Соло взял за правило их отыскивать, перекупать и выкрадывать, чтобы вернуть Илье. Вот и теперь следовало этим заняться, хотя больше всего на свете хотелось выпить галлон воды со льдом и прилечь.
Соло на ощупь причесался и, решив, что лохмотья все равно ничего не скрывают, содрал с себя остатки рубашки и форменной футболки с символом британской морской пехоты. Может, сгодится на перевязку для Ильи, он займется этим, когда вернется. Если вернется.
То, что Соло привык вращаться в приличном обществе, где деньги тесно соседствовали с хорошим вкусом и породой, то, что он даже среди воров и перекупщиков имел дело лишь с приятными в общении людьми – все это не мешало ему считать свои шансы на диалог с дикарями весьма неплохими.
По пути к шалашу вождя от своего вооруженного копьями сопровождения Соло узнал пять туземных слов: «ранга» - так они называли своего вождя, «поак» - была подвернувшаяся под ноги свинья, «гарири» обозначало кого-то живущего в лесу, «ке» звался сам Наполеон, а Илью обозначили как «тан».
Соло не без удовольствия отметил, что они с Ильей выше и шире в плечах всех туземных мужчин, а насколько он знал, дикари с уважением относились к сильному, здоровому телу. Хотя то, как они прокалывали себе носы, мочки ушей и кожу спины говорило скорее об обратном. И все-таки у Соло мелькнула порожденная ударом по голове надежда, что их заставят оплодотворить десяток местных женщин и отпустят. Правда, женщин он пока не встречал, или же они здесь ничем не отличались от своих раскрашенных белой и красной глиной жутковатых мужей.
Вождь оказался еще нестарым, примечательным разве что избыточно проколотой дикобразовыми иглами кожей спины мужчиной. Возле него сидели два юноши, их возраст угадывался главным образом благодаря нетронутой коже.
«Сыновья», решил Соло.
В костре посреди шалаша курилась некая трава, источавшая сладковатый густой дым от которого его головная боль превратилась в тягучую тяжесть.
Соло поклонился и сел напротив вождя. Он удержался от улыбки и каких-либо приветственных жестов, опасаясь, что это будет расценено как оскорбление. Заговаривать ли первым?
Но тут вождь сделал знак одному из своих юношей, тот сел ближе к Соло и без каких-либо предисловий начал копаться в лохмотьях его брюк.
Сначала Наполеон принял это за обыск, но парень отлично знал, что хочет найти, а так же, что с этим делать.
Он довольно грубовато стиснул пенис Соло в кулаке и дернул.
- Эй, а ну, прекрати! – Соло не позволил себе замахнуться на юношу, только отпихнул от себя этот подарок гостеприимного хозяина. – При всем моем уважении, у нас так не принято, - обратился он к вождю, стараясь тоном донести смысл сказанного.
Вождь долго, угрюмо смотрел на него, а потом выложил перед собой их с Ильей фляги стандартного армейского образца.
- Атавай! - Вождь указал на них Соло, будто предлагал оценить сходство.
Соло кивнул и повторил за ним, соглашаясь с тем, что они с Ильей пришли вместе.
- Тан, - на одну из фляг вождь положил часы Ильи, которые достал из своего набедренного мешочка, надетого на гениталии.
Чтобы ни произошло дальше, Соло никогда не расскажет Курякину, где побывали часы его отца.
- Тан, - продолжил дикарь, и на вторую флягу лег берет Соло.
- Тан, - возможно, это означало «солдат». Во всяком случае, Соло не стал отрицать очевидное.
Вождь, наблюдая за выражением его лица, глубокомысленно перелил воду из одной фляги в другую, а затем обратно.
- Фаайпойпора!
Соло чувствовал подвох, но, конечно же, мог только гадать, в чем он заключался. Между тем вождь очень настойчиво требовал от него ответа.
- Фаайпойпора!!
Что ж, если первая фляга обозначала Илью, а вторая самого Соло, то что такого они могут дать друг другу? Вряд ли переливание воды означало что-то плохое.
И Соло ответил согласием.
Это понравилось вождю, он отдал Соло фляги и позволил следовать за собой.
То, что они перешли в статус гостей, не могло не радовать, но вскоре Соло выяснил, что «тан» означает «муж», а если точнее «любовник». Он забыл о юноше, нагло влезшем ему в штаны, когда увидел исполняемый туземцами обряд поклонения священному дереву. Развилка старого ствола образовывала подобие ложа, на котором пары или тройки сменяли друг друга. Ни одной женщины среди участников не было.
Вождь подвел гостя ближе, одобрительно похлопал по выставленной заднице соплеменника, а затем предложил его Соло.
Наполеон не то, чтобы был брезглив в вопросах секса, но мужчины - ни в каком виде – в круг его постельного интереса не входили. С ним не случалось ни подростковой мастурбации в школьном возрасте, ни торопливых отсосов в армии. Соло был выше подобных развлечений, и в его окружении только Сандерс, мучимый своим латентным гомосексуализмом, испытывал его терпение.
Отказ участвовать в оргии оскорбил вождя – и Соло на примере их неудачливого проводника показали другой вариант поклонения. Проводник-англичанин был уже мертв и лежал в неестественной позе из-за сломанного позвоночника, а его лицо, пользуясь случаем, обгладывала тощая, как все местные, свинья. Его собранной в чашу кровью полили корни священного дерева, а извлеченную печень с напоминающим лай напевом пустили по кругу. Наполеона сильно шатнуло, когда в его руки лег еще горячий, скользкий от крови орган.
После того, как Соло сделал вид, что принял участие в их обряде, вождь вернул ему свое расположение и тут же под стоны сношающихся соплеменников поведал жестами, что благодарен небу за посланцев с Солнца. А затем снова предложил Соло взойти на священное древесное ложе.
Наполеон решил, что если уж их приняли за людей с Солнца, то и причина его отказа поклоняться таким образом должна быть как-то связана с небесным светилом. Дикарь важно кивал на попытки Соло знаками объяснить, что Солнце им с Ильей подобных действий не позволяет, а после начертил на земле солнце в зените, луну и снова солнце – больше предыдущего. Вождь указал на это большое солнце и, повторяя обрядовый напев, протянул к гостю раскрытые ладони.
И Соло вспомнил, что завтра равноденствие.

