Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Ирис, поздравляю!

Пусть он тебя никогда не разочаровывает!)

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Повелитель наших мыслей...

... и сердца
Немного воскресного Чарльза).

+ 5

Никогда еще агенты ЦРУ не были так близки к бантикам на галстуках и розовым очкам вместо черных).



Ну, и с Эриком).

---

Что-то уже не уверена, что у меня Иксовая лента...

Придется вам напомнить кого мы любим! Раздевайтесь, Михаэль!



Держите штанишки, мистер МакЭвой!

---

Кто еще кроме Каза может вот так нагличать на Джоевой кухне?))

22.11.2013 в 18:46

Пишет  schigo:

Макфаси

@темы: МакКавай, Фасс, Шотландско-ирландское порно

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Не могу не...)

---

Ирис в клюве принесла))

Что творят! Джеймс со своим интервью... Михаэль с сетом!))) Ни единого шанса остаться нормальным!

@темы: МакКавай, Фасс, Шотландско-ирландское порно

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Чертяка)

24.09.2013 в 20:46

Пишет  ~Danu~:

Вы знаете, в моем дневнике нет мата. Но это цитата из «Дерьма» Уэлша, и я обещала напомнить ее перед выходом фильма. Премьера в Шотландии уже состоялась, российская премьера ожидается 28 ноября 2013. Можно сказать, мы вышли на финишную прямую. Посему выполняю обещание.

«Чтобы я отказался от отпуска из-за какого-то драного негритоса? Ага, ждите. С меня хватит. Хрен вам. Всем известно, что летом я три недели провожу в Таиланде, а зимой неделю в Амстердаме. Традиция. Ебаный обычай. Нет, сэр, с десятого числа я защищаю честь Шотландии по ебле.»

Ирвин Уэлш, «Дерьмо»

@темы: МакКавай

---

Драбблик
Брен/Никки

Николас проснулся на рассвете от холода и какой-то тревоги. Первая проблема решалась просто: он подлез ближе к мужу, и тот не просыпаясь, обнял его. А вот от тревоги так легко не избавишься – она была связана со сном, от которого почти ничего не осталось. Ник не был уверен, что случай из сна действительно произошел, возможно, это всего лишь игры подсознания.
Уснуть обратно все не получалось, и он постарался хотя бы не возиться, чтобы не будить Салливана. Тем более что, когда он шевелился, его привыкший к нежному обращению зад щекотали бреновы «нижние кудряшки». А чесаться было никак нельзя.
Но вот стало совсем невмоготу, и Никки чуточку поерзал, муж тут же обнял его теснее, начиная реагировать. Ощущение поднимающегося члена между ягодиц каждый раз особенно взбадривало Ника. Да, этот стояк – всего лишь утро и полный мочевой пузырь. Но каждое свое утро Салливан хотел встречать с Николасом – вот, что действительно важно.
- Доброе утро… ты, что это так рано проснулся?
- Очень доброе, - Ник поерзал уже нарочно соблазнительно. - Мм?
- В ванну!
У Николаса было много странностей, и одной из самых постыдных являлось редкое, но все же случавшееся желание грязного секса. Он долго боялся даже намекать мужу – для чистюли Салливана это должно было стать шоком. Но вроде бы не стало, точнее, Ник этого не заметил.
По пути в ванну он захватил из их ящика с бельем презерватив и сам надел его на супруга. В ящике поверх трусов и плавок (серых, черных слева и желто-красно-лазоревых с рожицами – справа) хранились смазка, резинки и бреновы кольца-ограничители. Иногда там появлялась какая-нибудь штуковина из секс-шопа, но она быстро терялась. В целом, набор предметов оставался неизменным, но в разное время содержимое ящика выглядело по-разному. Если белье лежало ровными стопочками и светлое отдельно от темного – то сверху него, как правило, находились кольца и смазка, а вот если «рожицы» перелезали на половину своих скромных соседей, то поверх оказывались презервативы и «штуковины». По умолчанию резиной занимался Николас: он скупал, кажется, самые жуткие расцветки, вкусы и поверхности. Ребристые со вкусом бекона, яблоко с усиками… Брендон пытался добиться ответа «зачем?», ведь пользовались они только классикой. Но, по-видимому, в Гарригане пропадал филателист или нумизмат. Право надевать презерватив на себя или партнера Никки тоже присвоил – впечатлился тем, как ловко управляется с резинкой Брен и решил тренироваться.
В этот раз Ник кончил быстро и, обернувшись, смотрел, как муж «догоняет». В такие моменты хотелось оттолкнуть его руку и сделать по-своему: медленнее, легче. Никки не понимал, как может быть приятным так сильно тянуть, крепко сжимать и ударять по яичкам. Но себе Брен делал именно так.
- Подожди, дай я! – Николас все же не выдержал.
Удовлетворенные и довольные они перебрались на кухню, и Гарриган, портя себе аппетит пастилой, вдруг вспомнил, что ему снилось.
- Слушай, а ты когда-нибудь продавал… что-нибудь…, - и, видя, что муж не понимает, уточнил. – Ну, ребенком… сладости… например.
- Продавал домашние конфеты, печенье, а что? – Брен поставил молоко из холодильника в теплую воду – погреть.
-А у тебя не случалось неприятностей? Вроде как кто-то взял и не заплатил?
Брен показательно задумался.
- Вообще-то был один парень… - Салливан обернулся - Ник забыл, как дышать и смотрел во все глаза на супруга. – Какой-то студент. Но мы со старшими ребятами потом объяснили ему, что красть нехорошо.
- И все? – Николас выдохнул.
- Да. – Уверенно и без сомнений.
Никки еще повздыхал, отпуская напряжение, и принялся за молоко.
А его муж отвернулся к плите.
Какое теперь имеет значение то, что Брендон помнит то июльское утро, длинный, цвета кофе с молоком кадиллак и тощего мальчишку в салоне. Мальчик выглядел, как подобает маленькому джентльмену: костюм и жилетом впору, белая рубашка с крахмальным воротом и даже галстук, причесан он был тоже как принц – гладкие локоны. Брену он показался игрушечным – ведь не бывает таких детей, чтобы как с картинки! Однако поступил этот джентльмен, как настоящий засранец – взял конфеты, а потом поднял стекло, отказываясь платить. И «нос» показал. Салливану тогда было не столько жаль сладостей, сколько того, что маленький принц оказался бессовестным жадиной. Брен еще постоял у машины, глядя, как мальчишка торопливо поедает конфеты и иногда строит ему рожи, а потом подошли взрослые.
- Что вам нужно, юноша? - строго спросили Брендона.
Он мог бы рассказать про украденные сладости и хотя бы попытаться получить за них деньги от родителей мальчишки. Но, Брен мельком взглянул на воришку, тот сидел с большущими от страха глазами по уши перепачканный шоколадом.
- Ничего, сэр. Красивая машина, сэр.
Салливан давно уже забыл об этом случае, осталось только легкое разочарование и сожаление непонятно о чем. К ним нынешним, эта история не имела отношения. Неважно был ли тот памятно голубоглазый мальчишка Николасом или нет. Важно лишь то, что сейчас с Бреном живет его лакомка

@темы: Ё-моё

---

Полезная вещь эта рыба!)

"Налегайте на сардины, чуваки. Говорят, там есть кальций". (Правила жизни из Эксквайр)

@темы: Фасс

---

18.08.2013 в 21:07

Пишет  ~Danu~:

X-Men: Days of Future Past
А вот и первый стилл «Дней минувшего будущего»
Вау!..

И побольше:

@темы: МакКавай

---

тест пройден

Это исполнение на кинк 6-20
Чарльз и Эрик
Рейтинга нет. 6 тыс слов

Обычно эти пара часов с полуночи до двух были для Чарльза весьма продуктивными. Он спокойно перечитывал что-то из любимых романов, работал над новой статьей или просто сидел у камина, неспешно перебирая собственные, только его маленькие радости, вроде необычайно зеленой листвы вязов на подъездной дорожке. Эта глубокая, кажущаяся почти осязаемой, зелень с множеством оттенков изумрудного, болотного, охры и салатового стала для Ксавье в последние дни чем-то вроде громоотвода. Сейчас, когда почти все в особняке находились в глубоком, чуть глубже, чем физиологический, сне, профессор мог позволить себе немного расслабиться, даже помечтать.
Генетика являлась для него не работой и не наукой даже, а собственно мечтой, на воплощение которой можно и не жалко потратить жизнь. Это был вид знания, для большинства являвшегося всего лишь сказкой, построенной на гипотезах, а для него повседневной, до смешного обыденной действительностью.
«Мутация, вы знаете, это так соблазнительно», - поведал Чарльз бокалу с бренди и рассмеялся.
Познание мира с помощью органов чувств делает его видимым и ярким, наполненным звуками и вибрацией, источающим запахи, имеющим вкус, а потом еще многое можно потрогать. Картина, складывающаяся благодаря рецепторам у человека, оказывается столь полной, что мозг отметает большую часть подробностей, несомненно, когда-то увиденных, услышанных, узнанных и создает упрощенный вариант окружающей реальности. Тот вариант, который и использует индивид. Человек изначально живет в мире придуманном им самим. И мир этот при всей его красочности, звучности, тактильной и осязательной завершенности на самом деле куцый, как хвост у бобтейла. Вот у Чарльза хвост, то есть мир куда более протяженный по всем горизонтам. Его мозг способен принять за данность бесчисленное количество вариантов восприятия одного и того же объекта. Чарльз - телепат. Удесятеренный, возведенный в степень мир вокруг.

Если бы профессора Ксавье спросили о его самом страшном воспоминании, то он, разумеется, отшутился бы, вспомнив первые уроки верховой езды. А потом, когда остался один, повел бы плечами, прогоняя легкую дрожь. Дыхание смерти он чувствовал не раз, но никогда это не было столь жутко, как во время той тренировки с Эриком. Леншерр своими руками направлял дуло пистолета себе в лоб и смеялся, и подбадривал нерешительного друга. На редкость монолитная натура, он не лгал себе и, прижимая оружие вплотную, был готов принять выстрел и умереть в случае ошибки. Одинаково мощные потоки укрощенной жажды жизни и осознания близости конца рвали телепатический эфир, вымывали из Ксавье все прочие мысли и эмоции, как мелкую стружку. На минуту он стал тем, кто был на краю, но повернул обратно.
Чарльз никогда не выстрелил бы в друга. Телепат смог сохранить лицо в тот момент, но затем, отговорившись неотложными делами, ушел к себе и просидел в кабинете до ужина. Потому что было еще кое-что.
Чарльз действительно знал об Эрике многое. Например, что с того времени, как у Леншерра начал пробиваться пушок над губой, ни одна обида, оскорбление или угроза не остались без достойного ответа с его стороны. Ксавье невольно протащил через себя его боль, восторг и глухую ярость, которой отчего-то было особенно много. Слышал и слушал, как в ритме сердцебиения пульсировало отчаянное, но уже проверенное годами «никогда и никто больше» и «убью». Эрик не цеплялся за самый факт своего существования, но инстинкт выживания в нем был невероятно силен и захватил даже те стороны жизни, где его присутствие желательно ограничить. Человек не может полноценно, с точки зрения Чарльза, общаться и взаимодействовать с окружающими, пока не задвинет подальше свою «самость» и страхи. А Эрик смотрел на каждого встречного, будто спрашивал: «Что ты мне можешь сделать?» - и просчитывал пути отхода. Словом, ни при каких обстоятельствах Леншерр не позволил бы направить на себя пистолет, создать хотя бы видимость угрозы. Не позволил бы никому кроме Чарльза, как выяснилось.
Ксавье тогда трясущейся рукой налил себе бренди и все вспоминал тяжесть оружия, резкий надломленный смех Леншерра и его сумасшедшие глаза. Доверие и привязанность были чужды Эрику настолько, что даже признающий себя оптимистом Чарльз не рассчитывал ни на что кроме сотрудничества.
Однако эти чужеродные чувства пустили корни и даже принесли плоды.
Ксавье вспомнил об этом там, на Кубе, прижимая пальцы к виску, понимая, что сейчас будет залп, что люди боятся. А Леншерр стал тем, кого ничто не способно остановить, и ему нужен был повод, всего лишь маленькая искра, чтобы продемонстрировать это. В тот момент единственной зацепкой Чарльза оказалось то воспоминание о несостоявшейся тренировке и странное, болезненное ощущение сродства, возникшее у Эрика к нему.
Когда ракеты зависли в воздухе, это было…красиво. Так, как может быть красив укоризненный и насмешливый привет от Эволюции ее возомнившим себя всесильными детям.
- Эрик, там тысячи ни в чем не повинных людей! – Ксавье выкрикнул первое, что пришло в голову, и испуганно прикусил язык.
Говорить пьяному от крови и торжества Леншерру о чьей-то невиновности было глупо. И уж точно не стоило упоминать, что люди лишь марионетки, выполняющие приказы – это только усилит ненависть металлокинетика к безликой силе имя которой – все.
Разум Чарльза заметался в поисках решения. У него есть доверие Леншерра и очень мало времени, чтобы найти нужные слова. Ксавье и ранее предполагал возможность подобного противостояния, но когда он продумывал способы примирения, то всегда рассчитывал на страховку телепатией. Чарльз просто уже не помнил, как это – без нее.
Наблюдая, как оружие людей поворачивается против них же, он нарочито плавно подошел к Эрику.
- Друг мой, - из-за напряжения близкого к панике Ксавье неосознанно стал искать брешь для телепатической связи. Его сила слилась в единый поток, направленный на Леншерра. Ничего. Ни отзвука мысли, ни ощущения присутствия. Чарльзу показалось, что он ослеп, настолько плоским и невыразительным стало все вокруг. Страх разбил на секунду его хаотичные поиски решения, подкинул простой неверный способ. И Ксавье едва не бросился на Леншерра. «Стой!» У разума и в самом деле есть голос.
Где-то, как будто очень далеко закричала Мойра, ей расплавившийся пистолет обжег ладони. Металлокинетик сделал это, даже не оглядываясь. А Чарльз был настолько сосредоточен, что не заметил ни выстрела, ни пролетевшей рядом с головой пули.
– Эрик, – он все же не удержался от движения, но вместо попытки нападения стиснул плечо Леншерра. Весьма крепко. – Послушай.
Тот и в самом деле отвлекся, обернулся и посмотрел на телепата с болезненным ожиданием, словно доверял ему единственному больше чем в себе. Словно почти спрашивал разрешения.
- Чарльз.
Да, все чем профессор мог бы поторговаться за чужие жизни – это он сам.
- Если моя клятва, что-то значит для тебя, - Ксавье не удержался и бросил взгляд на почти уже неразличимые с берега ракеты. Усилием воли заставил себя говорить веско и не торопясь. – Я поклянусь всегда быть на твоей стороне. Всегда рядом. Если ты отпустишь их сейчас.
Мгновение может быть очень долгим. Вот такую мучительно длинную, наполненную лавиной мыслей, эмоций, решений секунду длился взгляд Леншерра. Затем он опустил свою левую со сведенными от напряжения пальцами руку и тут же протянул правую Чарльзу. Под звуки далеких взрывов и тихого перешептывания команды за спиной, бурной радости спасшихся моряков и шипения морской пены профессор Ксавье, пожимая руку Эрику Леншерру, клятвенно обещал сделать все возможное для благополучия мутантов в этом мире. Раз. Принять сторону Леншерра своего брата и соратника. Два.
Здесь Чарльз думал завершить клятву, но Эрик, не выпуская его ладонь, потребовал добавления третьего пункта.
- Я буду жить с тобой под одной крышей там, где ты захочешь и так долго, как тебе это будет угодно, - Ксавье не знал, что понятие «рядом» Леншерр воспримет так буквально, но отступить теперь было невозможно, несмотря на то, что осколки снарядов уже, наверное, достигли дна. – Клянусь в этом.
Три.
Под взглядом телепата Эрик медленно снял шлем и бросил его на песок. Но Чарльз не заметил этого, он весь был поглощен вырвавшейся из тайников души Леншерра стыдливой и жадной радостью. А он-то еще считал, что тот не способен на столь бурные эмоции! Странным образом, но все же Эрик был по своему счастлив.