Илья встретил его с таким искренним облегчением и радостью, каких Соло от него за год совместной работы ни разу не видел.
- Что там, Соло?
Наполеон заметил его туго перевязанную ногу и обмотку вокруг груди – на сломанные ребра, отдал Илье флягу, а затем лег на свое место и закрыл глаза, чтобы унять адское головокружение. Ему так хотелось, чтобы все произошедшее за последний час оказалось галлюцинацией, последствием удара по голове. Он слушал, как Илья экономно пьет, чувствовал на себе взволнованный Курякинский взгляд и пытался отсрочить момент, когда их невозможной и все же установившейся почти дружбе придет конец.

Они неплохо успели изучить друг друга, притерлись, а в чем-то даже срослись. Совместная работа и проживание давно стали удобными, привычными, хоть такое и казалось маловероятным. Но, когда пару месяцев назад Соло пришлось работать одному, у него постоянно было ощущение неполноты, незавершенности, что-то вроде отсутствия необходимого инструмента под рукой.
Соло не без удивления признался себе в том, что с облегчением сменил разгульную жизнь в номере Гранд отеля на соседство с неприхотливым русским напарником в крохотной конспиративной квартирке. Он скучал по тому, как Илья даже среди ночи заваривает себе чай, как чистит обувь сразу им обоим и безропотно моет посуду после ужина.
Если им удастся выжить здесь, Курякин нескоро сможет взглянуть ему в глаза.

- Ты в порядке, Ковбой?
Как знать, если бы Соло согласился на того туземца, возможно, Илью не стали бы трогать.
Соло думал об этом вовсе не из жертвенных побуждений, а потому, что Курякин, несмотря на свою явную физическую привлекательность, совершенно не ассоциировался с сексом. Слишком цельный, слишком закрытый, полный принципов, которым не место в реальном мире – Илья за прошедший год ни с кем не спал. На заданиях ему не приходилось соблазнять, а заниматься этим просто для здоровья, как Соло, он был не приучен. Возможно, у Ильи что-то было во время коротких раздельных отпусков, но в остальное время Наполеон не замечал за ним даже рядовой вечерней мастурбации.
К этой особенности напарника Соло также привык.

- Мы оба не в порядке, - и он рассказал Илье то, что удалось узнать. В конце концов, на заданиях Курякин отличался завидной выдержкой, да и выбора особого у них не было.
В конце его рассказа Илью вырвало водой и желчью, а Соло, которого из-за головной боли постоянно тошнило, едва не последовал за ним.
Когда они оба отдышались и успокоили желудки, Наполеон, наконец, спросил о повреждениях – о том, что теперь имело первоочередное значение. У Ильи оказались преимущественно ушибы и три рваных раны. Хуже всего, по его собственному мнению дело обстояло с ногой, а рана на лбу почти не беспокоила. Соло осторожно щупал налившуюся шишку у себя на затылке и не мог похвастать тем, что легче отделался, ведь в отличие от Ильи он теперь едва голову мог поднять от боли.
После того, как они выяснили состояние друг друга, напряженное молчание затянулось. И только когда один из сыновей вождя принес пищу и воду, Илья собрался с духом, чтобы ответить на ищущий взгляд напарника.
- Я не смогу. Прилюдно, - сообщил он.
И Соло, несмотря на остроту момента, мысленно поблагодарил его профессионализм и лаконичность признания. Илья сосредоточился на результате, каким бы отвратительным для обоих он ни был, и, признав свою слабость, оглашался быть снизу. Все верно, сейчас не время для истерических выкриков и демонстрации мужественности.
Соло позволил себе минуту покоя перед прыжком в пропасть.
- Тебе придется.
Илья вспыхнул и сжал кулаки. Еще бы, хуже стыда от неудобного предложения только стыд оказаться после него непригодным.
- Я боюсь, что меня удар хватит от напряжения, - объяснил Соло. – Не думал, что когда-нибудь стану просить о подобном, но если…
- Не продолжай. Как ты это себе представляешь?
- Можно добиться эрекции здесь и перевязать основание члена, например.
Илья явно никогда не продлял себя подобным образом, потому что даже приоткрыл рот от удивления, но спорить не стал.
- А как же ты? – все же спросил он.
- Лягу на живот, изображу то, что они хотят видеть.
- Я не это имел в виду, - Илья говорил тихо и очень сипло, казалось, слова царапают ему горло, причиняют физическую боль. – Как ты выдержишь?
Этот животрепещущий вопрос Соло не зря откладывал напоследок – знал, что стоит только задуматься о том, как его будут иметь в зад, и спокойствие даст сбой.
- Надеюсь, у тебя не очень большой, - неуклюже, с суховатым смешком попытался пошутить он.
- Надо размять и смазать, - Илья не улыбнулся.
- Что? – таких познаний он от Большевика не ожидал.
- Размять. Изнутри. Там в миске топленое сало, сгодится на смазку. – И, отвечая на изумленный взгляд, Илья добавил совсем уж смущенно. – Есть такой этап личного обыска. На заключенных-петухах тренировались, они и рассказали.
- Что ж. Это уже кое-что.



Под вечер разом завизжали две свиньи, которым предстояло стать ужином.
Соло надеялся, что гостей с Солнца забудут пригласить – вставать не хотелось даже ради пищи, но за ними все же пришли.
Перед уходом Илья закопал кусочки застывшего, завернутого в лоскуты сала в углу шалаша.