- Чарльз? Что теперь будет? – младшие с некоторой опаской подошли к ним.
Профессор быстро отметил, что все целы, только испуганны и в замешательстве, ощутил, как повинуясь негласному зову Магнето, приблизились Ангел и двое из команды Шоу.
- Все будет в порядке! – да откуда ему знать, что будет, он не провидец, в конце концов! Спокойнее. Только без истерик, ладно? – Мы возвращаемся домой. То есть, - Ксавье впервые осознал, насколько он теперь несвободен. – Вы – домой, а я…
- Мы все вместе отправимся к тебе, - Эрик встал вплотную, прикоснулся плечом к его плечу, словно напоминая о клятве. Как будто в этом была необходимость!

Знакомые стены дарили хотя бы иллюзию безопасности и это немного успокаивало. Дети разошлись по своим комнатам, собираясь переодеться и освежиться перед ужином. Даже новички довольно свободно осваивались в отведенных им гостевых. Но Чарльза в данный момент занимало другое: вылезти из Хэнковых костюмов без посторонней помощи было почти невозможно. И если раньше он не считал зазорным бросить любопытный взгляд на красиво сложенного Эрика (редкий эстет не восхитился бы), то теперь, из-за пункта «рядом» простое переодевание приобретало оттенок некоторой интимности. А ей не место между друзьями и соратниками.
Впрочем, Ксавье прекрасно отдавал себе отчет, что заменить его некому, поэтому он покорно проследовал в комнату Леншерра и принялся последовательно расстегивать многочисленные молнии и заклепки. Помогая стаскивать плотно севший костюм, телепат заметил, что Эрик задерживает дыхание. И запретил себе думать об этом, а тем более «подсматривать». Наконец, непростая процедура завершилась, и Чарльз с чувством облегчения хотел направиться в свою комнату, забыв, что теперь его очередь разоблачаться. Дверь не открылась.
Ну, это уж слишком! В его собственном доме! Раздрай в душе уступил место тихой злости, Ксавье обернулся.
- Прости, - Леншерр чуть виновато улыбнулся и поднял руки, признавая ошибку. – Давай помогу с костюмом?
Чарльз заставил себя думать о детях, о предстоящем ужине, о непростой ситуации, в которой они все оказались. Только не о том, что Эрик не озаботился одеться, и не о том, что металлические молнии он расстегивал пальцами, и уж тем более не о том, что делал он это чересчур медленно.
Ксавье впервые было ни капли не любопытно, каковы мотивы поведения его друга.
Если Леншерр хотел, чтобы телепат держался подальше от его головы, то он выбрал чертовски верную тактику.

К ужину все спустились в некотором даже веселье. Чарльз понимал, что, в восприятии детей, «потом» - это почти «никогда». И не собирался объяснять им разницу сейчас. Эрик пришел, когда все уже рассаживались, но вместо второго центрального кресла, которое, не сговариваясь, ему оставили, он сел рядом с хозяином, подвинув Зверя.
- За нас – новую команду, в которой каждый горд быть мутантом! – тост Леншерра оказался демократичнее, чем можно было ожидать. Отдельно Чарльз поблагодарил бы за краткость - слушать сейчас пространные речи и лозунги было бы нелегко. Ксавье внезапно почувствовал, насколько сильно он устал. Измотался физически – пусть, гораздо тяжелее оказался груз ответственности за свои, казалось бы правильные и уместные слова и поступки. Искоса глядя на Эрика, который поддерживал хотя и напряженный, но все же дружественный тон беседы за столом среди недавних врагов, Чарльз впервые пожалел, что на Кубе не произошло что-то иное.
За один вечер Леншерр продемонстрировал способность объединять носителей самых разных мнений, установил свой авторитет среди собравшихся и показал профессору насколько серьезная и радикальная рождается организация. Оказалось, что идея Братства мутантов уже полностью сформирована и продумана, и для каждого, включая Ксавье, есть в ней место. Все было готово. А он так рассчитывал на отсрочку!
Да, Чарльз мог бы признаться в малодушии, ведь, давая свою клятву, он рассчитывал на некоторые слабости Эрика: тот казался принципиальным одиночкой, не доверяющим даже собственной тени, а один даже в поле не воин. Теперь же вдруг выяснилось, что Ксавье был непростительно слеп для телепата. Он даже обиделся, обнаружив в Эрике столько скрытых ранее талантов.
Леншерр разительно изменился, словно не он оставил на прогретом солнцем песке смысл своих последних двадцати лет жизни. Как будто он обрел, а не потерял. Это странно, но, увы, оказалось характерно для него. Всякий, освободившись от ярма мести, вздохнул бы спокойнее, попробовал, наконец, жить для себя, но не таков был Эрик. Он не принимал мир ни в одном из его вариантов и, едва завершив одну многолетнюю войну, спешил ввязаться в следующую. А Чарльзу придется быть рядом.
Пока Ксавье восстанавливал душевное равновесие, благо за количеством выпитого никто не следил, он потерял нить беседы. А вернувшись, обнаружил две неприятных для себя вещи: во-первых, Леншерра всерьез стали называть «Магнето» даже новички. А во-вторых, расстояние между их с Эриком стулом и креслом чрезвычайно мало. Если запретить понравившиеся клички он не мог, то отодвинуться, чтобы не задевать поминутно своего новооткрытого друга то локтем, то коленом было в его силах. Чарльз приподнялся и тут же сел обратно, повинуясь тяжелой ладони на своем плече. Этот обновленный Эрик прикасался к нему за последние несколько часов чаще, чем прежний за три месяца. Рука на плече задержалась несколько дольше, чем требовалось.
- Извините, я очень устал, - Чарльз все же поднялся из-за стола, взглянул на объект своих размышлений, еще раз отметил, как непривычно видеть вместо водолазки рубашку с расстегнутой верхней пуговицей и пожелал всем спокойной ночи.
Бывает, хочется запереться в своей комнате, отгородиться от опасности, спрятавшись под одеялом. Ксавье раньше не испытывал подобного, не возникало побуждения забиться в угол и поражаться громкости своего дыхания. А сейчас он был близок к тому, чтобы придвинуть к двери комод, хотя прекрасно понимал, что лично ему ничего не грозит.
Эрик постучал и спросил разрешения войти, но для профессора это все равно стало вторжением.
- Завтра будет прекрасный день – первый из тех, что отныне принадлежат нам. – Леншерр присел на край его кровати. - Я рад идти по этому пути с тобой, Чарльз, - он подождал чего-то. - Спокойной ночи.
До того, как Эрик прикрыл за собой дверь, Ксавье был уверен, что уснет моментально. Но теперь, несмотря на усталость, в голову полезли разные несвязные мысли, успешно соперничающие со сном. Завтра представлялось рубежом, минуя который уже ничего нельзя будет исправить, и эта категоричная однозначность очень пугала. Как быть с его клятвой? Предположим, какое-то время он сможет молчать, а потом Эрик захочет воплотить грандиозный план с кровавым подчинением человечества (а к тому и идет). И все. Теперь Чарльз ясно видел свои промахи и те мелочи, которые были первыми «звоночками» нынешних дел, вот только он не представлял, в какой точке этого пути он мог бы свернуть без ущерба.
О какой ерунде он только думает! Сейчас, уже сейчас под угрозой тысячи жизней, а чистоплюй-профессор беспокоится, что бывший друг будет держать его под домашним арестом! Несмотря на вскрывшиеся неожиданные качества Леншерра, он упрямо считал, что серьезного вреда ему не причинят.
Принять правильное решение бывает сложно даже человеку, привыкшему поступать правильно. Вероятно, тому, кому еще не случалось угодить в развилку общественной и личной морали сделать выбор труднее, чем преступнику, давно разделившему для себя эти понятия. Чарльз босиком, ежась от холода в одной пижаме, спустился к бару, он старался двигаться тише и любимый бренди наливал осторожно, чтобы не звякнуть горлышком о край бокала.
Еще ничего не произошло, а он уже не хозяин в своем доме.
Верное решение очевидно, осталось только признать его, а признав, воплотить. В этом-то и состояла причина колебаний профессора – он привычно принял бы на себя ответственность и начал устранять последствия, несомненно, необходимого поступка, но совершать он его не желал, в какой-то мере даже не мог. Только вот кроме него некому.
Подталкивая себя мыслями о долге и обязательствах, впрочем, слабо представляя, кому именно он должен, Ксавье поднялся к комнате Эрика. Уже перед дверью он остановился, прислушался и послал не приказ – настойчивую просьбу «спи», ему не улыбалось получить нож в горло или монету в лоб от сонного соратника. Странно, что дверь Эрик не запер. Тихой мышью Чарльз скользнул в комнату, на цыпочках подобрался к постели со спящим Леншерром и только тогда осторожно освободил свою жертву от липких пут наведенного сна. Телепат мог бы не делать этого, но что-то, возможно, кровь французских дуэлянтов шепнуло ему, что так будет справедливо. Как будто он дает противнику право на последнее слово перед казнью в знак уважения и признания силы Эрика.
Это признание, почти нежность и ощутил проснувшийся Леншерр.
- Чарльз, ты пришел ко мне.
И телепат в свою очередь удивился удивлению и радости, которые настолько захватили Эрика, что тот даже не задумался о цели визита.
- Да, к тебе.
Со стороны Ксавье это всего лишь жест милосердия. К людям. К Эрику.
Слабые, нечеткие образы с поверхности сознания Леншерра, его недавнего сна оказались так близко, что не увидеть их Чарльз просто не мог. Эрик хотел так много и в то же время так мало.
Ведь совсем не сложно сесть на кровать так, чтобы ты чувствовал его тепло, а он бы тут же накрыл тебе колени одеялом. Так легко прикоснуться к нему, затаившему дыхание, чтобы не спугнуть твою руку. Очень просто провести по лицу, обрисовывая его черты, мягко, настойчиво запустить пальцы в волосы на виске, так чтобы он весь устремился за прикосновением, и сказать: « Эрик…».
- Засыпай.
Нет, не то, но едва распознав отступление от сценария, сознательная часть личности Леншерра покорилась сну. Подчинилась почти охотно – Эрик уступал, доверял, позволял, чем вновь удивил телепата – тот боялся, но и надеялся на борьбу, почти хотел потерпеть поражение. Но, похоже, Леншерр был упорен в своем желании получить его полное доверие и считал подобное вторжение необходимым условием.
Вот его ладонь на виске противника, брата, жертвы, и Чарльзу показалось, что он чувствует многочисленные потоки мыслей, чувств, инстинктов протекающие под его пальцами – это все Эрик, то, что делает его таковым.
Другую руку нужно положить так же. Леншерр чуть плотнее сжал веки, но сопротивляться пока не пытался.
Чарльзу уже не раз приходилось убирать и изменять чужие воспоминания, этим опытом он не гордился, к тому же он еще не вмешивался в личность так глубоко, не блокировал такие крупные объемы памяти. К сожалению, вся жизнь Эрика после убийства матери строилась на одном фундаменте – его мысли, планы, действия имели исток из того проклятого дня. Шоу, получивший после смерти прощение воспитанника, стал для того символом идеи. А поскольку память - очень подвижная субстанция, Леншерр связал любые воспоминания о Себастьяне даже самые ранние с революционным мировоззрением. Поэтому Ксавье не мог ограничиться только относительно недавним умозаключением Эрика о превосходстве мутантов. Требовалось лишить Эрика всей его взрослой, сознательной жизни, включая имя, фамилию и врага.
Ранее заставляя людей забывать, Чарльз использовал самый простой способ – убеждал человека, что этот объект или случай тот не помнит. Матрица памяти при этом оставалась нетронутой, возникал своего рода косметический эффект. Ксавье прекрасно отдавал себе отчет, что при определенном упорстве, гипнотерапии да и просто со временем этот участок памяти восстановится. Теперь же у него были совсем иные цели: большую часть того, что составляло личность Эрика, следовало уничтожить безвозвратно, сжечь пути к этим воспоминаниям и навыкам, запретить даже приближаться к останкам.
Когда-нибудь Чарльз сам напишет и откорректирует закон, определяющий ответственность за телепатическое воздействие на личность. Пока же он не нарушает букву, но согласно духу закона это убийство.
Эрик, напряженно, но терпеливо ожидающий окончания «сеанса», вдруг дернулся да так, что профессор едва удержал его. «Чарльз!» - обиженно зазвучало в сознании Леншерра.
- Тише, тише, все в порядке, - зашептал ему Ксавье, залезая на постель, придавливая мечущегося «друга» своим телом. От мысли, что кто-то посторонний проснется и вмешается, у телепата пот побежал холодными струйками меж лопаток. О, этот страх убийцы быть прерванным, пойманным прямо с жертвой в зубах! Этот страх, паника уничтожает последнюю надежду на сострадание, шанс на спасение. – Тише!
Чарльз успокаивал себя – Эрик, в сознании которого он находился, все равно яснее слышал его истинные намерения, чем слова. Приказы, внушения – все это слабо действовало на рвущегося из сна, стремящегося выжить Леншерра. Профессор получал удар за ударом и каждую секунду ждал, что его проткнет чем-то железным, но запертый в себе Эрик даже не пытался сконцентрироваться, а лишь по-звериному бессмысленно рвался и по-человечески недоумевал «за что?».
Ты считал металл своим единственным верным союзником, как же ты был прав, Эрик.
Когда все закончилось, Чарльз так и остался лежать рядом со своим другом? Врагом? Нет, этот человек пока не знает профессора Ксавье. Чистый лист без сколько-нибудь четких воспоминаний – телепату не хватило сил, он займется этим позже. Сейчас у Чарльза болело тело – хорошо бы ничего серьезного, его мучили сомнения, поздние сожаления. Но больше всего страданий профессору причиняло воспоминание о том, как умолк, наконец, затих голос сознания Эрика Леншерра.