Если на Соло туземцы посматривали с опасением и любопытством, то вышедшего к племени Илью встретил едва ли не священный ужас. Вождь под прикрытием десятка копий своих соплеменников подошел к Курякину и потрогал его грудь, словно желал убедиться, что перед ним человек. Соло не помнил точно, но догадывался, что ужас этот имеет основание - около дюжины убитых и покалеченных дикарей.
Илья шел сам, но Соло на всякий случай страховал его слева – со стороны раненой ноги. И не зря. Когда вождь привел их к священному дереву, Курякин оперся, а вернее, осел на плечо напарника.
Вождь простер руки и заговорил с такой важностью, что перевода не требовалось – он предлагал великому белому воину окропить святыню прямо сейчас. По его знаку те, кто занимал «алтарь», уступили место, и перед Ильей вытолкнули юношу, почти мальчика с еще не проколотой спиной. Несколько секунд Курякин с назначенным ему в жертву, пятящимся от ужаса туземцем смотрели друг на друга. А затем Соло, по подрагивающим пальцам напарника распознавший его состояние, удержал собравшегося свернуть вождю шею Илью.
Воины племени ощетинились копьями, вождь же остался невозмутим.
Он, растолкав своих, приблизился к разъяренному Курякину и заговорил строго, как будто обвинял в чем-то, при этом он несколько раз указал на Соло и однажды развел руками, словно желал охватить все племя, но хотя бы на обряде пока больше не настаивал.
После неудачи у дерева их отвели к большому костру и усадили там, под вооруженной охраной, разумеется. Илью еще потрясывало от ярости, но Соло не поэтому сел вплотную – спасение жизни вождя обернулось для него оглушающим приступом головной боли, и он прислонился к напарнику, чтобы не упасть. Тем временем, достойнейшие представители племени, собравшиеся в круг, передавали из рук в руки церемониальную чашу, из которой надлежало отпить. Соло едва ли различал выражения на лицах туземцев, но, когда он в свою очередь принял чашу, то ему показалось, что те смотрят с неодобрением.
- Сперва ты, - он передал чашу Илье и, кажется, это было удачной догадкой.
Перед грозящим им испытанием Соло легко примирился с тем, что с точки зрения дикарей, он являлся «младшим мужем».

После того, как избранные племени и гости с Солнца отужинали жесткой, дурно зажаренной свининой и бросили объедки тем, кто по возрасту или иным качествам не мог входить в круг, настала пора выбора пары на ночь. Илье снова предложили молодых наложников, а когда он их отверг – пару воинов постарше.
На Соло претендовал сам вождь. Но стоило тому указать на Наполеона и приглашающе похлопать по своему набедренному мешочку, как Курякин обнял Соло за шею и притянул к себе, а вождю показал кулак и ответил емким матерным посылом. Слегка придушенный Соло понял лишь часть сказанного, но поразился фантазии напарника. А главное, после этой речи на него никто больше не посягал.
Наконец, каждый из круга нашел себе партнера, но расходиться по шалашам и не подумали – «младшие» взялись тут же ублажать своих господ орально. На Соло с Ильей, которые, вцепившись друг в дружку, ошалело оглядывались, то и дело покрикивали.
- Даже не вздумай, Соло, - предупредил Курякин, когда Наполеон забрался к нему на колени лицом к лицу, так чтобы не потревожить рану.
- Если будешь бить, только не в голову, - Соло обнял его и опустил руку между их животами.
Он хотел, чтобы это прозвучало шутливо, но Илья угадал его состояние и мотивы и сам, коротко напряженно вздохнув, обхватил его спину в ответ.
- Не смотри, не смотри на них, - шептал Соло, поглаживая себя по животу, и наконец, просто пригнул Курякина за шею к своему плечу.
Вокруг них выли и стонали сношающиеся дикари, а Соло вслушивался в то, как Илья осторожно дышит ему в шею, и выжидал положенное время.
Оно настало, когда туземцы, в свете костра старающиеся рассмотреть их, подошли слишком близко, а один даже несильно ткнул Соло древком копья.
Курякин, почувствовавший тычок, рявнул на наглеца, и тот предпочел спрятаться за соплеменников.
Пора было завершать показательные выступления.
- Тебе надо застонать, - подал совет Соло, - здесь не принято сдерживаться.
И Курякин, крепко зажмурившись, взял его за затылок, тронул губами его губы и издал низкий грудной стон.
«Ошибка!» - в панике подумал Соло, когда дикари загомонили и запрыгали вокруг них. – «Они же не целуются. У них это значит что-то другое!»
Но вместо того, чтобы вонзить им копья в спины, дикари вдруг почтительно, с поклонами отступили.
А Соло наткнулся на испуганный взгляд напарника. Илья не боялся ни людоедов с их извращениями, ни того, что лишится ноги, подхватив здесь какую-нибудь раневую инфекцию. Но его пугало то, что Соло мог неверно истолковать его самодеятельность. Зря переживал - Наполеон знал, что это было всего лишь мгновением признательности, незазорной дружеской нежности, которую он живьем ни в ком кроме Курякина не встречал.

- Помнишь, я говорил, что ты слишком зациклен на половых удовольствиях? - когда их оставили в покое в гостевом шалаше, вдруг спросил Илья.
- Помню, - что-то такое действительно было в начале их сотрудничества. Они тогда жили в Париже, и Соло, находясь в игривом настроении, несколько ночей подряд провел вне дома.
- Прости. Я тогда не знал, как на самом деле выглядит эта зацикленность.
- Забудем, – предложил Соло, сам он давно уже смирился с тем, что на фоне Большевика смотрится развратником, отчасти это ему даже льстило. Да и наблюдать за негодованием их с Габи аскета бывало интересно.