Поздним утром профессор Ксавье едва смог подняться с чужой постели. Желание Эрика провести ночь вместе сбылось, но Чарльз не стал раздумывать об ироничности момента – телепат чувствовал себя так, что даже в его богатом опыте похмельных пробуждений не нашлось ничего подобного. А рядом тихим сном человека с чистой совестью спал некто чужой.
Чарльз посетил ванную, постарался привести себя в порядок и, запретив себе дальше откладывать то, что все равно сделать придется, разбудил «Эрика».
Сонно моргающий, нервно вздрагивающий мужчина, не помня, кто он и где находится, сел на постели и удивленно посмотрел на Чарльза.
- Доброе утро, Эрик, - он решил оставить хотя бы имя, кроме того, именно так будут называть этого человека все остальные. – Я Чарльз твой… друг. Ты хорошо спал? Не желаешь позавтракать?
- Чарльз, - Леншерр, морщась, потер лоб, пытаясь вспомнить хоть что-то, ведь этот человек называл себя его другом, а значит он, Эрик, обязан знать о нем. Или хотя бы о себе.
Понимание и навык английской речи уцелел после телепатической чистки.
- Эрик, пожалуйста, не волнуйся, эти эпизоды амнезии появились у тебя после аварии, со временем ты вспомнишь все, - Ксавье заставил себя сесть рядом с дезориентированным, испуганно оглядывающим чужое место большим ребенком, он взял его за руку и пообещал, что все будет хорошо. И подкрепил слова успокаивающим внушением – обнаженной ране в памяти Эрика нужно дать время затянуться.
Кухня в доме была под стать остальному, поэтому неудивительно, что все гости Ксавье собрались там на завтрак. Почти по-семейному, язвительно отметил Чарльз, у которого по-прежнему зверски раскалывалась голова, а Хэнковы таблетки от мигрени, адаптированные под головную боль после работы с Церебро еще не начали действовать.
Телепат не собирался скрывать Эрика, хотя и понимал, как изменится отношение окружающих, когда он перестанет соответствовать образу обаятельного профессора не-читаю-ваши-мысли-без-разрешения. Чарльз рассчитывал, что его поймут. Не сразу, но со временем, страх и возмущение улягутся, и те, кого он уже привык считать своим кругом, вновь повернутся к нему. Ведь каждый из них оступался, они смогут простить и принять тот единственный раз, когда Ксавье поступил так, как было необходимо.
Чарльз был готов отпустить их, а затем как мудрый учитель и старший брат вновь принять. Так и будет.
Когда профессор, поддерживая Эрика под руку (тот споткнулся на лестнице) вошел в кухню, то демону Азазелю хватило одного взгляда на бывшего Магнето. Краснорожий любитель клинков выругался и исчез, но тут же вернулся, исподлобья взглянул на Чарльза, на пораженного представлением Эрика, схватил своего напарника, повелителя вихрей и исчез уже окончательно.
Остальным понадобилось чуть больше времени.
- Ой, как здорово! Вот это фокус! Чарльз, как он это сделал? - Эрик спросил и сразу смутился, даже слегка покраснел. – Простите, не знаю, знакомы ли мы? – обратился он к оставшимся сидеть за столом.
- Чарльз, это не смешно! – Рейвен начала с глубокого грозного рыка, который странным образом сорвался в нелепый писк.
Парни не смогли выдавить из себя и этого.
Где-то к середине завтрака, состоявшего из кофе и тостов до гостей дома Ксавье наконец дошло: случившееся не шутка. Эрик скромно ел, пытался приветливо улыбаться остальным и чуть горбился под пытливыми взглядами, а еще он пять раз наклонился, поднимая нож для масла, который Рейвен упрямо роняла.
Чарльзу тоже было чрезвычайно неуютно за столом – сестра в облике миловидной блондинки смотрела на него по-волчьи, и от этого кусок в горло не лез, но хотя бы голова болела значительно слабее.
- На два слова, Чарльз.
- Разумеется, дорогая. Эрик, если ты закончил, то не мог бы ты подождать меня в библиотеке, второй этаж налево по коридору.
- Да, конечно, - Леншерр под взглядом Рейвен розовел скулами и поднимался со своего места всякий раз, как та вставала из-за стола. Он не мог вспомнить сколько ему лет, но откуда-то знал, что так подобает вести себя в присутствии женщины.
Мистик от этой внезапной галантности становилась только суровее.
Стоило Эрику выйти из кухни, как взгляды всех присутствующих обратились к Ксавье, но никто не знал, как правильно сформулировать тот самый неудобный вопрос. Ирония ситуации состояла в том, что и Чарльз не знал, что именно он собирается сказать или ответить этим людям, которые продолжали верить в непогрешимость профессора Ксавье.
- Это был единственный выход, - наконец произнес он. – Я был должен поступить так, ради нас всех.
Чарльз сам почувствовал насколько неубедительный это аргумент, а главное, что и прозвучал он как признание в убийстве перед судом присяжных.

Около недели понадобилось телепату, чтобы создать убедительно достоверную память Эрику, а еще через несколько дней были готовы и документы. Эрик Леншерр, тридцатидвухлетний гражданин Соединенных Штатов не служил в армии, не имел проблем с законом, а так же живых родственников. С Чарльзом они познакомились, когда оба отдыхали на побережье и сдружились настолько, что профессор генетики пригласил преподавателя физики провести следующий отпуск в его поместье в Вестчестере. А когда Эрик попал в автомобильную аварию Ксавье, как единственный оказавшийся рядом знакомый, взял его на свое попечение.
Узнав о своей профессии «до аварии» Эрик увлеченно взялся за труды по физике, которых в библиотеке Ксавье имелось в достатке, кроме того Чарльз начал выписывать ему периодические издания. Иногда они так и сидели рядом на диване ли, на скамейке или траве, каждый погруженный в плоды своей научной мысли.
Вот только смотреть на них было некому, кроме разве что пожилой негритянки-горничной приходящей трижды в неделю на неполный день. Первой ушла Рейвен, именно ушла, а не сбежала. Однажды вечером она просто заглянула в комнату брата и попрощалась, Даркхольм сдержанно поблагодарила его «за все» и даже обняла как раньше. От денег, кроме тех, что лежали на ее собственном счету она отказалась.
Ангел исчезла той же ночью, но «по-английски».
Следующим гнездо покинул Хэнк, которому предложили грант на исследования.
Шон решил поступить в университет и уехал выбирать подходящий.
Дольше всех задержался Алекс – его благодарность и страх перед самим собой успешно соперничали с естественным стремлением оказаться подальше от «потрошителя мозгов». Но после доверительной беседы с профессором ушел и Саммерс.
Чарльз снова, как и двадцать лет назад остался один.
Нет, Эрик никуда не делся, но в нем не осталось никакой загадки для телепата, по сути, он весь являлся результатом усилий Ксавье. Некоторое время Чарльзу еще были любопытны особенности становления и развития искусственно созданной личности, но научный интерес продержался недолго. Леншерр от природы имел впечатляющие возможности интеллекта и много времени посвящал занятиям неудивительно, что он за короткий срок поднял свой уровень знаний по физике и математике со школьного до университетского. Но Ксавье, выслушивая и едва понимая его новые и новые тезисы, несомненно, смелые и оригинальные, скучал по взятым невесть откуда идеям прежнего Эрика, того, кто академическому знанию предпочитал свое чутье металлокинетика.
Профессор тосковал по дружескому плечу равного ему существа, хотел снова оказаться в обществе мутантов, раньше он и не догадывался, насколько это для него важно.
Конечно, он рассказал Эрику о мутантах, осторожно о своей телепатии и еще более осторожно о способностях самого Леншерра. Тот пришел в восторг и с тех пор постоянно носил с собой что-то металлическое, крутил в пальцах ложки, монеты, вызывая у Ксавье нервную дрожь. Но как Эрик ни старался, металл молчал.
- А ты не знаешь, как они впервые… пробудились, - спрашивал он Чарльза. – Что я чувствовал, когда металл подчинялся мне?
На эти и подобные вопросы телепат сдержанно отвечал, что не знает, не видел и предположить не может. Его фишка с яростью и умиротворением теперь не работала, потому что отсутствовал главный катализатор способностей Леншерра – ярость.
Этот Эрик пугался и обижался там, где Магнето начал бы бить и ломать или хотя бы думать об этом. Вместо прежнего цикла: уверенности легко переходящей в отчаяние, а затем в гнев, Чарльз наблюдал истинно детское любопытство и детские же тренировки. С таким Эриком было невыносимо скучно, а скука сушила и истощала Ксавье даже в большей степени, чем напряженная работа. А где еще глушить скуку, как не в баре? Они с Эриком начали ездить в город, но поскольку Леншерр ни на шаг от него не отходил и с наивным интересом наблюдал, как Чарльз флиртует, то и развлечься не удавалось.
В один из таких вечеров, когда профессор благополучно надрался самым неинтеллигентным образом, к ним подошли пятеро заезжих парней крепкого сложения - им не понравилось то, как Эрик поддержал зашатавшегося друга.
- Эй, голубки!
Ночью на кухне Вестчестерского особняка Леншерр потирал ушибленные ребра и послушно держал лед у разбитой скулы, а трезвый без единой ссадины Чарльз думал, сказать ему, что светильник рухнул на нападавших не просто так или промолчать.
- Знаешь, - тихо, будто он был в чем-то виноват, начал Эрик. – Насилие, конечно – не лучший способ разрешения конфликтов, но в какой-то момент я себя так странно почувствовал… Не могу сказать, что люблю драки, но что-то мне в них нравится.
Ксавье решился и рассказал ему о светильнике.
То, что Эрик больше времени стал уделять тренировкам и хотя бы на несколько часов уезжал в город, спасало Чарльза от превращения в ворчуна и брюзгу – рядом с другом у него резко портился характер. Он прекрасно понимал, что виноваты только скука и чувство вины, но едва удерживался, чтобы не срываться на Эрике, воплощавшем для него и то, и другое. Разумеется, это было несправедливо, да и отпускать Леншерра одного опасно, тот все еще оставался незрелым, неприспособленным к жизни вне поместья. Опыт не обязательно делает человека взрослым, но иного способа взрослеть не существует. У Эрика же имелись только обрывочные воспоминания и некоторые навыки, не всегда привязанные к прошлому. Профессор ненавидел себя за малодушие, но он настолько устал от предупредительного и деликатного друга, что даже телепатические контакты ограничил до минимума из-за чего и пропустил некоторые изменения, произошедшие с Эриком.
Кажется, только вчера Эрик, смущаясь, садился рядом, легонько трогал за рукав, обращая на что-то его внимание, и вдруг Чарльз обнаружил, что сосед по дивану прижимается к нему коленом, что рука друга задерживается на его плече и прикасается не к одежде, а именно к телу под одеждой. Ксавье вдруг заметил, что взгляд Эрика больше не наводит на мысль о потерявшемся щенке, это взгляд молодого мужчины, который на ночь вместо Бора и Ландау читает Уальда. И взгляд этот следовал за Чарльзом.