У Наполеона только-только прошло головокружение, как в темноте шалаша к нему подобрался Илья и, нащупав его руку, вложил в нее откопанное сало.
- Лучше несколько раз сделать. Заранее, - голос у Курякина был до крайности смущенный.
- Тебе бы тоже потренироваться, - Соло понимал, что Илья прав, но он же едва начал засыпать и совсем не рвался приступать к необходимому, но оттого не менее неприятному делу. То, что они оба посетили после ужина выгребную яму, было замечательно, но о чистоте манипуляции все равно говорить не приходилось - вода здесь для мытья не использовалась.
- Зачем? Нормально все будет, - слишком быстро пообещал Илья
- Не уверен, - надо было говорить об этом мягче, но Соло, спускающий штаны, оказался не в духе. – «Поклонение» не должно закончиться слишком быстро. Когда у тебя было в последний раз?
- Два месяца назад.
Соло и сам знал, что последние пару месяцев у Ильи никого не было.
- Довольно давно.
Продолжать о рисках, на которые они оба пошли, и какова может быть цена осечки, не требовалось – обиженно сопя, Илья в темноте отодвинулся от напарника и занялся своей одеждой.
А Соло приступил к исполнению своей части плана.
Предыдущий подобный опыт с самим собой, случившийся довольно давно, вполне уверил Наполеона, что удовольствие такого рода не для него. Теперь же это был совершенно точно не вопрос удовольствия.

- Дать тебе немного жира? – после нескольких минут двусторонних усилий делать все как можно тише предложил Соло. Эта не особенно завуалированная попытка примирения была нужна ему еще и для отдыха – от напряжения снова затошнило, а когда удастся поесть в следующий раз неизвестно.
- Тебе нужнее, - без обиды буркнул прервавшийся Курякин.
Хотя им предстояло сделать нечто более интимное при свете дня, сейчас, в темноте ни один не собирался продолжать «разминку», пока длится разговор. А продолжать никому не хотелось.
- Как успехи?
-Я настраиваюсь. А у тебя как?
- Голова разболелась, - признался Соло. – Чувствую себя разочаровавшейся домохозяйкой на десятом году брака.
Илья ни звуком не показал, что понял шутку насчет супружеской головной боли, вместо этого он, запнувшись о циновку, вновь подобрался к Соло.
- Самому неудобно. Может, я..?
- Считаешь, что мне нужна помощь в таком деле? – Соло настолько доверял напарнику, настолько хорошо его знал, что даже секундной паники после неудобного предложения не возникло.
- Ты еле ходил сегодня.
- Я не настолько плох!
Илья некоторое время молчал, Соло тоже.
- Помочь?
- Да.
Если бы Соло не видел, как играющий в шахматы Курякин, глубоко задумавшись, поглаживает фигуры, обрисовывает их контур, он был бы удивлен тем, какие у Большевика чуткие руки.
Илья действовал едва ли не осторожнее, чем сам Соло, не тратил жир попусту и не проявлял естественной брезгливости. Его мягкие, разминающие движения, то, как он то и дело возвращался к простате, то, что он вообще знал о свойствах этой части мужской анатомии – Соло потребовалось отвлечься от этого. И не мыслями.
- А почему два месяца? – Соло только однажды поднимал тему воздержания напарника, когда предложил экскурс по ночному Парижу. Илья тогда наотрез отказался.
- Связи во время заграничных миссий у нас не поощряются, - после паузы все-таки ответил он.
Как будто это когда-то кому-то мешало.
- А что насчет одиночного плавания?
- Ты о мастурбации? – уязвимость Соло в данный момент, согласно представлениям Ильи о справедливости, требовала ответного неловкого признания. – Я не бессилен, если ты об этом хотел узнать.
- Рад слышать. Но ты ведь пока не кончил? – он бы, разумеется, это услышал.
- Нет.
- Помочь? – больше в шутку осведомился Соло.
- Нет. Все. Тебе хватит на первый раз, - Илья убрал руку и поторопился отодвинуться.

Он был тихим, но Соло все равно проснулся, когда Илья возобновил попытки своих «тренировок». Казалось бы, механика процесса рано или поздно должна была вытеснить из его сознания неприятие обстановки и привести к долгожданному результату. Все-таки два месяца. Однако Соло не удивился, поняв, что Илья уже давно безуспешно пытается.
- Ты на каком этапе?
Застигнутый за делом Курякин поперхнулся воздухом и ответил не сразу.
- Закончить. Не выходит, - боль, злость и бессилие – не лучшие помощники.
- Могу рассказать что-нибудь мотивирующее, - Соло действительно беспокоился о состоянии напарника, который на одной только быстро высыхающей слюне уже наверняка все себе стер.
- Не интересуюсь порнографией!
- А жаль, - не сдержался Соло. – Она бы подстегнула твою фантазию.
- Какую еще фантазию?!
- Только не говори, что держась за член, ты думаешь о Союзных Съездах и Кларе Цеткин. Не поверю. Хотя, если их представлять, действительно чаще чем раз в полгода не встанет.
- Ты дотрепешься, Соло!
- Руку пробовал сменить?
- Пробовал.
- Ляг рядом.
- Зачем это? – Илья не скрывал свое раздражение, но слушался.
- Руки убери за голову, - продолжал командовать Соло.
- И как, по-твоему, я должен..?!
- Постарайся расслабиться, дыши глубже. Помнишь, ассистентку французского посла в Бельгии? – избегая откровенных и потому действенных, а в случае с Курякиным сбивающих настрой описаний, Соло любовался той молодой женщиной. Ее стилем, фигурой. Лицо он нарочно обошел вниманием, чтобы Илья, если захочет, смог представить на ее месте другую. Когда легкий эротический рассказ подошел к спущенным из-под юбки шелковым трусикам, Соло без предупреждения положил ладонь Илье на пах. И, несмотря на все свое самообладание, едва не отдернул руку обратно – Курякин оказался крупнее, чем хотелось бы.
- Ой, - Илья вздрогнул, сжался, но не оттолкнул - понимал необходимость.
- Потерпи, думай о мисс Дюбуи.
- Посильнее возьми, - через пять минут посоветовал Курякин. – Соло! Ох, ты ж!
Наполеон Соло обошелся и без советов. Он ласкал и накачивал без спешки, щадил кожу и добился того, что Илья, придержав его руку своей, подтолкнулся бедрами вверх и кончил.