- Вряд ли я когда-нибудь смогу выразить, как благодарен тебе.
Если бы Ксавье не почувствовал приближение сознания Эрика, он бы подпрыгнул – тот ходил очень тихо и в последнее время взял за привычку «подкрадываться» со спины.
- Взаимопомощь – это одна из основных вех социализации, - Чарльз как раз работал над очередной статьей.
- Причем здесь это? Я знаю, что ты самый добрый, самый отзывчивый человек, которого я встречал в своей жизни.
Эрик ушел, а профессор не мог уснуть до утра, раздумывая, не является ли это «знаю» намеком на что-то, и сам же ругал себя за нелепые измышления.

- Спасибо, что спас меня, - выдал Леншерр, когда они ночью возвращались из города пешком через поля. Небо было очень ясным, так что казалось, что звезд вдвое больше, чем нужно.
Телепат споткнулся, его затрясло, и только потом он сообразил, что друг имел в виду опеку «после аварии».
- Осторожнее, здесь везде кротовые норы, обопрись на меня.

Эрик снова принялся задавать вопросы о своем прошлом, но теперь его интересовало иное.
- Скажи, а когда ты узнал, что я мутант? А при каких обстоятельствах мы познакомились?
Теперь Леншерр спрашивал так, чтобы отвечая, Чарльз невольно рассказывал и о себе, особенно подробно он хотел знать об отношении профессора к мутантам. Сам Эрик пока себя полноценным мутантом не считал – не выходило поймать ускользающее мгновение и понять, как «включаются» его способности. Он спрашивал, а Ксавье отвечал и дергался, и потел, каждый раз, когда ему казалось, что вопрос с подвохом. В последние дни ему часто чудилось нечто недоброе: во взгляде Леншерра он видел прежнюю убийственную зацикленность, в отлучках в город – тайны, а в том, что друг пристрастился к кофе – возвращение былых привычек. Даже понимание, что все мысли источника его страхов находятся под контролем, не могло успокоить телепата, а неловкие ухаживания, предпринятые Эриком, только ухудшали ситуацию.
Чарльз возненавидел любимый сорт чая – стоило устроиться почитать, как ему тут же притаскивали чашку, веники полевых цветов сохли в гостиной, на кухне и комнате телепата, а однажды, приняв ванну, он не нашел полотенца, которое, как хорошо помнил, точно брал. Разумеется, друг тут же принес ему искомое и, еще не отдавая, вкрадчиво спросил, не нужно ли потереть спинку или как-то еще помочь. Ксавье категорически отказался.
Как-то Эрик попробовал помассировать ему плечи, и профессор понял, что этот вопрос нужно решать радикально. В следующий же уикэнд он снял девушку в баре. Это был единственный вечер, когда Леншерр оказался пьянее Чарльза.
- Тебе тоже стоит развеяться, - советовал ему пропахший удушливо сладкими духами друг со следами помады на лице.
- К чему, Чарльз, - неожиданно трезво спросил Эрик, который только что и до постели сам добраться не мог. – Зачем делать вид, что не знаешь?
- Давай отложим этот…
- Ты знаешь, и я знаю, что ты знаешь.
- Перестань, Эрик. Не сейчас!
- Я тебя…
- Молчи!
- Я тебя люблю. Только тебя.
Оба замолчали, Ксавье хотелось орать и швыряться вещами – он слишком устал от всего этого, он был измучен.
- Спокойной ночи, Чарльз.
Если бы Леншерр добавил «ложись со мной» или что-то про поцелуи на ночь, он бы точно закричал на весь дом.
В ванной комнате профессор Ксавье посмотрелся в зеркало и не узнал себя.
Он мог бы избавить Эрика от этого неуместного влечения, нужно всего навсего… Нет. Остатки того, кому доверяли Рейвен и ребята возмутились против такого варианта. Кроме того дар как будто подводил Чарльза в последнее время, возможно, сказывалось отсутствие практики. Лезть в голову Леншерра, снова и снова видеть, как тот мечтает, чтобы однажды ночью друг пришел к нему, сел на постель и позволил укрыть себя одеялом, было выше его сил. А встречая других людей, телепат ловил себя на том, что и они стали ему безынтересны.
Терпеть Чарльз больше не мог, но и выхода из ситуации не находил, хотя бы потому, что не знал, куда идти.
Утром он поднялся, заранее начиная ненавидеть день, небрежно оделся и спустился завтракать, пока «Валентин» не додумался притащить яичницу и кофе ему в постель.
Завтрак действительно уже был готов, Эрик читал газету и ждал профессора.
- Доброе утро. Вкусно пахнет! – Чарльзу все же было немного стыдно за то, что вчера на искреннее и весьма непростое признание у него не нашлось никаких ответных слов.
- Доброе утро, уделишь мне пять минут?
- Разумеется, - Ксавье только теперь заметил, что Эрик как-то не похож на того, кого вчера весьма обидным образом отшили. Леншерр был спокоен, уверен в себе и принятом решении… Решении?
- Чарльз, я много раз говорил тебе, что благодарен за помощь и надеюсь когда-нибудь вернуть долг…
Если бы ты знал, Эрик, если бы ты только знал.
- Я хотел бы, - глядя прямо в глаза телепату, как бывало когда-то давно, продолжил он. – Быть нужным тебе, помогать и заботиться, но от того, что я делал, становилось только хуже. Это ведь из-за меня от тебя ушла сестра и друзья-мутанты. Не отвечай. Я знаю тебя недолго, Чарльз, но достаточно, чтобы заметить, как ты изменился. И мне жаль, поверь, очень жаль, что я не тот, кого ты звал в свой дом, не тот, в память о ком, ты заботился обо мне. Я говорю все это, чтобы ты знал: я ухожу сейчас, но не оставлю тебя никогда. Скажи только слово и я вернусь.
У профессора вдруг закружилась голова, и он прислонился к дверному косяку. А Эрик, придерживая его за плечи, продолжал.
- Ты можешь уехать преподавать или путешествовать, вернуть сестру, завести новых друзей – да ты, черт возьми, можешь все! А я снова стану Эриком, которого ты знал, у меня получится, и тогда, возможно… - он смотрел на губы Чарльза, и тот был готов разрешить поцелуй, предощущал его. – Одно только слово, Чарльз.
Леншерр немного сильнее сжал пальцы перед тем, как выпустить плечи бывшего друга и развернуться к дверям.
- Прости меня! – откуда взялись эти слова, Ксавье и сам не понял, но для него было важно, чтобы Эрик услышал.
- Я прощу тебе все, что угодно, Чарльз, - открыто и радостно улыбнулся ему в ответ чужой человек.