Утром, отговорившись перед вождем высотой Солнца, они выторговали себе время, чтобы еще раз подготовиться.
В первый раз это было легче – под прикрытием темноты и новизны ощущений. Проделать то же, но после того, как увидели друг друга в лицо, оказалось непросто. Соло молчал и невольно зажимался, а Илья от смущения стал болезненно для него неловок.
Гомон туземцев за пологом шалаша все нарастал и приобрел знакомый уже людям с Солнца мотив ритуальной песни поклонения.
- Есть некоторое утешение в том, что, вероятно, нас все равно съедят, - Соло вопросительно, нарочно без спешки и отчаяния тронул бедро Ильи.
Тот длинно выдохнул, решаясь, и согласно кивнул.

Когда Илья пришел в готовность, Соло с шуткой насчет перевязки нуждающегося друга, перетянул ему основание члена заготовленным лоскутом. Курякин поморщился, но не издал ни звука.
Как бы им ни хотелось собираться подольше, все же настал момент, когда пришлось выйти к распаленному песнями и плясками племени. Их приветствовали беспорядочными одобрительными выкриками, а Соло кроме того на спину плеснули соком сладких плодов, по вкусу напоминающих груши.
Вождь встретил людей с Солнца у священного дерева и ради обряда надел на себя почти все отобранные у них вещи.
- Надеюсь, что радио уцелело, - глядя на свою сумку, висящую на шее их сводника, шепотом поделился Курякин.
Соло тоже на мгновение забыл о том, что грозило ему в недалеком будущем, и жадно осматривал их шанс на спасение.
Впрочем, одного взгляда на развилку дерева, залитую спермой и кровью, ему хватило, чтобы вспомнить.
Илья не позволил Соло сразу лечь на «алтарь», а, под одобрительные крики туземцев, снял свой оборванный китель и постелил для него. За это тычущийся лицом в ткань, а не в чужие выделения Наполеон был жарко ему благодарен. Еще оставалась надежда, что им позволят остаться в брюках, благо те немногое скрывали, но вождь свирепо залаял, толкая своим посохом Илью в больную ногу.
Соло не смог подняться достаточно быстро и потому увидел, как посох переломился под ребром ладони, и только после обхватил Курякина за пояс, зная, впрочем, что даже раненого он его не удержит. Но неожиданно объятий хватило, и Курякин, прорычав вождю что-то бессловесное, но угрожающее, повернулся к напарнику.
И снова Наполеон со спущенными штанами укладывался грудью и животом на отполированное до него чужими телами дерево, снова старался ничего вне подстеленного кителя не касаться.
Крики и напев дикарей перешли в восторженное завывание, видимо, Илья снял штаны.
Ну, что же, могло быть хуже, не правда ли?
Соло сам оттянул свою ягодицу в сторону, чтобы Илье не пришлось лишний раз прикасаться, и, почувствовав, как крупная округлая головка тычется куда следует, потужился.
Но Илья почему-то медлил, надавливал, скользил между ягодиц, сплевывал в ладонь и не начинал.
- Ты не мог бы уже приступить? – это ожидание на больную голову изматывало, и Соло обернулся через плечо.
- Я так не могу, - красный от стыда и напряжения Курякин наклонился к нему, - давай хоть поцелуемся что ли?
Кажется, в такие моменты у русских принято говорить «горе ты мое», подразумевая, что разделишь с кем-то любую его беду. Соло не стал хвастать своей осведомленностью и просто потянул Илью за шею к себе. А тот, доверяя, подчинился направляющей руке.
- Не спеши. Илья, слышишь? Это ничего не изменит. Сделаем и забудем, - уговаривал Соло, пока Курякин, терся губами о его губы.
- Готов? – Илья смотрел так отчаянно, словно только от Соло зависело, придется им это делать или нет.
Соло кивнул и уперся лбом себе в предплечье, чтобы ненадолго закрыться от плясок вокруг, он мог себе это позволить. А вот сдавленно дышащий у него за спиной Илья – нет.
Илья, поглаживая его бок, протискивался медленно и осторожно, а неистовствующая толпа требовала зрелищ. Кто-то сунулся, чтобы поторопить, и Соло почувствовал, что Илья повернулся в плечах, в бедрах оставаясь почти неподвижен. Дикари ахнули как один и не сразу вернулись к ритуальному напеву. Соло, отвлекающий себя от жгучей боли сзади линией костюмов Бриони, глянул в их сторону – тело того, кто отлетел, сшибая любопытных соплеменников, оттащили за ноги в сторону. И им сразу заинтересовалась бегающая тут же свинья.
- Ты как? – Илья снова наклонился, почти ложась Соло на спину.
- В порядке, можешь побыстрее, - Наполеон прогнулся, чтобы ослабить напряжение в спине. Жжение и ощущение переполненности никуда не делись, но их, право же, можно было стерпеть. Все дело в том, где именно они ощущались. Теперь же, когда благодаря удачному углу проникновения, к ним добавилось трение по простате, это можно было счесть и за удовольствие. Весьма специфическое. Не из тех, что предпочитал Соло. И все-таки он начал понимать тех, кому нравилось бывать снизу – самому подобного не добиться.
Наполеон протянул руку за спину и распустил лоскут, перетягивающий основание члена Ильи.
Затягивать с «поклонением» тоже не стоило – завывающие в религиозном экстазе туземцы снова начали подбираться ближе.
Илья, похоже, тоже нашел нечто для себя приятное – он, зажмурившись, обхватывал партнера поперек живота, двигался уже без прежней осторожности и не заметил, как Соло распустил лоскут. Наполеон сперва отвернулся, чтобы не видеть Илью таким, но затем снова взглянул.
Плотно сжатые веки, оскал пересохшего рта, слепо припадающего к плечу Соло – такого Илью он не знал.
Соло нарочно поддал ягодицами навстречу и был вознагражден – Курякин ахнул и широко распахнул глаза. Еще пара таких взаимных толчков и Илья, несмотря на сломанные ребра, изогнулся над ним, беспорядочно подергиваясь внутри, а затем, медленно расслабляясь, опустился Соло на спину.
Не будь вокруг них толпы разрисованных каннибалов, возносящих хвалы священному дереву, если, случись такое, Соло занимался бы с Ильей любовью, то не стал бы тормошить его в такой момент. Но не теперь.
Курякин, с усилием фокусируя взгляд, собрал свою сперму, вытекающую из Соло, и размазал ее по стволу дерева так высоко, как никто еще из туземцев не дотягивался.