@темы: Ё-моё

---

Как было у А.К. Дойла "сегодня мы уходим в неведомое..."
Рюкзак "до Мордора и обратно" собран, напоминалки кормить кота - развешаны, кактусы политы.
Дата возвращения неизвестна, маршрут приблизительный, еды мало, а людей и цивилизации не предвидится.
Словом, все - как я люблю).
Не исключено, что выйду где-нибудь около вас, где бы вы ни жили, и тогда могу зайти в гости).

---

Роббо, моя прелесть)))

28.07.2013 в 16:56

Пишет  ~Danu~:

Добавим немного Грязи в наше воскресенье?

+++

@темы: МакКавай

---

"Грех и все такое"

Этот драббл может оскорбить чьи-то религиозные чувства. Если так, то это не нарочно.
Майкл/Джеймс рейтинг R 2000 слов.
Вдохновилась артом у Хэл idlewild.diary.ru/p190315666.htm и идеей сказки о Русалочке у сам себе тайлер

Когда-то даже ангелы были детьми, некоторые ими так и остались – жили в благодати и довольстве, чурались грешников и своих темных братьев, выполняли приказы, не думая, существовали, не замечая течения отмерянной им вечности. Джеймс никогда таким не был, едва расправив чуть оперившиеся крылья, он уже знал, что хочет получить ВСЕ. Но ангел не должен желать подобного, не должен стремиться куда-то сам, он всего лишь «вестник», исполнитель. Ангелу положено следовать божьей воле и являться всегда в белейшем одеянии и с гладкими, чистыми перьями – все. Те, кто посмел не согласиться с собственным предназначением, оказались отвергнуты и прокляты, их даже никто не называл братьями, хотя Джеймс помнил некоторых из них: гордые, прекрасные в своем праве, которого им никто не давал. Джеймс иногда хотел быть таким же. Но он не был. Он выполнял приказы и одну за другой вел по жизни несчастные жертвы божественного эксперимента. Люди не могли быть счастливы, как для них хотел Бог – они оказались слишком телесны, слишком пытливы, слишком умны, чтобы довольствоваться ролью всего лишь рабов – они всегда были «слишком». Джеймс иногда хотел быть таким же. Но он не был.
Джеймс сам не знал, каким он был, наверное, в этом и крылась причина послушания, да, вероятно, и сама сущность ангелов.
В битве за душу одного погрязшего в отвратительном грехе содомии мужчины Джеймс сошелся с Темным Михаэлем, когда-то они уже встречались, и тогда ангелу удалось склонить убийцу к покаянию. В этот же раз Джеймс вовсе не был уверен в успехе – опыт. Едва он увидел, как мучается и болит то самое, невидимое человеческое сердце, как от безответной страсти сгорают немногие данные людям силы, то понял, что бой уже проигран, но не таков был Джеймс, чтобы бросить даже безнадежного. Он остался и как мог дарил тому несчастному успокоение, хотя бы во сне, после того, как человек наслушается бесстыдного, жаркого, почти осязаемого шепота Михаэля. А шепот этот человек ждал, он, не понимая, что творит, сам призывал демона и трясся, ловя каждое слово и образ. Вместе с истерзанным грешником невольно трепетал и слушавший ангел. Откуда только Темные знают все это? Как много противоестественных совокуплений должен был наблюдать Михаэль, чтобы предлагать именно то, что тайно желал их содомит? А сам он… Тут Джеймс обычно прерывал свои размышления.
- Почему ты не дашь ему хотя бы шанс избежать падения? – как-то спросил он Михаэля, нарушая тем самым завет, запрещающий обращаться к проклятым. – Посмотри, ведь он был добрым, совестливым и трудолюбивым человеком, за что же ты с таким упорством тянешь его в порок?
- О, смотрите, кто заговорил! – демон не носил ни черной сутаны, ни прочей приличествующей Сыну Тьмы атрибутики. Джеймс всегда видел его в поношенной кожаной куртке, линялых джинсах и, самое удивительное, небритым, только ореол угольно-черных крыльев, невидимых для людей, напоминал, что это бывший ангел. – Не боишься, что тебя старшие будут ругать? – и Михаэль с хохотом скрылся.
Но когда он вновь появился, чтобы пытать своего грешника, Джеймс снова спросил его о том же – ему нужно было знать, «почему»?
- А ты упрямый, - отчего-то улыбка Михаэля казалась одновременно и непристойной, и как будто ласковой, такой зазывающе теплой, что ангелу захотелось встать поближе, чтобы погреться. – Я даю этому человеку то, что он хочет, ведь ты же не будешь отрицать, что он желал бы иметь все это?
- Нет, не буду, - желание было очевидно.
- Это его право, его выбор и я так же свободен быть около него или нет, в этом и есть наше общее с людьми счастье – мы можем наслаждаться своим и чужим падением, а оно куда приятнее взлета, уж я-то знаю. Заканчивается, правда, быстро и неинтересно… Вот ты, если бы ты был человеком, но при этом знал то, что знаешь сейчас, ты бы удержался от искушения пасть хотя бы раз? Просто чтобы попробовать, каково это?
И Джеймс задумался, хуже того, Джеймс засомневался, а сомнения у ангелов жестоко искоренялись, поэтому сомневаться приходилось тайком от собратьев. Зато разговорив Михаэля, он нашел собеседника, которым вряд ли смог бы стать ангел.
- Почему людей так тянет к запретному, ведь для них это вредно и больно?
- Думаю, все дело в Боге, он хотел, чтобы сапиенсы всегда осознавали свое в сравнении с ним несовершенство, и поэтому люди обречены на вечный поиск Абсолютного Идеала. Он хотел чтобы они, торжество Его мысли, поклонялись Ему осознанно, но ведь, подумай, как можно осознанно поклоняться тому, что ты не в силах осознать? Зато у людей появилось право выбора, которого вы крылатые лишены.
- Вы тоже крылатые, - Джеймсу вдруг захотелось, чтобы у них появилось нечто общее, объединяющее, и он легонько, одним перышком тронул черное крыло, пачкаясь адской сажей.
- Это всего лишь фикция, бесполезный рудимент, ведь демоны не летают. Как ты думаешь, мы оказались на земле прежде вас и почему вас здесь меньше? Пока не встанешь обеими ногами на твердь невозможно понять, что представляют собой те, кто по ней ходит. А вашим всегда было небо, потому что оно может принадлежать только тем, кто действительно крылат. И такое положение вещей всех устраивает, ведь если бы не приказы, много ли вас здесь было?
Джеймс знал, что ангелам запрещено вести беседы с отверженными, и теперь он начинал понимать почему – их знание отравляло. Он слушал демона и не мог не соглашаться, потому что тот будучи Сыном Лжи, единственный за всю вечность говорил ему правду, не замалчивая, не утаивая, называя вещи своими именами. Мир Джеймса претерпевал изменения с каждым их разговором у постели спящего человека и отказывался становиться прежним. Ангел видел несправедливость и безвозмездное зло там, где раньше был божий умысел. Он, наконец, разглядел сколько страшных, срамных, непоправимых решений люди принимают сами без малейшей подсказки со стороны демонов. Джеймс встретил столько доказательств дешевизны бесценных для него человеческой жизни и души, что больше не мог верить прописной истине о любви Бога к своему «образу и подобию».
- Я все равно не понимаю, - обратился он к Михаэлю, бессовестно попивающему пиво их грешника. – Ему плохо сейчас, будет больно, если он все же… добьется, того что хочет, а уж как он возненавидит себя после! Почему он добровольно выбирает страдания?
- Момент экстаза окупает все,- демон отчего-то не стал развивать скабрезную тему, как делал прежде, чтобы смутить противника.
- Всего один момент?
- Он того стоит, - скупо и глухо прозвучало в ответ.
- Стоит жизни, стоит вечности? – этого Джеймс не мог представить, он всегда считал, что люди ошибаются по незнанию.
- А ты дождись, когда он впервые трахнет своего ненаглядного голубоглазого… между прочим счастливо женатого…
- Если тот мужчина женат, то еще и прелюбодеяние, - упавшим голосом констатировал ангел. – И ты утверждаешь, что момент мерзкого совокупления окупит это?
- Хочешь, дождись, они оба уже едва терпят. Подожди, когда тот женатый застонет в пятый раз, и загляни в глаза нашему – все сам увидишь. Хотя ты ведь и не поймешь ничего - рожденный летать в подсобке не отсасывает.
Ангел может радоваться или грустить в зависимости от того, что творит его подопечный, а Джеймс не мог понять, что именно он чувствует, глядя, как его грешник спешно и нелепо шарит руками по одежде партнера, как они целуются и дышат воздухом друг друга. Ангелы не подсматривали за подобными интимными моментами, это считалось то ли некрасивым, то ли неэтичным и вроде бы было запрещено. Когда два человека, сцепившись вместе, снимали одежду, ложились в постель, когда один медлил, а другой ждал, когда они жадно касались друг друга и даже потом, когда они неловко толкались навстречу, Джеймс смотрел, желая понять. Он дождался, когда молодой и весь какой-то солнечный мужчина с обручальным кольцом на безымянном пальце выгнется в судороге неведомого удовольствия и застонет имя любовника в пятый раз, после чего заглянул в глаза их грешнику.
- Видел?- спросил Михаэль, сидящий на кухне в компании бутылки виски.
- Да.
Что именно он видел, Джеймс действительно не понял, а еще он боялся даже думать об этом, потому что на мгновение ему показалось, что он видел Бога.
Один из блаженных странников, которым Джеймс помогал, приняв человеческий образ, как-то рассказал ему сказку о том, что Бог якобы в каждого заложил искру своей сущности, но обнаружить ее очень сложно. Ангелы в это не верили, и никто никогда не видел эту «искру». Джеймс обязан был поделиться находкой с собратьями, но как бы он рассказал им, что обнаружил священную сущность в глазах дважды грешника, да еще по совету демона?
- И что мне делать? – спросил он единственного слушателя. По директивам Ангельского Братства он должен был сообщить в небесную канцелярию, но те, кто вот так туда являлись с донесением, пропадали бесследно, а Джеймс вдруг разом понял, что ему нравится быть и он хотел бы быть дальше, даже если придется нарушить некоторые правила.
- Забыть, - тут же ответил демон и пододвинул ему полный стакан жидкого «золота».
И Джеймс попытался забыть. Он ведь никогда не понимал, как могла Русалочка отказаться от моря.

Михаэля он нашел в каком-то прокуренном баре – самом, надо сказать, подходящем для того месте.
- Я хочу попробовать то же, что и они. Ты знаешь, как это сделать?
Демону не нужно было уточнять, кто это «они» и что именно хочет испробовать его белокрылый противник.
- Не будь идиотом.
Джеймс молча сел с ним рядом.
- Сам же знаешь, что будет: ты лишишься всего, изгонят бескрылым и беспамятным между мирами без права умереть. А знаешь, как обращаются с отщепенцами? Ни хрена ты не знаешь.
Они еще посидели плечом к плечу, заказанный виски Джеймс превратил в сок.
- Хвастун и сноб, - прокомментировал демон.
- Я хочу.
- Ну, и делай! – рявкнул, выпил залпом и даже поморщился. - Сдирай крылья и прыгай в койку, ко мне-то зачем пришел?- с неясной горечью спросил Михаэль.
- Чтобы спросить, не прыгнешь ли ты со мной.
- А с чего ты решил, что мне это интересно?
- Ну, - неужели этот с нимбом за какие-то несколько месяцев научился флиртовать? – А много у тебя было ангелов?
- Что не смог найти человека по вкусу? Так я скажу, где поискать…
- Если я чему и научился у людей, - Джеймс придвинулся так близко, что едва не тронул его кончиком носа. – Так это тому, что это нужно делать с тем, кто нравится.
Ангелы всегда пахли чем-то тошнотворно сладким, а к этому крылатому Михаэль видимо уже притерпелся – запах гречишного меда казался даже приятным и совсем не ассоциировался с церковными свечками.
- Раз такой смелый, называй все как есть. Скажи, «хочу трахаться, хочу, чтобы ты меня выебал».
Язык, целую вечность использовавшийся лишь для молитв и душеспасительных бесед сообщил Михаэлю, как именно желает его вылизать. Скромник Джеймс обещал, что будет «сучкой визжать под ним», он вообще, не теряя сосредоточенного ангельского выражения лица, наговорил столько пошлостей и откровенной грязи, сколько, демон ни от кого не слышал.
Кажется, Михаэль еще пытался его отговорить. А может и нет. Он запомнил только, что Джеймс все никак не пьянел и тихо стонал от неиспытанной ранее боли, когда демон ломал его крылья, запомнил, как скользя пальцами по крови (откуда она вообще у ангела?) срезал безупречно белый символ чистоты. Запомнил, как они смогли впервые прикоснуться друг к другу, как плакал Джеймс, но уже не от боли.

Джеймс проснулся, впервые по-настоящему сочувствуя мученикам, у него болела спина, болело ниже спины – все тело превратилось в комок кричащих о повреждениях нервов. Но, странное дело, ни об одном мгновении прошедшей ночи бывший ангел не сожалел, он не отдал бы ни единого касания, ни легчайшей ласки, ни боли, которыми его одарил спящий рядом Михаэль. Это было только его, и никто не посмеет заставить его забыть. Джеймс вышел на балкон к утреннему солнцу, жмурясь от не слепившего его ранее света и не ощущенного прежде тепла. Теперь он знал, кем всегда хотел быть, теперь он был собой. Он был счастлив.
Время прощаться, Джеймс обернулся, чтобы сказать слова благодарности своему брату, своему возлюбленному, но только улыбнулся, глядя на рыжую макушку, и отдал последний приказ остаткам ангельской сущности. Джеймс в один человеческий вдох стал потоком фотонов, пучок, которых отразился золотой искрой от теплых камней мостовой и зеркальца на руле детского велосипеда.
В тот же миг открыл глаза Михаэль, ему не нужно было звать или оглядываться, чтобы знать: Джеймса больше нет.
Небритый парень лет за тридцать в видавшей виды мотоциклетной куртке и рваных джинсах захлопнул дверь чьей-то пустующей квартиры. Неслышно ступая в своих тряпичных кедах, он вышел из подъезда и прикурил, закрываясь от легкого ветерка черным крылом.
Ты не демон, если не способен совратить даже ангела.
В своей сущности Михаэль никогда не сомневался, как и в своем праве выбирать за себя ли, за других ли. Джеймс был слишком хорош для этого мира.

@темы: Ё-моё

---

Как сказала Амели "за такое можно простить все!"

25.07.2013 в 19:37

Пишет  Тень_:

утащено у  tindu

 

@темы: Шотландско-ирландское порно