Вождь поздравил их, восторженно воздевая руки, а затем, в знак высочайшего благоволения снял с себя и надел Илье на шею его сумку с передатчиком.
Свою бурную радость по поводу выбора подарка люди с Солнца предпочли утаить.

Едва они переступили порог своего шалаша, Илья сразу занялся вытащенной из сумки аппаратурой, а Соло, хоть ему было интересно не меньше, пока держался поодаль.
- Он в порядке, - с облегчением вздохнул, наконец, Илья и неуверенно улыбнулся напарнику.
- Отлично, - у Соло жгло внутри, к этому присоединилась головная боль, но сильнее всего его мучило ощущение собственной нечистоты. Ему необходим был душ или купание или на крайний случай ведро воды, но ничего этого в ближайшее время ожидать не приходилось.
- Ну, и видок у тебя, Ковбой, - подлил масла в огонь Курякин, но не успел Соло ответить тем же, примирительно добавил. – Не обижайся, когда бы я еще увидел тебя со щетиной и кудрями?
Соло хотел оскорбиться, но, по правде говоря, он был слишком рад возвращению Курякинского чувства юмора. Ведь если Илья улыбается, значит, будут еще и чай в два часа ночи, и до лакового блеска вычищенные туфли, и напарник, который всегда прикроет спину.

Мимо вшивого Соло не смогла пройти  Squirry
Замечтавшись о вычищенной обуви и хорошо заваренном чае, Соло сам не заметил, как с губ сорвалось:
- Помыться бы!
Илья обернулся к нему, явно вложив в слова напарника смысл, которого там не было. Соло имел в виду лишь физическую нечистоту: только что пережитой опыт не воспринимался осквернением. К тому же неприятные впечатления были уже отчасти разбавлены торжеством по поводу возвращения передатчика.
- Просто помыться, Угроза! - поспешно добавил он, видя, как сочувственно сдвигаются брови Ильи. - Не придумывай лишнего.
- Как ты? Я не...
- Ну, голова у меня болит больше, чем задница, - скривился Соло, прислушиваясь к ощущениям. - Ничего нового к списку моих травм ты не добавил. И да, спасибо за китель, это было очень кстати. А по поводу щетины и кудрей... будь у меня чем - побрился бы наголо. - Он, не сдержавшись, поскреб не только болящую, но и отчаянно зудящую от укусов голову.
Илья - видимо, непроизвольно, - потянулся к собственным волосам и тоже почесался.
- А потом бы жалел! - подначил он. - "Лучшее средство от перхоти - гильотина"?
- Перхоть так не кусается, - проворчал Наполеон.
Илья бережно отложил в сторону передатчик и, усмехнувшись, похлопал себя рукой по коленям.
- Ложись, Ковбой. Устраивай поудобнее свою буйную головушку. Про нас вряд ли теперь вспомнят до вечера. Рацию я настроил, раз в полчаса будем повторять передачу.
Соло, которого вновь начало мутить от спазма, обручем сдавившего лоб и затылок, с облегчением пристроил голову на коленях напарника. И во второй раз за последние сутки подивился чуткости курякинских пальцев, зарывшихся в его волосы. Его начало клонить в сон, и только после второго подряд негромкого "есть!", оброненного Ильей, он с ужасом понял, что тот, кажется, не просто массирует Наполеону виски, а ищет у него в волосах насекомых.

@темы: Ё-моё

---

"Дело о градусниках"

Микроагенты Солнышко и Илюша

миник 900 слов

Зимой темнело рано, а кроме того красная полосочка на уличном градуснике каждый день сползала все ниже, поэтому в элитном детском саду с языковым уклоном сократили время предобеденных прогулок. Солнышко Соло и некоторые девочки были этому только рады – уж очень кусались мороз и шерстяные носки. А вот Илюша, который любил гулять и совсем не мерз в своих коричневых «медвежьих» шубе и шапке, огорчился и пририсовал «полосочку» красным фломастером. Чтобы дотянуться до градусника, ему пришлось открыть окно и перевеситься через подоконник. Илья мог упасть, но не упал, потому что Солнышко держал его за ноги во время всей операции, дрожал от холода, но держал до конца.
Жаль, взрослые так и не поверили, что на улице плюс тридцать.
Впрочем, Илья всегда мог уговорить маму погулять на площадке, даже если уже светили фонари. Вот и теперь он катал снеговиков до тех пор, пока возвращавшийся с работы отец не взял его подмышку и не унес домой.

А на следующее утро после градусниковой диверсии Солнышко не пришел в группу.
«Он заболел, простудился», - сказали Илье и не пустили к другу.
Всем детям еще до завтрака измерили температуру, заглянули в рот, и дальше день пошел по обычному расписанию. Но не для Илюши. В классе у него выходили кривые буквы, цифры путались, завтрак оказался невкусным, другим мальчикам хотелось больно дать в лоб, а девочки вредничали больше, чем всегда. В игровой комнате Илья покатал туда-сюда большущий красный самосвал, поподнимал кузов, выгружая кубики, однако и это не принесло прежнего удовлетворения. Без Солнышка все было не то.
По примеру других детей Илюша знал, что если чего-то хочешь, надо ныть и канючить, но ведь он же мужчина, разведчик! А Штирлиц бы точно не стал канючить. Уверенный в этом Илюша подкатил самосвал к двери, еще раз шумно разгрузился, дождался, когда воспитатель отвлечется на других детей и на четвереньках выполз из комнаты.
Он знал, где живет Солнышко, очень хотел его увидеть и боялся. Сам Илья никогда еще не болел так, чтобы оставаться дома, лежать, пить лекарства, временами у него текло из носа, но на этот случай имелся платок, подаренный Солнышком. На памяти Ильи, болел только дедушка Паша из соседнего подъезда, который «заболел и помер». Родители так и не объяснили, что это означает, сказали только, что Илья больше никогда не увидит того дедушку. И с тех пор Илюше казалось, что такое происходит оттого, что на человека мало смотрят, как будто в день, когда никто не обращал на него внимания, одинокий дедушка взял и просто ушел навсегда.

И вот теперь Илья очень боялся, что с Солнышком выйдет так же. Он добрался до нужной двери со специально низко вделанной ручкой, но та оказалась заперта. Илюша, пугаясь еще больше, постучал в нее кулаком, позвал в замочную скважину и услышал, как Солнышко зашлепал босыми ногами по ту сторону двери.
Соло сопел, у него болела голова, потому ему следовало лежать в кровати, где одному было скучно и холодно. Илюша посмотрел на друга в замочную скважину, увидел воротник голубой пижамы, а потом любопытный Солнышкин глаз, и решил, что видел слишком мало.
- А Вика сегодня с бантами? – спросил изолированный от сверстников Соло.
- Она всегда с бантами, - Илья немного обиделся, что спрашивают не о нем, ведь это же он пришел к другу.
- Не всегда, вчера была с заколкой с такими блестящими камушками. Вот бы отковырнуть один! А какие слова сегодня писали? А что было на завтрак…
Илья угрюмо отвечал на вопросы и дулся до тех пор, пока Солнышко не проговорился, что его сегодня еще не кормили. А ведь скоро уже обед!
Илюша понял, что друга надо срочно спасать.
От воспитателей помощи ждать не приходилось, дед мистер Соло снова уехал «в Париж кутить». Солнышко уже знал, что Париж - это далекий город, а Илья знал, что кутята – это щенки, и вместе они очень уважали мистера Соло, который ездил проведать маленьких собачек.
Словом, рассчитывать Илья мог только на себя. Солнышко знал, где у Зинаидванны хранится ключ от его комнаты, но при попытке похищения Илья был пойман. На не состоявшуюся кражу никто не обратил внимания, потому что самого Илью уже полчаса как везде искали. Лидьпална, которая успела напиться успокоительных капель, велела ему никуда от себя не отходить, и, пока дети гуляли, все время держала его за шарф. За обедом, который он ел без всякого аппетита, Илюша понял, что ключ ему не добыть. Зато удалось завернуть в салфетку бутерброд с икрой, которую так любил Солнышко и спрятать в карман шорт. Надо было дожидаться тихого часа.
И вот он снова на четвереньках пробирался между кроватями, чтобы не потревожить читающего Петра Сергеича. Но как незаметно открыть дверь?
Илье помогла Габи – она тоже любила играть красным самосвалом, и ей одной Илья рассказал про Солнышко. Габи дождалась его знака и кинула свою подушку в голову Вике. Вика подняла визг. И Илюша благополучно выскочил из спальной.
У него был план.

Между комнатами Солнышка и его деда располагалась незапертая гостиная, окно которой было совсем рядом с окном Соло. Илюша как раз вышел за створку, пошатываясь, чтобы удержать равновесие, когда за спиной услышал вскрик и боязливый шепот. Но ему некогда было обращать внимание на взрослых – сандалии очень скользили по обледеневшему подоконнику. Прижимаясь спиной к стеклу и глядя только вперед, он осторожно переступал быстро замерзшими в одних шортах ногами. Оказалось, что Солнышкино окно все-таки далеко. Едва Илья смог дотянуться до него рукой, он постучал, и Соло, разумеется, тут же пустил его, затянул продрогшего, кажется, до самых костей Илью в теплую комнату и сразу увел к себе в кровать, заставил влезть под одеяло.
В коридоре перед запертой дверью кричали и бегали взрослые, некстати потерявшие ключ.
- У тебя сосулька на носу, - улыбаясь, поддразнил Солнышко.
- Неправда! – Илья засопел, но вовсе не потому, что обиделся, и протянул другу бутерброд.

@темы: Ё-моё

---

"Дело о пропавших лошадках"

Подарок для  DeeLatener на агентскую ёлку
Илья (он же капитан КГБ И. Исаев, он же Мамина Радость), Соло (от же агент ЦРУ 00S, он же в далеком прошлом Дедушкина Тыковка)
Тамлайн произвольный.

Тема общая приветствуются идеи, творчество любых цветов и размеров!

986 слов

Родители не думали, что Илье понравится в детском саду. Но их домашний Илюша без слез остался под присмотром воспитателя элитного сада с языковым уклоном, заинтересовался общими игрушками и даже ел непривычную ему кашу. Секрет этой покладистости был одного возраста с Ильей, носил отглаженные белые рубашки с синими шортами и по утрам долго стоял у зеркала, добиваясь от непослушных кудрей идеально четкого пробора слева. Растроганные взрослые, хваля за успехи, называли его Наполеоном, для сверстников он был Соло, а для новенького Ильи - Солнышком.
После первого дня и первой драки Илья с Солнышком стали почти неразлучны. Они вместе сидели в классе и возились в игровой комнате, Илья отдавал Солнышку свои обеденные бутерброды с икрой и героически выпивал за обоих молоко с пенками. А Солнышко каждый тихий час приходил к другу в постель, стоило только воспитателю отвлечься. Иногда при этом он заворачивал в кроватку к кому-то из девочек, но это сразу становилось явным из-за хихиканья, и Соло выдворяли на место. Откуда он вскоре снова сбегал – на этот раз к Илье.
Илюшу приводили каждое буднее утро и забирали вечером, чтобы успеть к ужину, а вот Солнышко, у которого из родни остался только дед, жил в саду как в интернате. Только за это его и дразнили другие дети, ведь по-русски Соло говорил не хуже их – не придерешься, и никто ни разу не видел его с мокрыми шортами или не вытертым носом. Илья Солнышко никогда не дразнил. Он, выяснив у родителей, что забрать друга с собой «совсем-совсем нельзя», в утешение держал Соло за руку под одеялом, когда тот приходил к нему в тихий час печальным.
В свою очередь Солнышко сам брался за его ладошку, когда Илью дразнили «дядей Степой». Но такое случалось редко, потому что выпивающий по две чашки молока Илюша действительно был выше и больше всех в группе, хотя и на полгода младше.

Раз Илья, как всегда торопивший маму, чтобы первым прийти в сад, нашел Солнышка грустным прямо с утра, оказалось, у того пропала любимая рубашка, та, у которой на пуговицах маленькие синие лошадки. Илье тоже нравилась эта рубашка, а еще ему нравилось в комнате Соло, куда они пришли, чтобы убедиться – лошадки из прачечной не вернулись. Солнышко опять перебрал аккуратные стопочки белья и показал все свои рубашки. Той самой среди них не было.
Он огорченно развел руками и захлюпал носом – так жаль было лошадок. Илюша из солидарности с другом тоже немножко поревел, но быстро отвлекся на огромный старинный глобус. Там же стран и городов видимо-невидимо!
- А вот Штирлиц не стал бы плакать, - чтобы утешить Солнышко сказал он, подумал и добавил. – И Джеймс Бонд тоже.
Про шпиона-англичанина со всякими шпионскими хитрыми штуками ему рассказал Соло, который уже довольно бодро читал и даже осилил пять страниц «Казино Рояль».
- А что бы он сделал? – потирая кулачком глаза, спросил Солнышко.
- Он бы все выяснил, - Илюша понизил голос для таинственности и потому что сам пока не знал, что это «все».
Солнышко достал из кармана шорт платок и вытерся.
Для начала они проследили путь грязного белья до прачечной, и Солнышко зарисовал маршрут, подписал сбоку на листе имена людей, которые имели доступ к корзине и, следовательно, могли похитить рубашку.
Что происходило за закрытыми дверями, пахнущими сыростью и мылом, им пока не удалось узнать, но оттуда выносили чистое, глаженное, еще теплое белье.
После завтрака состоялось сверхсекретное собрание в кладовке, на котором агент ЦРУ 00S предоставил список подозреваемых, а агент КГБ Илья Исаев выложил из карманов все имеющееся у них оружие. Игрушечный пистолет, который Соло назвал «парабеллум», а Илья согласно кивнул, потому что у него самого «р» еще не всегда получалось. Ножик-точилка для карандашей. Нерабочая зато настоящая зажигалка «зиппо» дедушки Соло. Кроме того у разведчиков имелось два яда: толченый мел и флакончик с маленькими желтыми таблетками, на котором Соло для достоверности написал «Йат». Коробки из-под спичек стали рациями – агенты были готовы ко всему.
Сначала следовало проверить Петра Сергеича, молодого воспитателя, больше других требующего к себе уважительного отношения. К нему, взяв с собой ножик и «Йат», отправился капитан Исаев.
Илья спросил ничему уже не удивляющегося Петра Сергеича, любит ли он лошадей, рубашки и пуговицы, не видел ли он всего этого недавно, а именно в среду вечером. И, получив три положительных и один отрицательный ответ, Илюша выложил на воспитательский стол, ранее спрятанный под рубашкой апельсин.
- Я приходил, чтобы угостить… вот, - со значением глядя Петру Сергеичу в глаза, сказал капитан самой секретной разведки.

- Думаешь, он догадался? – пристал подслушивавший у кабинета Солнышко.
- Нее, - успокоил его Илья. – Это специальная шпионская штука – показываешь в конце апельсин, и человек забывает, все, что рассказал.
- А если лимон или мандарин показать, сработает?
- Не знаю, - признался Илюша. – Наверное, дело в том, что апельсин больше и ему больше радуются.

Следующей и последней в списке была Зинаида Ивановна, кастелянша или «стеклянша», как было записано в листке Соло.
Перед ее дверью Солнышко долго причесывался и разглаживал складку на шортах. На случай, если ему будет нужна помощь, Илья свою единственную с большим трудом вынутую из стены кнопку воткнул в подошву Солнышкиной сандалии.
Подслушать, что происходило в кабинете кастелянши, не удалось – дверь была слишком толстая – и как капитан Исаев ни настраивал аппаратуру – сигнала не было.
Когда он уже собрался войти без спроса и спасти агента 00S, тот вышел весьма довольный, с леденцом в кармашке, а главное – со сведениями о пропавшей рубашке. Оказалось, у нее оторвалась пуговица, и Зинаидванна задержала ее для починки. Солнышко заверили, что рубашка вернется к нему не позднее вечера, и он успокоился.

В тихий час Илюша грустил. Хорошо, что лошадки нашлись, но ему так понравилось играть с Солнышком в шпионов, а когда теперь еще придется?
Приподняв край одеяла, этот самый Солнышко влез на кровать к другу, сегодня он пришел сразу к Илье, без хихиканья с девочками.
- А помнишь, - шепнул Солнышко, тихо разворачивая конфету, - как воспитатели после завтрака шептались? Они затевают что-то очень подозрительное! Наш долг выяснить, что именно!
Капитан Исаев перестал печально сопеть и взял агента ЦРУ 00S за руку.
Они по очереди сосали леденец с апельсиновым вкусом, и ни один не сомневался – заговор будет раскрыт.

@темы: Ё-моё

---

Нечасто репощу гифы, но это ж блин Соло и Илья). И момент подходящий!

27.12.2016 в 22:47

Пишет  Nergizka: